Айрис Мердок - Дитя слова

• Название: Дитя слова
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: ООО «Издательство ACT» «Фолио»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001

«Дитя слова» — роман, в каком-то смысле стоящий особняком в творчестве Айрис Мердок. Почему? На первый взгляд книга сохраняет все «фирменные» черты стиля писательницы — психологизм, тонкий анализ не просто человеческих отношений, но отношений, готовых сложиться — и не складывающихся… Однако есть тут и нечто новое — извечное для английской литературы вообще и нехарактерное в принципе для Мердок ощущение БЕЗНАДЕЖНОСТИ, сумеречного осеннего очарования КОНЦА ЭПОХИ — конца жизненного уклада и мироощущения для людей, внутренне к этой эпохе принадлежащих…

---

ПОНЕДЕЛЬНИК

— Привет, милый.

— Привет.

Был понедельник, вечер. Я, по обыкновению, появился в квартире Клиффорда Ларра.

С утренней почтой пришло письмо от директора школы, которому вручили мое письмо к мистеру Османду и который сообщал, что мистер Османд некоторое время тому назад покинул школу, но мое письмо будет переслано ему по тому адресу, что он оставил.

Я, как положено, появился на службе. Волнения по поводу моей отставки и сопутствующие ей слухи насчет меня и Лоры, видимо, улеглись. Сейчас всех занимало то, что Эдит Уитчер попала в больницу, упав с лестницы, когда украшала свою квартиру к Рождеству, и что отменили пантомиму. Вместо нее бухгалтерия намерена показать собственный, втайне подготовленный спектакль под названием «Робин Гуд на Уайтхолле». Реджи Фарботгом приглашен в качестве гастролера на комическую роль налогового инспектора.

Клиффорд находился на кухне и помешивал какую-то бурую массу.

— Какие у нас сегодня яства?

— Телячья котлета с поджаренными на угольях креветками, мороженое с растопленными ирисками.

— Вот здорово!

— Последнее — уступка вашим дитячьим вкусам.

— Как любезно с вашей стороны!

— Ну, как вы поживаете, милый?

— Отлично.

— Как протекает ваша волнующая жизнь?

— Все увлекательнее и увлекательнее.

— Расскажите.

Я смотрел, как он долго помешивает какую-то странную массу. Потом его задумчивый холодный взгляд буравом впился в меня.

— Ну?

— Кристофер покинул мой скромный маленький мирок, — сказал я. — Возможно, он вернулся в ваш?

— Вернулся? Это слово может быть по-разному понято.

— В самом деле?

— Вообще говоря, я собираюсь оказать ему весьма существенную финансовую помощь. Он пытается поставить на ноги эту свою поп-группу.

— «Чаек»?

— Да.

— Какая бескорыстная щедрость.

— Что с вами, милый, вы ревнуете? Я это делаю вовсе не для того, чтобы оказать услугу Кристоферу и, уж конечно, не pour ses beaux yeux.[64] Я просто вкладываю деньги. Люблю получать прибыль. Мне пришло в голову, что я могу иметь более высокий процент от «Чаек», чем от Тернера и Ньюолла. Есть возражения?

— Нет, никаких.

— Вам стало легче?

Я улыбнулся, глядя на коричневую массу, густевшую на сковородке. Затем поднял глаза на очень чистую полосатую рубашку Клиффорда, которая была расстегнута, так что виднелась его волосатая грудь, на которой, слегка покачиваясь в густой седеющей поросли всякий раз, как он делал движение, висело на цепочке кольцо с печаткой.

— Любопытно, кому принадлежало это кольцо.

— Можете любопытствовать, сколько вам вздумается, мой милый.

— Хотел бы я, чтобы вы вложили свой капитал в меня.

— А какая будет с этого прибыль, дорогой?

— Не забудьте, что вы по завещанию оставляете мне индийские миниатюры.

— Расскажите мне что-нибудь подлиннее и поинтереснее.

— Томми ушла от меня.

— Она то и дело этим занимается.

— Она выходит замуж за одного малого из Кингс-Линна. Мы простились навсегда.

Клиффорд перестал помешивать свою массу.

— И вы жалеете об этом?

— Да. Однако это явно расчищает мне поле для действий.

— Зачем? Пойдемте сядем и выпьем какого-нибудь винца. Я есть еще не хочу, а вы?

Мы сели за стол. Клиффорд разлил по бокалам «Шато-нёф».

— Вы видели еще раз Ганнера?

— Да.

— Это у вас становится своего рода манией.

— Это было в последний раз.

— Так ли? Что-то слишком многое в вашей жизни происходит в последний раз. Мы тоже сидим в последний раз за этим столом?

— Нет. — Я протянул ему через стол руку, и он схватил ее. Я снова отхлебнул вина.

— А что произошло с Ганнером? На этот раз было великое примирение?

— Да.

— Как трогательно. Опишите.

— Мы спокойно беседовали, как два разумных достойных человеческих существа.

— Занялись воспоминаниями. Вот, наверное, было забавно.

— Перестаньте издеваться. Вечно вы издеваетесь. Это было хорошо. Он был добр ко мне. Он понял, что это был в известной мере несчастный случай, неразбериха.

