Аскольд Якубовский - Возвращение Цезаря (Повести и рассказы)

• Название: Возвращение Цезаря (Повести и рассказы)
• Автор: Аскольд Якубовский
• Издательство: Современник
• Жанр: Современная проза
• Год: 1977

Аскольд Якубовский сибиряк. Он много лет работал топографом, что дало ему материал для большинства книг. Основная тема произведений А. Якубовского — взаимные отношения человека и природы, острота их, морально-этический аспект. Той же теме посвящены книги «Чудаки», «Не убий», «Тринадцатый хозяин», «Мшава», «Аргус-12», «Багряный лес», «Красный Таймень», выходившие в Новосибирске и Москве. Предлагаемая книга «Возвращение Цезаря» является в какой-то мере и отчетной, так как выходит в год пятидесятилетия автора.

Содержание сборника:

Повести:

Четверо [др. название — История четырех] (1975)

В лесной сторожке (1977)

Браконьеры (1977)

Дом (1966)

Рассказы:

Чудаки (1965)

Лобастый (1969)

Ветер (1965)

Фрам (1977)

Красный Таймень (1966)

Возвращение Цезаря (1977)

Несколько слов о себе (от автора)

---

Пушкевич черпает деревянной ложкой из котелка, дует, пробует. Отворачиваясь от дыма, смотрит на недвижную спину Лунева.

— Дался же человеку талант, — бормочет он. — Кажется, мало соли…

И он досаливает похлебку. От весело горящего костра широко веет сухим теплом. Хорошо!

Бой дремлет. Ему греет бок. Поэтому он видит сладкий, как сахар, сон: он, молодой и сильный, охотится на болоте с настоящим, хорошим охотником…

Том положил тяжелую морду на вытянутые лапы и задумчиво щурит на огонь золотистые глаза.

Лунев неторопливо накладывает на кусочек картона мазок за мазком. Он уже не чувствует запаха похлебки, ему кажется, что он наконец понял, как заставить звучать будущую картину особым, современным звучанием.

И еще он думает, что в молодости ему все казалось простым и ясным. Задрал человеку подбородок — героика! Сунул в пейзаж трактор — современность! А сейчас, в свои пятьдесят лет, он видит мир сложным и часто мучается сомнениями.

Он закрывает этюдник и идет к костру. В алюминиевые чашки — немного Бою и очень много Тому — кладут хлеб и заливают похлебкой.

Собаки ждут, когда остынет, нервно перебирают лапами и взглядывают на людей. Пушкевич и Лунев съедают свои порции с аппетитом, знакомым только охотникам да зимним волкам…

Наевшись, благодушествуют и говорят об охоте.

Пушкевич вдохновенно врет о своем ружье. Лунев бессовестно пользуется тем, что собаки не могут уличить его, и прибавляет к двадцати метрам, с которых он убил зайца, еще пятьдесят. И не чувствует при этом никаких угрызений.

Наговорившись, ложатся на хрустящие ветки рядом с собаками и смотрят в наливающееся темнотой и холодом небо. Но костер гаснет, за шиворот к Пушкевичу влазит оживший от тепла клещ. Пушкевич кричит и вскакивает. Он сдирает куртку, рубашку, и вот клеш пойман. Он варварски сжигается в горячих углях.

Потом все четверо бредут домой…

Кое-кто зовет друзей чудаками, но я завидую им. И с грустью думаю — пройдет год-другой, и чудачества их выветрит опыт.

Они узнают все, что надлежит знать хорошим, добросовестным охотникам. Охота станет для них приятным, но привычным делом.

Они заведут других, хороших, умных собак, но всегда будут помнить кроткого, мудрого Боя и наглеца Тома, будут вспоминать свои походы и сражения.

И тосковать по ним.

Что ни говорите, а хорошо быть охотником-чудаком!

Лобастый

Петр Васильевич выстрелил в пустое небо и положил ружье. Сказал:

— А теперь хоть по часам: через десять минут явится. Ручаюсь. Засекай.

Я кивнул, покосился на часы и занялся бутербродом. Такое уж у нас с Петром Васильевичем обыкновение — закусить перед охотой. И нездорово это, и бесполезно — все равно протрясемся, но привыкли.

А перед этим мы шли от станции — узкой пыльной дорогой с обильными следами прошедшего коровьего стада.

Потом свернули на тропинку, перешли поле и сели перекусить. В стороне за осинником угадывалась — по торчащим антеннам — деревня.

Сюда должен был прийти пес со странной кличкой Колбасник, чтобы помочь нам охотиться. «Гм, должно быть, большой любитель колбасы», — подумал я. И потребовал объяснения.

Оказывается, появился здесь Колбасник года три-четыре назад. Сначала он был толстопятым щенком, восторженным, ушастым и прилипчивым, как репей. От нечего делать (деревенские псы спят дни напролет) щенчишка бегал с приезжими охотниками на охоту, помогал ловить сбитых птиц. Его подкармливали.

Жил щенок у своего деревенского хозяина на хозрасчете: что добудешь, то и съешь. А тут — еда!.. Щенок стал шевелить мозгами. В первую свою осень он недурно гонял зайцев и подавал из воды убитых уток. Это было не трудно — зайцев расплодилось много, а утки держались по мелким речкам.

Следующую осень пес употребил на освоение охоты за полевой дичью — тетеревами и куропатками. А по слухам, в этом году осваивал высший класс работы — по бекасу, птице верткой, осторожной и малозапашистой.

