Пэлем Вудхауз - Том 17. Джимми Питт и другие

• Название: Том 17. Джимми Питт и другие
• Автор: Пэлем Вудхауз
• Издательство: Остожье
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-901202-35-Х

В этой книге — новые идиллии П.Г. Вудхауза, а следовательно — новые персонажи.

---

Как-то он заметил, что мать (вот она где!) забыла запереть кладовую. С нижней полки ему улыбалась дюжина яиц. Заглатывая последние, он твердо знал, к чему призван.

«Держись, дорогой, — снова вступил голос. — Живи праведно, упражняйся, и придет время, когда ты одолеешь две дюжины».

С тех пор он шел вперед.

Но я хотел поведать другое. Прошу. Журналист спросил, как он все это сделал, а Глин честно ответил:

— Двадцать одну штуку я съел за двенадцать минут, остальные три — за две.

— Нет, — возразил журналист, — я хотел бы знать, как вы начали?

— С первого яйца. Назовем его яйцом А или 1. Значит, я его съел (если хотите — выпил), потом взял второе, потом третье, и так далее.

Замените «съел» («выпил») на «написал», и вот вам рассказ преуспевающего литератора. Больше говорить не о чем. Скажем, я написал «Что-нибудь этакое», потом «Неудобные деньги», потом — «Джима», потом еще что-то, и еще, и еще, и еще.

Все они стоят на полках, 75 штук, по одной в год, и я бы охотно перечислил их, но жаль читателя. В конце концов, я не пишу исторических бестселлеров, которые он так любит. Когда Ноэль Кауард рассказывал, как создавалась «Кавалькада», я затаил дыхание вместе со всеми читателями, но у меня нет ничего сенсационного. Пишу я тихо-мирно, беру количеством. Да, в Америке продали два миллиона «Несравненных Дживсов», но в мягкой обложке, о чем тут говорить. Вообще же я бы себя назвал средним писателем — не полным неудачником, но и не каким-нибудь властителем душ. Спросите первого встречного: «О Вудхаузе слышали?» — и девять человек из десяти ответят: «Нет», а десятый, тугой на ухо, скажет: «Прямо и направо, первая дверь».

Ради ничтожного меньшинства, интересующегося статистикой, сообщу, что с 1962 года я изготовил десять школьных книг, одну детскую и сорок три взрослых (т. н. романы), а также 315 рассказов, 411 очерков и опус, названный «Вторжение». Кроме того, я написал 16 пьес и 22 музыкальные комедии. Все это давало мне возможность трудиться, а не бегать по пивным.

Один миллионер потратил долгую жизнь на непрестанную борьбу за деньги. Умирая, он жалобно спросил: «А не скажет ли кто-нибудь, кому это нужно?» Нередко, оглядываясь назад, я ощущаю то же самое. Может, чем писать романы, лучше было бы поиграть в гольф? Возьмем, к примеру, «Вторжение», одну из тех дешевых и непрочных книг, которые буквально кишели в 1909 году.

В ней 25 000 слов, написал я их за 5 дней, а прочитали (если поставить их цепочкой) столько людей, сколько поместится на трех-четырех кварталах. Стоило ли трудиться?

Да, стоило. Когда я пишу, я получаю большое удовольствие, быть может — несколько одностороннее. Доктор Джонсон как-то сказал, что только дурак пишет не ради денег. Я же сомневаюсь, что кто-нибудь писал ради денег. Писатель пишет потому, что это ему нравится. Конечно, потом он хочет что-нибудь получить, но это — совсем другое дело.

Даже тот, кто составляет расписание поездов, больше думает о забаве, чем об оплате. Глаза его лукаво поблескивают, когда, написав:

отб. 4.51 приб. 6.22,

он ставит крохотную звездочку, зная, что читатель ее не заметит, равно как и сноски:

* только по пятницам,

и, схватив поклажу, в том числе — клюшки, резво побежит на станцию в субботу. Нет, не о деньгах мыслит в эти минуты автор.

Ну, хорошо, а как же те, кто пишет про кукушку? По-вашему, и они корыстны? Ах, Джонсон, Джонсон…

2

Много лет не пишу я писем в газеты, но их читаю, а потому — не могу поддерживать заговор молчания, связанный с кукушкой или, если хотите, Cuculus canorus. Речь идет о пернатом друге, который ставил в тупик Уордсворта. «Кто ты, — бывало, спрашивал он, — живая птица или голос?» и, судя по всему, так и остался в неведении.

Когда я был молод, к кукушкам относились серьезно. Тысячи людей ловили их слово. Каждый стремился услышать его первым, а уж тем паче — написать об этом в газету. Зимовала кукушка в Африке, это ей по карману, и в Англию возвращалась к середине апреля; а потому числа с 9-го заинтересованные лица делали стойку, то есть прикладывали руку к правому уху и клали в левый кармашек вечное перо.

