Сергей Волков - Амулет (Потревоженное проклятие)

• Название: Амулет (Потревоженное проклятие)
• Автор: Сергей Волков
• Жанр: Боевая фантастика

Жизнь Сергея Воронцова, что называется, дала трещину: жена ушла, денег нет, возможности их заработать — тоже… Остается только тихо спиваться, дно жизни совсем рядом, до него — всего-то несколько стаканов дешевого портвейна. Сергей еще не догадывается, что силы Света и Тьмы уже сошлись в битве за его судьбу. Все начинается с таинственной смерти давнего друга и вот уже круговерть жутких, необъяснимых и леденящих душу событий подхватывает Воронцова…

Издано в 2005 «Олма-Пресс» в двух книгах — «Пасынок судьбы: Искатель», «Пасынок судьбы: Расплата».

---

— Вы родственник? — спросил он меня, сдирая с рук резиновые перчатки.

— Друг детства… — растерянно ответил я, уже чувствуя, что он мне сейчас скажет.

— Вашего друга больше нет… Примите соболезнования… Если вам не трудно — пройдемте в мой кабинет, я хочу вам кое-что сказать…

В этот момент какие-то люди в белом выкатили в коридор накрытое простыней тело.

— Доктор! — язык еле ворочался у меня во рту: — Можно, я посмотрю… Прощусь…Попрощаюсь…

— Да, конечно… Потом я жду вас у себя…

Врач ушел, санитары остановили каталку, откинули простыню, и я увидел Николеньку: светлые волосы разметались по подушке, рот изломан замершим криком, а в открытых голубых глазах застыл ужас…

Кажется, мне стало плохо — в себя я пришел уже в кабинете дежурного врача. Нашатырка подобно пощечине привела меня в чувства.

— Вам лучше? — врач, довольно молодой человек в очках, наклонился, с тревогой заглянул мне в глаза.

— Да, спасибо… Извините.

— Вам не за что извиняться. Может быть, коньяку? Приводит в себя… он достал из сейфа ополовиненную бутылку «Слынчева бряга», налил мне в какую-то колбу, себе плеснул в пробку-стаканчик от графина. Мы молча выпили, закурили. У меня перед глазами все стояло лицо Николеньки, исковерканное ужасом.

— Вы знаете, что ваш друг умер от яда? — врач глубоко затянулся и посмотрел на меня поверх очков.

— Как… От какого яда?

— Хотел бы и я знать, от какого. Судя по признакам, что-то из группы природных нервно-паралитиков, сильный галлюциноген. Но классификации не поддается. Собственно, я просто хотел предупредить вас. Времена сейчас мутные. Клиенты наши иногда занимаются такими делами… Меньше знаешь крепче спишь. Просто от этого яда нет противоядия… Мы заменили ему всю кровь, очистили желудок и кишечник, ввели все применяемые в подобных случаях препараты. Это лишь продлило агонию. Держитесь подальше от смазанных подобной дрянью железок!

— Вы хотите сказать, что эти вилы, ну, которыми его ткнули, были отравлены? — в голове у меня все шло кругом, от коньяка или от пережитого…

— Это были не вилы. У вил зубья круглые, а тут было что-то плоское, заточенное… Вообщем, я вас предупредил. До свидания…

Я вышел из больничного холла в ночную темень, совершенно разбитый и растерянный. Всю дорогу до дома я пытался точно вспомнить, что говорил мне Николенька перед смертью. Позвонить матери, отправить письмо, выкинуть коробку… Остальное — подарок. Бред какой-то! У меня в голове не укладывалось, что Николеньки, веселого, живого, остроумного, который прочно занимал в моей памяти, в моей жизни свое, важное и влиятельное место, больше нет. Осталась дурацкая коробка, тетради, дискеты, а его — нет! Он умер в чужом городе, без родных, практически один, умер от яда, которым была смазана гигантская вилка! Кошмар какой-то! А я даже не спросил, есть ли у него девушка…

Практически на последнем поезде метро я доехал до своей станции, купил у круглосуточной палатки бутылку дешевого коньяка, дома выпил ее в два приема, не раздеваясь, рухнул на кровать и спустя пять минут провалился в дурной пьяный сон…

* * *

Волей-неволей мне пришлось провожать Николеньку в последний путь, совершать все необходимые процедуры, везти тело друга домой, в наш родной город. Труднее всего было говорить с его матерью, маленькой, седой женщиной, которая на удивление стойко перенесла смерть сына. Я запомнил, что она сказала мне, когда я еще из Москвы звонил ей с трагическим известием: «Я так и знала…».

Потом были похороны, небольшая группка родных и близких над глинистой могилой, хмурое осеннее небо, нудный, холодный дождь, слезы в глазах, хмельная грусть на поминках…

Словом, когда я через пять дней вернулся домой, шок от случившегося уже прошел, и пора было исполнить последнюю волю моего так нелепо погибшего друга.

