Октавия Батлер - Амнистия

• Название: Амнистия
• Автор: Октавия Батлер
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2003

Из задуманного составителем сборника НФ-рассказов под общим заглавием «Стоянка человека».

Входит в Авторский сборник — «Кровное дитя» и другие истории». (Octavia E. Butler. Bloodchild and Other Stories).

Извечная тема контакта человечества с внеземными цивилизациями.

---

«Меня удерживали здесь, в Пузыре Мохаве, с одиннадцати до двадцати трех лет», начала она. «Конечно, никто из моей семьи или друзей не знал, где я нахожусь и жива ли я вообще. Я просто исчезла, как и множество других людей. В моем случае я как-то поздно ночью исчезла из собственной спальни в доме родителей в Викторвиле. Через много лет, когда сообщества смогли с нами разговаривать, когда они поняли многое из того, что сотворили с нами, они спросили нашу группу, хотим ли мы остаться с ними добровольно, или же мы хотим уйти. Я подумала, что это, наверное, еще один тест, но когда попросилась уйти, то они согласились.

Фактически, я оказалась первой, кто попросился уйти. Группа, с которой я была, состояла из людей, взятых в детстве — некоторые, в раннем детстве. У них в памяти не было никакого другого дома, кроме Пузыря Мохаве. Но я помнила свою семью. Я хотела увидеть их снова. Я хотела вырваться, а не быть ограниченной небольшим местом в пузыре. Я хотела быть свободной.

Но когда сообщества позволили мне уйти, они не отправили меня назад в Викторвиль. Они просто как-то поздно ночью открыли пузырь возле одного из бидонвилей, что выросли по его периметру. Тогда эти бидонвили были более грубыми и дикими. Они состояли из людей, которые поклонялись сообществам, или же строили заговоры, чтобы стереть их с лица земли, или надеялись украсть у них фрагменты какой-нибудь ценной технологии, примерно так. А некоторые из жителей были переодетыми копами того или иного сорта. Те, кто схватили меня, говорили, что они из ФБР, но сейчас я думаю, что они могли быть охотниками за сокровищами. В те дни добычей было все, что выходило из пузырей, и мне повезло оказаться первой, кто вышел из Пузыря Мохаве.

Любой выходящий мог знать ценные технологические секреты, мог быть загипнотизированным саботажником, или переодетым шпионом пришельцев — кем угодно. Меня передали военным, которые заперли меня, неустанно допрашивая и обвиняя во всем от шпионажа до убийства, от терроризма до предательства. У меня брали всевозможные пробы, и тестировали, как только могли придумать. Они убедили себя, что я ценная поимка, что я сотрудничала с нашим „негуманоидным противником“. Поэтому, я представляла им великую возможность найти способ добраться до них — до сообществ.

Все, что я знала, они от меня получили. Дело было не в том, что я вообще пыталась от них что-то скрыть. Проблема заключалась в том, что я не могла рассказать им то, что они хотели знать. Конечно, сообщества не объяснили мне, как работает их технология. Да и зачем им надо было это делать? Об их физиологии я тоже знала не много, но я рассказала все, что знала — и рассказывала снова и снова, потому что мои тюремщики пытались подловить меня на лжи. А что до психологии сообществ, то я могла сказать лишь о том, что было сделано со мной, и что я видела делалось с другими. И так как мои тюремщики не усматривали в этом ничего полезного, они решили, что я с ними не сотрудничаю, и, значит, у меня есть что скрывать.»

Ноа покачала головой. «Единственная разница между тем, как пришельцы обращались со мной в первые годы моего плена, и тем, как обращались со мной эти люди, была в том, что так называемые человеческие существа знали, как именно причинить мне максимальную боль. Они допрашивали меня день и ночь, они мне угрожали, накачивали наркотиками, и все это в попытке заставить меня выдать им ту информацию, которой у меня не было. Мне не давали уснуть по несколько суток кряду, пока я не переставала соображать и не могла больше отличать реальность от нереальности. Они не могли добраться до пришельцев, но они добрались до меня. Когда они меня не допрашивали, то продолжали держать в заключении, в одиночке, изолированной от всех, кроме них.»

Ноа огляделась в зале. «И все это из-за того, что они знали — знали абсолютно — что любой пленник, который выжил после двенадцати лет заключения и кого потом освободили, должен быть предателем какого-нибудь сорта, сознательным или нет, знающим что-нибудь или не знающим. Они просвечивали меня рентгеном, сканировали всеми возможными способами, а когда не нашли ничего необычного, это сделало их только злобнее, заставило ненавидеть меня еще больше. Я каким-то образом сделала из них идиотов. И уж это-то они поняли! И уйти от них так просто я теперь не могла.