В сущности, все корифеи жанра — Разгневанный британец, Друг народа, Поборник истины — начинали с кукушки. Услышат «ку-ку» и строчат в «Дейли Телеграф». С чего же еще начинать молодому автору?

— Дорогой мой, — сказал мне Разгневанный британец, соблаговоливший прочитать мои отвергнутые материалы, — не падайте духом. Мы все через это прошли. Ошибка ваша в том, что вы пишете о всякой политике или там социальных условиях. Не ставьте карету впереди лошади. Начните, как все, с кукушки. И будьте осторожны! Один человек сообщил, что слышал камышовку. Сами понимаете, что вышло.

Я внял его совету, и вскоре издатели это оценили.

То ли дело теперь! Смотрим письмо в новом номере «Обсервер»:

«Глубокоуважаемый сэр. Рели принять гипотезу, что мозг — лишь орудие, но не источник мысли, понятия «дух» и «душа» становятся излишними».

Ну, что это! Где кукушка? Я бы легко и просто ввел ее, скажем, так:

«…орудие, но не источник мысли, то и шут с ним, его дело. А вот нам с вами интереснее, что сегодня, 1 января, я отчетливо услышал «ку-ку!» в самом центре города. Помню, я спросил констебля, отводившего меня в участок, можно ли считать это рекордом».

Так написал бы Друг народа или Поборник истины, но это не предел. Смотрите, как грубо, как резко меняет он тему, словно подскакивает к стойке за пять минут до отхода поезда. Многоопытный Британец или Налогоплательщик даже начнет иначе:

«Чу. Внимание мое приковала…»

Прежде чем я вошел в игру, мне казалось, что такие выражения свойственны мечтателям, которых занимают не газеты а скажем, династия Мин. Но когда я вступил в славный клан журналистов, я понял свою ошибку. Так пишут не мечтатели, а истинные мастера.

Начнем с первой ступеньки:

«Гл. сэр! Вчера я слышал кукушку…»

Через годик-другой доходим до:

«Гл. сэр! Кукушка снова с нами. Звонкий звук оглашает окрестность. Не далее как вчера…»

Наконец, в должное время, вступает упомянутый оборот речи.

Все это происходит исподволь, без формальностей, церемоний или инициации. Автор повинуется чувству, словно хороший адвокат.

Однажды я грубо ошибся, и Многодетная мать поставила меня на место.

— Либби, — сказал он (ибо я подписывался «Разочарованный Либерал»). — Либби, я должен вас поправить. Вчера, в «Тайме», вы написали, что ваше внимание что-то привлекло.

Я был молод и своеволен, а потому ответил:

— По-моему, все верно.

— О, нет! — сказал Мать. — Не «привлекло», а «приковало». Смотрите, что пишет Теннисон:

«Завтрашний день, ах, завтрашний день
Он лучше рая,
Ибо вниманье мое приковал
Животворящий газетный подвал,
Автор которого мне рассказал,
Что
Завтра я буду, ах, завтра я буду
Царицей мая».

Больше я таких ошибок не делал.

3

Вернемся к доктору Джонсону. Зря я на него рассердился, он был не в себе, тут и не то скажешь. Его довел лорд Честер-филд. Надеюсь, вы помните, что было: он хотел, чтобы лорд стал его покровителем, а тот отшвырнул нечастного мыслителя, словно шелковое покрывало.

Когда я писал для грошовых изданий, гадая, когда доведется в следующий раз выпить кофе, я нередко тосковал по системе, распространенной в XVIII столетии (если помните, об этом сказано в Предисловии). Какая жизнь! Ни тебе слез, ни крови, ни пота. Пробеги список пэров и выбери покровителя.

Тут нужен слабоумный, но все они были хороши, а без наших жутких налогов могли спокойно швыряться кошельками. Иногда подходящего лорда указывал добрый друг.

— Чем тебе плох Сангазур? — говорил он. — Я знаком с нянькой, которая его уронила. Польсти ему, сколько надо, и положись на Бога. Да, не забывай вставлять «Ваша светлость».

Я не совсем уверен, как это все шло. Видимо, вы ждали, когда намеченная жертва напишет стихи, а потом болтались у нее в передней, пока вас не примут. Лорд лежал на диване, листая тогдашний журнал. Когда он произносил: «Да?» или «Кого это черти носят?», вы объясняли, что пришли на него взглянуть.

— Нет-нет, ваша светлость! — говорили вы. — Не затрудняйте себя, читайте! Только взглянуть.

И прибавляли, что особенно привлекает вас благородный лоб, за которым слагалась «Ода весне». Эффект не заставлял себя ждать.

— Ой, правда? — восклицал юный пэр, смущенно выводя вензеля левой (или правой) ногой. — Вам понравилось?

— Понравилось! — восклицали и вы. — Да я вознесся на седьмое небо. Скажем, строка: «Весенний день, о ты, весенний день!» Как это вам удается, ваша светлость?

— Да так, знаете, как-то…

— Гений! Гений! Простите, ваша светлость, вы регулярно трудитесь или ожидаете вдохновения?