Мария Барышева - И любовь их и ненависть их…

• Название: И любовь их и ненависть их…
• Автор: Мария Барышева
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

Несколько минут мы молча смотрели друг на друга, все еще тяжело дыша от распиравшей нас ярости, потом Женька выразил общее удивление тем, что мы друг друга не поубивали. Возможно, если бы не Витька, и могло случиться что-нибудь подобное. Нам больше нельзя было находиться всем вместе в одной комнате, как нельзя сажать пауков в одну банку.

Анька ушла сразу, не оглядываясь и не прощаясь, а мы немного поговорили в наполненном криками и музыкой коридоре, в облаке дыма Женькиной трубки, глядя не друг на друга, а на наши смутные отражения в дрожащих оконных стеклах. А потом Женька, неожиданно оказавшийся обладателем большого, как танк, джипа, развез нас, как он выразился, «с понтом» по домам, и, признаюсь, всю дорогу я ждала, когда он начнет трясти мизинцами, ну, вы понимаете.

Дома я сразу легла спать, надеясь успокоиться таким образом, но словно кто-то специально всю ночь крутил в моей голове пленку со снами шестилетней давности, и я снова видела чердак, Леру, ее цветы и нас, только нам уже было по 19–20, а от этого все происходившее выглядело куда как страшнее. Под утро я не выдержала и заела сны демидролом и уже спала спокойно.

В тот день я распрощалась с повзрослевшей компанией во второй раз и думала, что теперь уже навсегда. Но я опять ошиблась. Неделю спустя позвонил Витька (до сих пор не знаю, где он раздобыл мой телефон) и сказал, что умерла Анька.

Много позже, когда колесо уже вертелось вовсю, я не раз пыталась понять, почему первой стала именно Анька: был ли этот выбор случайным, как удар молнии, ибо сильная ненависть редко бывает рассудительна, кидаясь на то, что видит, как голодный на мало-мальски пригодную для еды вещь. Если же ее выбрали намеренно, то по какому принципу — ведь в сравнение ее степени вины с моей или Кириной Анька была статистом. Но так или иначе, с какой-то стороны ее смерть была актом милосердия — Анька не вступила на тот зыбкий путь страха, которым предстояло идти нам.

Анька, покинув отчий дом, работала в большом парфюмерно-косметическом магазине в центре и временно снимала комнату у одного знакомого. Именно он и нашел ее, вернувшись с работы, — Анька лежала в своей комнате ничком, накрепко вцепившись пальцами в потертый палас, а рядом валялся разбитый горшок с амариллисом.

Причиной смерти назвали сердечный приступ, и позже, когда Витька рассказал мне об этом при встрече, кроме естественной подавленности я почувствовала, что он так же, как и я, недоумевает. Сердечный приступ в 19 лет? Нам это казалось невероятным. Молодость и сердечные приступы — планеты разных галактик, и смерть тоже должна быть где-то очень далеко. Нечего ей шляться вокруг нас ни в 13, ни в 19. Конечно, у Аньки было очень слабое здоровье, но… не знаю, мои мысли на некоторое время не удовлетворились этим буйком и заплыли дальше. Наверное, оттого, что всегда трудно принять смерть человека, которого видел совсем недавно. Да и встреча наша в школе была слишком свежа в памяти, и смерть Аньки словно бы проистекала из этой встречи.

А потом мне невзначай пришло в голову, что иногда сердечные приступы бывают от сильного волнения или испуга. И что же могло так испугать Аньку? Хотя, впрочем, что я вообще знала об Анькиной жизни? Ничего. Вывод можно было сделать только такой — тех, кто был на чердаке, стало на одного меньше, и, занеся случившееся в реестр своей памяти, я перестала об этом думать. В то время я была по уши завалена работой и учебой и на похороны не пошла.

Смерть Аньки была единственной значительной вехой в том феврале, но февраль короток — не зря в нем 28 дней — по-моему, это самый гнусный месяц в году. И прошел февраль, и родился март, и холод начал понемногу спадать, и, как говорится, ничто не предвещало беды. В один из вечеров я сражалась с контрольной по английскому, и пыталась одновременно сготовить ужин и выучить группу перфектно-длительных форм, и у меня заходил ум за разум, и тут зазвонил телефон.

Витька говорил непривычно быстро и жестко, таким голосом, каким говорят люди, попавшие в серьезную неприятность. Я его даже не сразу узнала, настолько чужим был этот голос. Он сказал, чтоб я приехала в «Три пальмы», заведение где-то в нашем районе, и начал подробно объяснять мне, как туда попасть, а я пыталась перебить эти объяснения и довести до его ума, что приехать никак не могу и вообще не собираюсь — с какой такой радости?! И тогда Витька сказал, что может мне придаст ускорения то, что нас уже меньше на два, и я вылетела из дому как ошпаренная и только на улице сообразила, что выскочила в домашних тапочках, и пришлось вернуться, чтобы переобуться.

