Георгий Федоров - Басманная больница

• Название: Басманная больница
• Автор: Георгий Федоров
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Из кого?-не понял я.

- Ну, из этих так называемых врачей-отравнтелей. Он был арестован и сидел на Лубянке. Чудом выжил.

- Знаю, знаю. Но я думаю, какое чудо, что вам самому удалось выжить.

- Совершенно справедливо изволили заметить,- язвительно ответил Ардальон Ардальонович,- я, знаете ли, не выступал на митингах, но, как русский дворянин, не считал возможным и скрывать свои политические взгляды. За это вскоре после гражданской войны и был отправлен в СЛОН, где просидел пять лет без малого.

- Что такое СЛОН?

- Соловецкий лагерь особого назначения. Превратить монастырь в тюрьму было одним из первых деяний новой власти. Цари ограничивались там небольшой темницей (так же как и Суздальский монастырь

и многие другие, например Борисоглебский монастырь в Торжке).

- Значит, вы разбираетесь в словечках, которые употребляет Павлик?

- В СЛОНЕ разговаривали не на блатном жаргоне, а на русском литературном языке-все заключенные и даже, представьте себе, некоторые из тюремщиков.

- А что было потом? - не отставал я.

Ардальон Ардальонович нахмурился, процедил:

- Вы задаете слишком много вопросов.- но все же ответил: - Я не сторонник насилия, а новой власти нужны были опытные юристы. Вот я и стал адвокатом. членом коллегии защитников, как это тогда стали называть. Я был из тех,- тут худое, нервное его лицо задергалось,-кто прикрывал беззаконие флером законности, и это мой тяжкий грех. Ну а в войну воевал, потом вернулся в адвокатуру-ничего больше не умею. Ну, хватит.

Я и сам понимал, что хватит, но никак не мог остановиться. Решил продолжить разговор, хотя бы и сменив тему.

- Не могу понять Мустафу. Он все время молчит, но кажется мне, что он не просто дворник. А вы как думаете?

- Вы не слишком наблюдательны,-насмешливо ответил Ардальон Ардальонович,- может быть, наш общий друг Марк Соломонович прав и ваша исследовательская наблюдательность распространяется лишь на людей не моложе тысячелетнего возраста.

После этого он закурил и лицо его стало каким-то отчужденным. Мы молча погуляли некоторое время по саду и вернулись как раз вовремя или наоборот: это как посмотреть. Галя, бренча, вкатила свой столик и принялась делать нам уколы. Я приготовился к очередной муке, но-о чудо!-укол был сделан совершенно безболезненно и-мне и другим. Мы все очень

обрадовались, а Марк Соломонович даже поцеловал Галю и торжественно возгласил:

- В Писании недаром сказано, что любовь покрывает все грехи. Спасибо тебе, девочка, и Марии Николаевне передай спасибо.

Галя счастливо улыбнулась и молча выкатила свой столик, переставший быть орудием пытки.

Вечером я пригласил Мустафу погулять по саду и там спросил:

- Могу ли я чем-нибудь помочь тебе?-Он поколебался, но все же сказал:

- Может быть, и сможешь. Я действительно татарин, но я не дворник и не из Москвы. Я из Крыма, вернее, теперь из Казахстана и здесь по чужим документам. Нас всех, крымских татар, в мае 1944 года в телячьих вагонах насильно вывезли в Сибирь, Казахстан и Узбекистан как изменников Родины. Условия были такие, что в течение года вымерла чуть ли не половина из нас. Не знаю, как я сам выжил. Ведь у меня еще свежи были раны, полученные в боях с фашистами в партизанском отряде. И теперь нас продолжают преследовать, как диких зверей, издеваться над нами.

Но свет не без добрых людей. У меня было очень плохо с почками, нужен был лучший врач-уролог, и вот Лев Исаакович спас меня.

Пораженный, я молчал, а Мустафа, помедлив, спросил:

- А может, и правда мы все изменники, фашистские прихвостни? Может, и правда нужно было убрать нас из Крыма на голод, и муки, и вымирание?

- Брось! В любом народе большинство составляют женщины, дети и старики. Они же ничего и никого не предавали. Да и из молодых и зрелых мужчин разве все или большинство предавало? Вот ты, например, был партизаном. Эта высылка-бандитизм. Знаешь, мой друг и наш экспедиционный шофер, Шамаш, он караим, родом из Феодосии, и он рассказал мне, как

все было. Запиши мой адрес и телефон, может, я чемнибудь и смогу помочь...

Мустафа утвердительно кивнул.

Вернувшись в палату, мы застали ставшую уже бытовой сцену: Марк Соломонович ругался с Павликом.

- Пашка,-кричал он, размахивая своими огромными ручищами,-ты должен понимать, еще царь Соломон говорил: при недостатке попечения падает народ, а при многих советниках - благоденствует.