Я сдалась. Я решила, что иначе они никогда не остановятся, что в конечном счете они просто убьют меня, а до тех пор мне не видать ни мира, ни покоя.»

Она сделала паузу, вспоминая все унижения, страх, безнадежность, изнеможение, горечь, отвращение, боль. Они никогда не били ее слишком сильно — просто стукнут несколько раз иногда для острастки и запугивания. А временами ее хватали, трясли и толкали посреди потока продолжающихся обвинений, измышлений и угроз. Время от времени какой-нибудь допросчик сбивал ее на пол и приказывал снова садиться на стул. Они не делали ничего, что могло бы убить е или даже серьезно ей повредить. Но все это длилось и длилось. Иногда один из них притворялся добрым, начинал даже слегка ухаживать, пытаясь соблазнить и тем заставить рассказать секреты, которых она не знала…

«Я сдалась», повторила она. «Я не знала, как долго я находилась там, когда все это случилось. Я никогда не видела неба или солнечного света, поэтому потеряла всякое представление о времени. Я просто пришла в сознание после долгого допроса, обнаружила, что нахожусь в своей камере одна и решила покончить с собой. Я стала обдумывать эту мысль со всех сторон, когда смогла вообще думать, и вдруг поняла, что именно это мне и надо сделать. Ничего другое не заставит их остановиться. Поэтому я так и сделала. Я повесилась.»

Пьедад Руис горестно вздохнула и уставилась в стол, когда все оглянулись на нее.

«Вы пытались покончить с собой?», спросил Рун Джонсон. «А вы пытались сделать это… когда находились у сообществ?»

Ноа покачала головой. «Никогда.» Она выдержала паузу. «Для меня гораздо больше, чем я могу вам это передать, значило, что на сей раз моими мучителями были представители моего собственного вида. Это были люди. Они говорили на моем языке. Они знали все, что знаю я, о боли, об унижении, страхе и отчаянии. Они понимали, что делают со мной, и все-таки до них никогда не доходило, что так не надо делать.» Она задумалась, вспоминая. «Некоторые пленники сообществ кончали с собой. И сообществам было все равно. Если вы хотели умереть и могли повредить себя достаточно тяжело, то вы умирали. А сообщества лишь наблюдали за этим.»

Но если вы выбирали не умирать, то там существовала некая извращенная безопасность и мир, когда сообщества вас закутывали. И такое закутывание еще и доставляло удовольствие. Это случалось часто, когда пленников не тестировали тем или иным способом. Это происходило потому, что организмы сообществ обнаружили, что подобная процедура нравится и успокаивает их тоже, и они понимали, почему так, не больше, чем она сама. Первые окутывания происходили потому, что это был удобный способ ограничения, проверки и, к несчастью, отравления людей-пленников. Однако почти сразу не занятых экспериментами людей стали окутывать просто для удовольствия не занятых никаким делом сообществ. Сами сообщества первоначально не понимали, что пленники тоже получают удовольствие от самого этого акта. Дети, вроде Ноа, быстро научились подходить к сообществу и трогать его внешние ветви, чтобы попросить об окутывании, хотя взрослые пленники-люди пытались это предотвратить и наказать детей, если предотвратить не удавалось. Ноа пришлось вырасти для того, чтобы начать понимать, почему пленники-взрослые иногда бьют детей за то, что те осмеливаются просить пришельцев-похитителей об удовольствии.

Ноа познакомилась со своим текущим нанимателем до того, как ей исполнилось двенадцать. Это было одно из тех сообществ, которые никогда не делали ей больно, которые работали с ней и с другими, чтобы начать разрабатывать язык, которым могли бы пользоваться оба вида.

Она вздохнула и продолжила свой рассказ. «Мои тюремщики-люди походили на сообщества в их отношении к самоубийству», сказала она. «Они тоже следили, как я пытаюсь покончить с собой. Я позднее узнала, что по меньшей мере три электронные камеры следили за мной день и ночь. У лабораторной крысы больше уединения, чем было у меня. Они следили, как я делаю петлю из своей одежды. Они следили, как я залезаю на койку и привязываю петлю к решетке, которая защищала тот динамик, с помощью которого они иногда мучили меня шумом, искаженной музыкой или теми старыми радиопередачами, когда пришельцы появились впервые и люди гибли в панике.

Они даже проследили, как я шагаю с койки и, задыхаясь, болтаюсь в воздухе с веревкой на шее. Вот тогда они вытащили меня из петли, оживили и убедились, что я не пострадала серьезно. Сделав так, они отправили меня обратно в камеру, голой, забетонировав дыру громкоговорителя и убрав решетку. По крайней мере, после этого больше не звучала эта чудовищная музыка. И не было слышно ужасных воплей.