Доходы его от «бессобашных» охотников (охота без собаки — пустое занятие) были нерегулярны, но объемисты. Огромный капитал, заключающийся в обглоданных костях и хлебных корках, закапывался предусмотрительным Колбасником в самых различных местах.

Он был умен и понимал, что охота — сезонное явление, щедрые охотники — благо скоро проходящее, а кости и сухари всегда могут пригодиться.

Псы-кладоискатели грабили работящего Колбасника, наскакивая на него. Поэтому он всегда ходил покусанный. Отношения его с охотниками были деловые — он искал дичь, плотно ел, прятал кости и провожал охотников на станцию.

Минуло десять минут и еще десять — Колбасник не шел. Петр Васильевич взволновался. Он крепко рассчитывал на содействие Колбасника, даже приготовил колбасу — подешевле.

Он поднялся, всматриваясь, крупный, пухлый мужчина в зеленом. Сложил лоснящиеся губки красной трубочкой и засвистел: фью, фью.

Полевые травы зашептались. Из-за реденького кустарника выглянул щетинистый зверь земляного цвета, вернее, цвета черного коврика, исшарканного грязными ногами.

Торчала лохматая голова с репьем на макушке.

— Бр-р! Ну и урод, — сказал я.

Пес, застенчиво извиваясь, подошел к нам. Он был в жилете из репьев и вместо одного хвоста носил три — один главный и два поменьше, короткими ответвлениями — и все репьястые.

Но я смотрел на голову странного пса. Она поразила меня величиной. Два мощных бугра, разделенных бороздкой, вздулись так высоко, что образовали подобие лба. А из-под него, из грязной щетины, светились прекрасные золотистые глаза.

— Сюда, сюда!

Петр Васильевич звал Колбасника. Пес прилег и пополз. Вот он рядом. Пересилив брезгливость, я протянул руку — погладить. Щетинистый взвизгнул и заскулил тоненько, умоляюще.

— Боится. Лупят его за охотничьи похождения, — пояснил Петр Васильевич. — Дома не сидит, бегает… Что поделаешь, любит колбасу.

Я почесал за грязным ухом Колбасника. Тот пискнул и обшлепал мою руку языком. Мне стало как-то неуютно. Пес поражал забитостью. Я решил — деловые его качества проявятся после охоты, при расчете. Будет ныть, клянчить.

…Колбасник прилип ко мне решительно и сразу.

— Но ты не задирай нос — он такой, всегда вязнет к незнакомым, — басил Петр Васильевич, поспешая за нами.

Шли мы где полем, где лесом — лысеющим, с огрубевшей травой. Взлетала серая птичья мелочь. Перепархивали дрозды.

Осенний дрозд — размером, вкусом — почти охотничья птица. Их приятно стрелять — мимоходом.

— Слышите, дрозды!

— К черту их! — сердито кричал Петр Васильевич. — Куда ты летишь?… Подожди, я запыхался.

И вдруг на березу сел один. Качается на ветке — почти дичь. Выстрелом его я срезал чисто, он не ворохнулся, упал. По лесу скакало эхо.

Я поднял дрозда и дал понюхать Колбаснику. Тот, вскидывая вывернутые кривые лапы, покатил в лес.

Ко мне подошел Петр Васильевич. Сказал презрительно:

— Поздравляю с полем. (Дрозд все же не дичь) Мы пошли под уклон в широко разбросившуюся долину речонки Коняги, забитую тальником, черемухой, осиной. Из нее неслись лай собаки и дроздиное чоканье.

— Ничего не понимаю, — буркнул Петр Васильевич.

Мы заторопились и увидели: под осиной, задрав морду, сидел Колбасник. На ветках — три дрозда-рябиновика. Они нервно чокали и рассматривали пса.

Петр Васильевич не удержался и тоже сбил одного. Убитая им птица не упала, а крутнулась на ветке, как гимнаст на турнике. И, повисев вниз головой, упала. Колбасник принес ее. Подбежал, бросил и вдруг вздернул усы, выставил ослепительные зубы и заулыбался, засмеялся безмолвно.

— Знаешь что? — сказал Петр Васильевич. — Ты действуешь на него разлагающе. На охоте должна быть железная дисциплина. — И — загремел: — А ну, вперед!.. Пошел вперед!.. Зарабатывай свою колбасу, черт тебя дери!

Охота началась.

Как и прогнозировал Петр Васильевич, на речке утка была. Ни много, ни мало — среднее количество. Дебелые осенние крякухи и серенькие, юркие, как мыши, чирята сидели по разливчикам, в мокрых тальниковых кустах.

Мы крались, ловчили, потом грохали своими двенадцатикалиберными двустволками.

Гремело эхо. Взлетавшая утка плюхалась в воду, и та дрожала, разбегалась кругами. Колбасник выносил утку — мне. Петр Васильевич чертыхался, но, подозреваю, был доволен: тяжелых уток таскал я. Взяв по паре крякух, мы двинулись в заманчиво желтый березовый лес.

То, что издали казалось березовым лесом, на самом деле было цепью густых березовых колков. Здесь также росли осинки, топорщилась черемуха и краснела рябина с горькими ягодами цвета красной охры.

Ягоду ели дрозды.

Места эти обильны тетеревами. А еще — зайцами, в которых рано стрелять, и маленькими изящными перепелками, которых не стоило стрелять. Как дроздов… Попадались и куропатки.