Бенедикт Сарнов - Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко.

• Название: Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко.
• Автор: Бенедикт Сарнов
• Издательство: Культура
• Жанр: Культурология
• Год: 1993

Парадоксальное соединение имен писателя Зощенко и капитана Лебядкина отражает самую суть предлагаемой читателю книги Бенедикта Сарнова. Автор исследует грандиозную карьеру, которую сделал второстепенный персонаж Достоевского, шагнув после октября 1917 года со страниц романа «Бесы» прямо на арену истории в образе «нового человека». Феномен этого капитана-гегемона с исчерпывающей полнотой и необычайной художественной мощью исследовал М. Зощенко. Но книга Б. Сарнова — способ постижения закономерностей нашей исторической жизни.

Форма книги необычна. Перебивая автора, в текст врываются голоса политиков, философов, историков, писателей, поэтов. Однако всем этим многоголосием умело дирижирует автор, собрав его в напряженный и целенаправленный сюжет.

Книга предназначена для широкого круга читателей.

В оформлении книги использованы работы художников Н. Радлова, В Чекрыгина, А. Осмеркина, Н. Фридлендера, Н. Куприянова, П. Мансурова.

---

Собственно говоря, это был традиционный взгляд интеллигента на жизнь, на мироздание, на суть вещей. На те законы, которыми испокон веков держится мир.

Люди трудились и хлопотали, приводимые в движение механизмом собственных забот. Но механизмы не действовали бы, если бы главным их регулятором не было чувство высшей и краеугольной беззаботности. Эту беззаботность придавало ощущение связанности человеческих существований, уверенность в их переходе одного в другое, чувство счастья по поводу того, что все происходящее совершается не только на земле, в которую закапывают мертвых, а еще в чем-то другом, в том, что одни называют Царством Божиим, а другие Историей, а третьи еще как-нибудь.

(Борис Пастернак)

Насчет Царства Божия, как нам много раз объясняли, для людей образованных уже никакого спора существовать не может.

В сознании людей образованных место Царства Божия заняла История.

История не как простая совокупность фактов, событий и дат, а как некий, пусть извилистый, запутанный, но в существе своем целенаправленный путь, имеющий начало и конец, а главное — смысл, свое смысловое завершение.

В чем этот смысл? Какова эта цель? Куда нас ведет эта трудная, мучительная, обрывистая дорога?

На эти вопросы интеллигенты отвечали по-разному. Каждый нес что-то свое. Но, как бы ни были различны и даже враждебны их суждения на этот счет, все они дружно сходились на том, что мировая история — не просто «стакан, полный мухоедства», что во всем этом чудовищном хаосе безусловно таится какой-то смысл.

Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей всходил на Синай, что эллины строили свои изящные акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арабеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы «индивидуально» и «коллективно» на развалинах всего этого прошлого величия?

(Константин Леонтьев)

...лишь из рассмотрения мировой истории должно выясниться, что ход ее был разумен.

(Гегель)

...вся история была историей классовой борьбы, борьбы между эксплуатируемыми и эксплуатирующими, подчиненными и господствующими классами на различных ступенях общественного развития... Теперь эта борьба достигла ступени, на которой эксплуатируемый и угнетенный класс (пролетариат) не может уже освободиться от эксплуатирующего и угнетающего класса (буржуазии), не освобождая в то же время всего общества навсегда от эксплуатации, угнетения и классовой борьбы...

...Буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества...

Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и всевозрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это и есть скачок из царства необходимости в царство свободы.

(Карл Маркс и Фридрих Энгельс)

Пожалуй, единственным интеллигентом, который отважился грубо и недвумысленно намекнуть на то, что История — такая же фикция, как и Царство Божие, был Михаил Зощенко.

Именно к этому нехитрому утверждению, в сущности, сводится вся его философия истории.

Развернутым художественным доказательством этого простого тезиса стала зощенковская «Голубая книга».

Блестящая кавалькада подъехала к дому. Молодой адъютант, сверкая шлемом, обращается к собравшейся толпе:

— Послушайте, господа, не тут ли живет этот... как его... Диоген, что ли... Который... что ли... думает...

В толпе, ухмыляясь, говорят:

— Тут. Эвон на завалинке сидит. Загорает на солнце. Чудак, действительно.

Александр Македонский, соскочив с лошади, подходит к философу и начинает с ним тихо беседовать. Потом он ему говорит:

— Твой ум, папаша, меня восхищает... Я хочу тебе сделать все, что ты у меня попросишь.