В «Трех пальмах» действительно оказались три пальмы, довольно чахлых, а вот вместо пустынных аравийских земель были столы, люди, бутылки и песенки российской эстрады — из тех, в которых много шума и мало смысла. Витька был там же и тянул пиво из большого стакана. Он спросил, не буду ли я чего, ушел и вернулся с чашкой капучино. Я протянула ему деньги, но Витька отпихнул их и сказал, чтоб я не валяла дурака. И тогда я спросила «Кто?» и он, как-то странно посмотрев на меня, ответил, что Шурка повесился.

Понимаете, уже тогда я мельком подумала, что кто-то наверху словно вспомнил о нас и теперь сбивает щелчками по одному. Но, еще раз повторю, подумала мельком, потому что не была мистиком и не увидела в новой смерти ничего, кроме случайного совпадения. Наркоманы кончают с собой сплошь и рядом, а в том, что Шурка им был, сомневаться не приходилось. Но Витька все смотрел странно, как будто у него внутри застряла какая-то тайна, и он никак не мог ее оттуда вытащить, и я спросила, уж не думает ли он, что Шурку убили? Витька покачал головой — нет, в тот момент, когда Шурка зашел домой, его брат оттуда вышел, и в доме никого не было, а живут они на четвертом этаже, и брат полчаса стоял перед дверью квартиры, болтая с какой-то подругой, и за это время изнутри не донеслось ни звука. А когда он вернулся, то Шурка был уже мертв. У них на кухне рос огромный плющ, заплетший почти весь потолок, и Шурка залез на стол и отодрал от потолка несколько длинных плетей. Вы знаете, в старых домах высокие потолки, а на кухнях колонки и такие толстые трубы. Шурка обмотал плющ вокруг трубы и вокруг своей шеи и покончил со своим пребыванием в этом мире.

— Это невозможно, — неуверенно сказала Лена и посмотрела на подруг, ища поддержки, но в их взглядах была только откровенная досада, потому что Лена опять помешала рассказу. — Плющ бы порвался. Да и трубы в старых домах, они…

— Я тоже об этом подумала, но позже, — кивнула Марина, — а пока что мы с Витькой смотрели друг на друга, и наши лица были зеркалами одной и той же мысли — о более нелепом способе самоубийства мы не слышали. И в этом была некая символичность: когда-то Шурка вместе с нами уничтожил цветы и из-за этого погиб человек, теперь же цветок уничтожил его. Мог ли Шурка раскаяться в содеянном когда-то и именно поэтому избрать такой способ? Нет, я отвергла эту мысль, потому что она показалась мне еще более нелепой, чем виселица из комнатного плюща. Я была с Шуркой в одной стае четыре года и я видела и слушала его в феврале, много лет спустя. Говорят, о людях нельзя судить поверхностно, по одному лишь взгляду, слову, движению, но я была уверена, что не ошибаюсь — Шурка Кабер был крепким домом — не из тех, в которых совесть открывает дверь с ноги.

Витька пробормотал, что Шурка умер позавчера, и ему пришлось целый день проторчать у его дома в обществе вездесущих старушек, чтобы разузнать все подробности, но я не слушала его толком, потому что вдруг вспомнила об амариллисах рядом с мертвой Анькой. Словно кто-то оставлял знаки своего присутствия, словно кто-то хотел, чтоб мы вот так помнили о том, что сделали. И я сказала об этом Витьке, а он ответил, что не верит в совпадения — слишком уж часто они прикрывали закономерность. Он выглядел мрачно и нездорово — видимо, смерть Шурки потрясла его больше, чем можно было предположить, и тут я просто так, в шутку, сама не зная отчего, спросила, уж не думает ли он, что ребят убили цветы?

Помню, как Витька тогда посмотрел на меня. Посмотрел так, словно он смеялся и умирал одновременно. Так, словно я только что отпустила самую удачную шутку в своей жизни и так, словно я только что всадила нож ему в спину. Он смотрел несколько секунд, а потом его взгляд потух, и Витька спросил: похож ли он на идиота? Я ответила, что не очень, а он сказал — это хорошо, потому что ему приходила в голову такая мысль. Больше он ничего не успел сказать, потому что к нашему столику подсела Юлька с прозрачной чашкой глинтвейна, в котором плавал кусочек лимона, и я вздрогнула, потому что не заметила, как она подошла.

— Маринка, привет. Значит, и тебя это задело, — сказала Юлька и поднесла к губам чашку, глядя на меня сквозь ароматный глинтвейновый парок. Она не поздоровалась с Витькой — следовательно, они уже сегодня виделись, и я вдруг подумала: а не крутят ли они роман? И удивилась тому, что в душе шевельнулось чувство, которое в народе называют «жабой». Понятие собственности — одно из доминирующих в нашей жизни.