* * *

Снова субботнее утро. Но уже некому звонить в семь сорок утра в дверь, предлагать «п-полпинты ш-шнапса», будить и тормошить меня, тащить гулять по Москве… Эх, Николенька, Николенька… Что же все-таки с тобой приключилось, какая тварь подкараулила тебя той ночью? Почему я, трижды дурак, не выпытал у тебя это? Э-эх…

Рюкзак, лыжи и черный целлофановый мешок так и лежали на тех местах, куда их положил Николенька. В суматохе последних дней я просто забыл о них. Сперва я занялся рюкзаком. На кухонный стол легли две тетради в клеенчатых обложках, пластмассовая коробка с дискетами, геологический компас, тяжелый большой нож в кожаных ножнах, несессер со всякими нитками-иголками, пакет с резиновыми перчатками, мешочек с кисточками, какими-то скребками и лопаточками.

Наконец с самого дна рюкзака я достал довольно большой увесистый квадратный предмет, завернутый в такую же куртку, что и у Николеньки.

Чтение тетрадей я отложил на вечер, и решительно взялся за коробку, но вспомнил предостережение умирающего друга, и отложил опасный сверток в сторону.

В углу комнаты стояли лыжи. Я размотал брезент, в который они были завернуты, но это оказались вовсе не лыжи, а громоздкий металлоискатель щуп, рамка, наушники, маленький переносной аккумулятор…

В полной растерянности я пошел на кухню курить, и по дороге мой взгляд упал на тот самый злосчастный целлофановый мешок, так и валяющийся в углу прихожей. Я присел перед ним и заглянул внутрь. Мать честная! Мешок был набит деньгами! Тугие пачки зелененьких пятидесятидолларовых купюр, перетянутые аптечными резинками. Значит, Николенька все же преступник! И занимался он нелегальной продажей оружия и амуниции — вот откуда металлоискатель!

Я вспомнил его фразу: «Мне кое-что причитается!». Ничего себе должок! Интересно, сколько же здесь?

Я на всякий случай запер входную дверь еще и на шпингалет, высыпал деньги на пол и пересчитал. Пятьдесят тонких пачек по тысяче в каждой. Пятьдесят тысяч долларов! Ничего себе, состоянице! Царский подарок сделал мне Николенька, что и говорить. Куда же их девать? Под ванну? На антресоли? Под кровать?..

Вдруг я заметил, что у меня дрожат руки и мне стало противно. Я, Сергей Воронцов, сижу на полу в коридоре с дрожащими руками над кучей денег, из-за которых, возможно, убили моего друга! Я сгреб доллары обратно в мешок и зашвырнул в пустующую тумбочку для обуви. Не возьму! Ни копейки, или как там у них — ни цента! Перешлю в фонд какого-нибудь детского дома, или на помощь беженцам — хоть спать буду спокойно!

Вечером я сел за Николенькины тетради. Я ожидал, что это дневники, отчеты, какие-то мысли или афоризмы, на худой конец — рисунки. Но все оказалось иначе.

В первой, исписанной чуть не наполовину тетради были стихи. Причем, судя по всему, Николенькины стихи, и стихи хорошие. Ни когда бы не подумал, что мой веселый друг был способен на такие серьезные и горькие строки:

«…В подпространстве души — темно.
Бьются бабочки-мысли в окно.
Сизый дым превращается в ночь,
И душа устремляется прочь.
Пальцы липкие сердце сжимают,
Лепестки у мечты отрывают:
Любишь — не любишь, знаешь — не знаешь, веришь — не веришь, живешь не живешь…

Зажигается спичка во мраке:
…Ты в вонючем и душном бараке.
…Ты в прекрасной, сияющей зале.
Смех задушен тисками печали.
Ты бежишь, без надежды на чудо.
Вновь Иисуса целует Иуда.
Твоя карма тебе не известна,
И тебе это не интересно.
Ты ныряешь в холодную воду,
Ты опять выбираешь свободу.
Лепестки мечты тихо кружаться.
Как устали они обрываться!
Любишь — не любишь, знаешь — не знаешь, веришь — не веришь, живешь не живешь…

За затяжкой — другая затяжка.
Крепким чаем наполнена чашка.
Ожидание держит ресницы,
Их закрыть — и во сне закружиться.
Улететь в темноту подсознанья.
До свиданья.
Прощай!
До свиданья…»

«Вот такое у нас с тобой, Коля, вышло прощание!», — подумал я, со вздохом отложил тетрадь со стихами и взялся за другую, в затертой, проженной в нескольких местах обложке, заляпанную чернилами, с посеревшими от грязи страницами.

Вторая тетрадь скорее всего была своеобразной бухгалтерской книгой. Плотно исписанная кривоватым Николенькиным почерком, она содержала совсем не понятные мне сведения. Например: «Взяли колт, два барана и гвоздь. коор.: Вл. 35–12.». И так далее. Правда, кое-где попадались и более понятные слова: «Золотой божок. Древнегреч? Мог. коор.: 71–23 Ки.». Пролистав тетрадь, я решил, что Николенька действительно всерьез занимался кладоискательством, а в тетрадь заносил наименования своих находок и их координаты, пользуясь при этом своей собственной системой ориентировки. По крайней мере, эти самые не идущие у меня из головы доллары в мешке Николенька мог заработать, продавая всякие древние штуки коллекционерам. Интересно, что же такого нужно было откопать, чтобы выручить за это пятьдесят тысяч баксов? Да не где-нибудь в Южной Америке, а у нас, в России, где все рыто-перерыто (судя по передачам «Клуба путешественников») на сто рядов?