Диоген, усмехаясь, говорит:

— Да мне ничего не надо. Что мне тебя просить?

— Проси решительно об чем хочешь.

Адъютант Александра Македонского шепчет философу:

— Проси, дурак, загородную дачку. Скажи — у меня мамаша слепая. Или проси колесницу с лошадью. Ой, какая раззява... Скажи — дайте колесницу. Скажи — у меня мамаша пешком ходить не может. Да говори ты, олух царя небесного!

(Голубая книга. Удивительные события.)

Своеобразие зощенковского отношения к истории далеко не исчерпывается тем, что Александр Македонский у него разговаривает как управдом. Сущность проблемы никоим образом не сводится к тому, каким языком разговаривают у Зощенко его исторические герои.

Дело гораздо серьезнее.

Для интеллигента любое историческое событие, любой исторический факт, какая-нибудь там битва под Арабеллами, даже какой-нибудь там пернатый шлем Александра Македонского отбрасывают тень в будущее и тем самым входят в нашу сегодняшнюю современную жизнь, как-то в ней участвуя, что-то в ней определяя.

Сами о том не подозревая, мы несем в себе сложные последствия титанической деятельности всех этих, давным-давно умерших и закопанных в землю людей. Если бы не красавец Александр в этом самом своем пернатом шлеме, вся наша цивилизация, а следовательно, и вся наша сегодняшняя жизнь, была бы совершенно иной. Запад и Восток навеки остались бы отгороженными друг от друга непроходимой Китайской стеной, и мне и моим соотечественникам никогда даже в голову не пришло бы считать Элладу, эту колыбель всей европейской цивилизации, — своей духовной родиной.

Герои Зощенко живут, не отбрасывая тени ни в Царство Божие, ни в Вечность, ни в Историю.

Для самочувствия зощенковского героя совершенно безразлично его местонахождение не только в пространстве, но и во времени. Король Гунтрам изъясняется у него как Вася Конопатов, а Люций Корнелий Сулла — как Володька Завитушкин.

Зощенковский герой неизменен, он всюду один и тот же. Он одинаков во всех своих проявлениях, независимо от того, обитает ли он в коммунальном советском клоповнике, или в России времен Екатерины II, или в древней Элладе. Даже сам «гениальный красавец» Александр Македонский в своем пернатом шлеме — и тот ничем не выделяется на этом ужасающе тусклом фоне.

Зощенко в своей «Голубой книге» сумел осуществить то, что казалось неосуществимым даже всемогущему Воланду.

— Я к тебе, дух зла и повелитель теней, — ответил вошедший, исподлобья недружелюбно глядя на Воланда.

— Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший сборщик податей? — заговорил Воланд сурово.

— Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, — ответил дерзко вошедший.

— Но тебе придется примириться с этим, — возразил Воланд, и усмешка искривила его рот, — не успел ты появиться на крыше, как уже сразу отвесил нелепость, и я тебе скажу, в чем она — в твоих интонациях. Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней... Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: ...как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое?..

Человек способен отбрасывать тень в Вечность, потому что у него есть душа — тот «главный регулятор», который в конечном счете определяет все его поступки, все побуждения, все помыслы (как дурные, так и хорошие).

Зощенко проделал с человеком именно то, что Левий Матвей, по словам Воланда, хотел бы проделать с земным шаром: он ободрал его. Он содрал с него «все лишнее», всю позолоту, которую «накрутили» на него интеллигенты. И оказалось, что человек прекрасно обходится без этого самого «главного регулятора», что он преспокойненько функционирует, движимый исключительно «механизмом собственных забот». Более того! Оказалось, что этот самый механизм собственных забот — что он-то как раз и есть главный регулятор поведения человека.

Автор запомнил на всю жизнь одно небольшое событие, случившееся совсем недавно. И это событие буквально режет автора без ножа. Вот один милый дом. Гости туда шляются. Днюют и ночуют. В картишки играют. И кофе со сливками жрут. И за молодой хозяйкой почтительно ухаживают и ручки ей лобызают. И вот, конечно, арестовывают хозяина-инженера. Жена хворает и чуть, конечно, с голоду не околевает. И ни одна сволочь не заявляется. И никто ручку не лобызает. И вообще пугаются, как бы это бывшее знакомство не кинуло на них тень.

Но вот после инженера освободили — никакой особой вины за ним не нашли. И все снова опять завертелось. Хотя инженер стал грустный и к гостям не всегда выходил, а если и выходил, то глядел на них с некоторым испугом и удивлением.