— Не злой умысел.

— Я не думаю, чтобы злой умысел тут присутствовал.

— Удобно так считать.

— Во всяком случае, он…

— Простил вас.

— Мы простили друг друга. И, пожалуйста, не говорите: «Как трогательно».

— Я и не собирался. Я только хотел сказать, неужели вы такой восторженный идиот, что можете думать, будто сентиментальные жесты подобного рода что-то значат?

— Да.

— Выпейте еще вина.

— Мы говорили об Энн. Я сказал Ганнеру, что в тот вечер она хотела вернуться к нему. Мы говорили, что теперь спадет это бремя, что ее призрак уйдет…

— Призраки — они такие услужливые. Он ненавидит вас.

— Не думаю.

— И ее тоже. Вы еще раз ее видели?

— Да.

— У вас получилась занятая неделя. И снова письма через служанку — сколько?

— Одно-два.

— Как интересно. И что же ее светлости было от вас угодно?

— Она хотела, чтобы я ее обрюхатил.

— Что?

Я не мог удержаться от искушения сбить с Клиффорда его сардоническое спокойствие. А кроме того, мне хотелось изложить всю эту необычную историю для чьих-то ушей, и Клиффорд был единственным человеком, которому я мог ее поверить. Артур упал бы в обморок.

— Вы это, конечно, несерьезно?

— У них с Ганнером нет детей. Он и не может иметь детей, только не знает об этом. А она хочет иметь ребенка, так же как и он. Я в их жизни играю несколько особую роль…

— Вы хотите сказать, что он будет знать?

— Нет, конечно, нет! Это будет тайна. Но… поскольку это я… поскольку я как бы…

— Жрец? Оригинальный ход ваших мыслей мне ясен.

— Я сам не могу понять, что я такое — что-то вроде инструмента, священного орудия…

— Нечего сказать — орудие!

— Я чувствую себя как человек, который перед ними в огромном долгу. Так что это можно считать как бы своего рода репарацией.

— Я сейчас закричу. Репарацией! Она употребила именно это слово?

— Нет. Но так она на это смотрит. Это затея не такая уж безумная, как кажется на первый взгляд, — во всяком случае, не вполне безумная.

— Но, Хилари, милый друг мой, дорогой мой, неужели вы всерьез думаете, пользуясь освященным веками методом, наградить Ганнера ребенком?

— Нет, — сказал я. И тут я понял, что, конечно, не смогу, что это невозможно.

— Я рад. Я люблю видеть дорогих мне людей разумно мыслящими. Так что же вы будете делать?

— Не знаю. Она еще предлагала, чтобы мы все трое стали друзьями.

— Вместе ужинали и играли в скрэббл?

— Да. Но я и это не считаю возможным.

— Конечно, нет. Так что же тогда?

— Я думаю, я просто смоюсь.

— Есть еще одна возможность, — сказал Клиффорд, — старомодная тайная связь. Удовольствия ради, а вовсе не ради Ганнера или для того, чтобы наградить его потомством. Разве не этого на самом-то деле хочет наша дама, удя рыбку в мутной воде? Обычная проститутка, как все они.

— Я об этом думал — то есть о том, что именно этого она и хочет. Но нет, мне так не кажется. По-моему, такой вариант она себе не представляет.

— Тогда она, значит, недоразвитая. Но вы на это пойдете?

— На тайную связь? Конечно, нет.

— Значит, вы окончательно расстаетесь с леди Китти? Когда же это произойдет?

— Завтра в шесть на Чейн-уок. — Вот теперь с помощью Клиффорда мне все стало ясно. Никакого другого решения быть не могло. Что же до «второго плана», предложенного Китти, то, рассказав о нем Клиффорду, я сам понял всю безумную фантастичность этой затеи. Но сейчас сердце у меня отчаянно заныло, и я понял, что недалеко то время, когда боль, притуплённая сейчас вином, присутствием Клиффорда и моим собственным красноречием, станет резкой, непереносимой. Клиффорд смотрел на меня, чуть склонив голову набок.

— Бедное дитя.

— Я?

— Да. Вы такой простак, такой наивный. Я сказал вам, что представляет собой эта женщина. Почти все женщины таковы — они глупы и губительны. Я могу лишь надеяться, что вся эта история прибавила вам немного ума.

— Так или иначе, я рад, что поговорил с Ганнером. Он вел себя крайне мудро.

— Мудро? Ганнер — претенциозный напыщенный осел. Вы вдвоем чрезвычайно раздули то, чего лучше было бы не трогать. Ну, хорошо, трагедия, смерть… но такие вещи отсекаются, и время уносит их прочь.

— Легко сказать… А вы когда-нибудь сами так делали?

— Да. — Руки Клиффорда затеребили цепочку. Он продел мизинец в кольцо. — Человек должен переваривать свою боль по крайней мере молча, а не выставлять ее всем напоказ. Я всегда презирал Ганнера — еще со времен Оксфорда. У него чрезмерно раздутое ощущение себя в пространстве, а я этого не прощаю. Мы — ничто, ничто, ничто. И тот, кто воображает, что это не так, — самодовольный болван. Он вам что-нибудь говорил обо мне?