- Иди ты со своим Соломоном, знаешь куда!- беззлобно отругивался Павлик. Я не успел поинтересоваться, о чем спор, как в палату вошел какой-то незнакомый врач, видимо дежурный, и с ефрейторской строгостью приказал:

- Всем ложиться, свет потушить! - Не доверяя нам, он не поленился самолично повернуть выключатель. Но спать-то как раз и не хотелось. Выждав, чтобы дать время дежурному врачу произвести свои начальнический досмотр и удалиться, я предложил Лрдальону Ардальоновичу вылезти в окно покурить, тем более что его койка, как и кровать Павлика, стояла у окна. Осторожно вылез первым, а потом помог и ему.

Мы устроились на скамейке, полускрытой кустами сирени, и задымили. Большинство окон во всех корпусах больницы были уже темными. Свежо и сладко пах липовый цвет. Я не удержался и спросил:

- А как же вас-то не арестовали снова?

- Если я вам скажу, что их удержало то обстоятельство, что я убежден в недопустимости насилия, то вы мне все равно не поверите. Просто я им не подошел по размеру.

- Это как?-не понял я.

- Видите ли,- назидательно сказал Ардальон Ардальонович,-у них на все существует номенклатура, особенно при таких масштабах. В том числе и на категории арестуемых. Я сделал так, чтобы не попасть

ни в одну из них. Мне, видите ли, хватило и пяти лет.

Кроме того, я помнил слова Монтеля, написанные им добрых четыреста лет назад в его знаменитых "Опытах": "Я, разумеется, хотел бы обладать более совершенным знанием вещей, чем обладаю, но я знаю, как дорого обходится знание, и не хочу покупать его такой ценой. Я хочу провести остаток своей жизни спокойно..." Вот я и не высовывался. Впрочем, для них и сейчас не поздно. Правда, болезнь моя неизлечима.

Жизнь во мне поддерживает, думаю, что ненадолго, искусство Дунаевского. А в общем-то невелика разница для меня теперь: умереть в городской больнице или в тюремной.

После довольно долгого молчания я сказал:

- Какое поразительное стечение обстоятельств: в нашей палате один больной-бывший заключенный.

другой-ссыльный и лечит нас бывший зэк.

- Думаю,-сдержанно ответил Ардальон Ардальонович,-что это не случайность, а знамение времени, предвестник очистительной бури, без которой страна задохнется. Старый сапожник, например, в котором больше ума и проницательности, чем в десятке дип| ломированных ослов, не примите это на свой счет, остро это чувствует. Я-то, наверное, не дотяну, а вот вы, когда она разразится, порадуйтесь и за меня.

Когда я с великой осторожностью подсадил Ардальона Ардальоновича в окно и сам влез в палату, мне впервые за все время пребывания в больнице показалось, что здесь есть чем дышать...

Утром, встав под какнс-то отдаленные крики с очень хорошим настроением, я по дороге в умывальню увидел, что кровать с Кузьмой Ивановичем уже не стоит в коридоре, и еще больше обрадовался. На обратном пути решил выяснить, куда же его поместили, и стал открывать подряд все двери. С удовольствием увидел Кузьму Ивановича, возлежавшего на койке в центре одной из палат. Тут вдруг что-то оборвалось во

мне. Раньше на этой койке лежал раввин. Бедный старик. Я пошел к моргу, но уже на порядочном расстоянии от него увидел большую толпу и услышал стоны и причитания, увидел знакомые лица посетителей раввина.

Я вернулся в корпус, встретил в коридоре капитана, который, оказывается, все знал, и вошел вместе с ним к нам в палату. Все, кроме Павлика, конечно, уже встали, и Дмитрий Антонович, почему-то обвязанный вокруг живота полотенцем, направлялся в умывальню.

Я рассказал о том, что старик раввин умер. Смерть в больнице воспринимается иначе, чем на войне. Все, подавленные, молчали. Вдруг Дмитрий Антонович сказал:

- Делов-то! Поп жидовский дуба врезал. Теперь ихнего профессора не жди, он над ним весь день кудахтать будет. Все их племя друг за дружку держится.

- Ах ты, гад! - неожиданно тонким голосом вскрикнул Павлик.-Да он всех людей спасает, лечит, даже такую суку позорную, как ты. Да он, может, в той же камере сидел, что и я напередки его. Это такие, как ты, падлы нас туда запихали. Падло ты, падло,-вскрикнул Павлик и резко вскинулся. Через всю комнату просвистел нож и глубоко вошел в дверь сантиметрах в десяти левее груди Дмитрия Антоновича.

Тот охнул и с неожиданной для такого грузного человека скоростью выскочил из палаты.

- Дай перо, кэп!-хрипло попросил Павлик Владимира Федоровича.- В другой раз я не промажу.

Капитан взялся за наборную, в несколько разноцветных пластмассовых колец ручку, .с видимым усилием выдернул лезвие и понес нож к постели Павлика, но тот вдруг запрокинул голову, застонал, впервые за все время пребывания в больнице. Руки его беспомощно и бесцельно задвигались по груди, из прокушенной губы потекла кровь, глаза закатились, и свет