Жеральд Мессадье - Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда

• Название: Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда
• Автор: Жеральд Мессадье
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-35743-7

Его звали Исмаэль Мейанотте, и он был сыном португальского еврея, осужденного на смерть инквизицией. Католический священник, взявший на воспитание сироту, назвал его Висенте де ла Фей. Именно под этим именем юноша похитил шкатулку с драгоценностями, среди которых были пятнадцать крупных изумрудов из дворца вице-короля Мексики. Позже этот человек будет носить множество имен, самое известное из которых Сен-Жермен.

Приверженцы Сен-Жермена считают, что он был человеком, наделенным сверхъестественными способностями, обладателем высших тайн и эликсира бессмертия. Многочисленные хулители представляют его как удачливого прохвоста, третьесортного алхимика, самозванца и шарлатана.

Кто же был этот человек, принятый государями Франции, Германии и России?

---

Огонь.

Перед мысленным взором Себастьяна возник образ атанора.

37. ОДИН ДОЛЖЕН СТАТЬ ДРУГИМ

В тот день Александр отправился с одним из сыновей Айангара покататься верхом в соседнем лесу. Оставшись дома, Себастьян облачился в домашний халат из простого тонкого полотна, удобно устроился на ложе и, полузакрыв глаза, продолжил размышления о теориях Ньютона.

Если любовь — сила притяжения, то власть — сила отталкивания: никто не выносит чужой власти. Но не является ли тогда сама любовь стремлением к обладанию, то есть к власти?

Почему игла липнет к одному концу магнита и отстраняется от другого? И почему положительное притягивает отрицательное? Не потому ли, что всякая вещь или существо стремится приобрести то, чего ему недостает?

Значит, любовь и власть — синонимы, и оба движутся инстинктом завоевания. Однако этот инстинкт способен победить только у сильных. Притяжение и отталкивание — неутомимые движители человеческих поступков.

И оба обречены на неудачу: ненависть и любовь одинаково преходящи. Охлаждение ненависти. Охлаждение любви.

В нем самом, несомненно, обитает другой дух.

Прошло уже несколько месяцев, как он покинул Пушапур и стал гостем царя Холькара. А всего пару часов назад царский дворецкий сообщил ему огорченно:

— Простите, ваше сиятельство, что сообщаю вам печальную весть, но мы только что узнали, что умер Тарик-хан Хаттак. Десять дней назад.

— От чего умер? Ведь он был так молод.

Айангар пожал плечами с тем видом, который у умудренных опытом людей любой страны выражает долгое знание грязных тайн судьбы. Себастьян без труда понял: какой-то шпион Надир-шаха, избежавший мести Тарик-хана, предупредил своего персидского владыку о воображаемом заговоре, и тот рассвирепел.

Отравленный или зарезанный, правитель Пушапура умер от недостатка власти.

Себастьян вздохнул, посмотрел на перстень с заключенной в камне звездой и, когда управляющий ушел, решил наконец написать Банати и Соломону Бриджмену. Царь Холькар подтвердил то, в чем его уверял Банати: почта в Европу отправляется более-менее регулярно; сначала мешки с письмами и пакеты доставляются в Бомбей, а там грузятся на борт судна, принадлежащего либо французской Ост-Индской компании, либо английской United Company, либо на голландский, португальский или датский корабль. Все плыли в Европу, огибая Африку. Обычно письмо доставлялось по назначению через два-три месяца.

Он сел за резной столик, на котором стояли курильница и письменный прибор с двумя чернильницами, гусиными перьями и стопкой бумаги. Индусы, благодарение небу, писали много, и бумага тут не была редкостью.

«Дорогой друг!

Маршрут моего путешествия оказался гораздо более длинным и опасным, чем предполагалось. Мы со спутниками дважды чуть не расстались с жизнью. Дорога через Афганистан — вызов благоразумию. Когда настанет пора возвращаться, думаю, что морским путем будет быстрее и надежнее.

Из бесед с правителем Пушапура, а потом и с магараджей Индаура (вашим другом царем Холькаром) я узнал, что индийские царьки и князьки, число коих приближается к сотне, сознают угрозу, тяготеющую над их независимостью, и ищут средства уберечь себя от нее.

Магометанские правители севера уже подчинены власти персидского царя Надир-шаха, правители южных областей окружены с востока и запада англичанами и французами. Индусские князья середины страны, чья религия весьма своеобычна, образуют конфедерацию, довольно рыхлую, да к тому же ослабленную бесконечными распрями из-за престолонаследия. Тем не менее ее сил пока хватает для беспрестанных стычек индусов с магометанами.

Судьба Индии будет зависеть от исхода борьбы между французами и англичанами. В речах, которые я слышал по этому поводу, говорилось, что англичане имеют преимущество над французами, потому что с большей ловкостью пользуются распрями между князьями и заключают союзы с сильнейшими. Французы же мыслят только в рамках войны и торговли. Ничего не могу сказать на этот счет. Победителем будет тот, кто просто проявит больше решимости.

Одно несомненно: самыми яростными противниками иностранного владычества в маратхской конфедерации будут люди из высшей касты, брахманы. За исключением своих гостей, которые, подобно мне самому, защищены законами гостеприимства, они ко всем чужестранцам, и магометанам в том числе, относятся как к отвратительным варварам.

Правители Пушапура и Индаура сходятся в одном пункте: чтобы вмешаться в индийские дела, Россия должна располагать весьма значительной военной мощью, а главное — большим флотом.

Это основное из того, что я пока узнал. Буду извещать вас по мере поступления новых сведений.

Ваш верный граф де Сен-Жермен, писано в год Господень 1746, 24 июля в Индауре».

Он перечитал письмо, сложил и запечатал собственной печатью. Потом взял длинную трубку с подноса, прочистил головку особым лезвием, набил измельченным табаком из горшочка, зажег лучину и закурил. Стал обдумывать второе письмо, которое собирался написать Соломону, но едва выпустил первое облачко дыма, как вернулся сияющий Александр, в широких шароварах и высоких сапогах, раскрасневшийся после прогулки. Увидев отца за рабочим столом, юноша воскликнул:

— Вы позволите сменить вас на этом месте? Я уже больше четырех месяцев не писал матери, она, должно быть, вся извелась от беспокойства…

Образ Данаи возник в памяти Себастьяна внезапно, словно летняя гроза. Она сказала, что любила его. Любила? После одной давней беседы с Соломоном ему никак не удавалось понять смысл этого слова. Брат Игнасио тоже его любил. А почему бы тогда и не графиня Миранда? Оба хотели обладать им.

А он сам? Ведь он тоже хотел обладать Данаей.

Сын наблюдал за отцом, заинтригованный его рассеянным взглядом. Себастьян поднял глаза. Дым сносило в сторону окна, и к терпкому аромату табака примешивалось благоухание роз. Вместе они образовывали некий третий запах, совершенный в своей двуполости.

— Александр, вы меня любите, предполагаю?

— Да, отец, — ответил сын, удивленно засмеявшись и положив свой бамбуковый хлыстик на сундук.

— И вы предполагаете, что я вас тоже люблю?

— Да, отец, — ответил Александр, на этот раз растерянно.

— Вы правы. Ну что ж. Мы больше не должны любить друг друга.

Себастьян посмотрел на своего сына весело, но решительно. Сбитый с толку Александр нахмурился:

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы когда-нибудь размышляли об этом чувстве?

— О любви?

— В самом деле, его так называют.

— Да… Но я не понимаю…

— А вам не приходило в голову, что оно выражает стремление к обладанию?

Александр заморгал.

— Хочется обладать тем, что любишь, — пояснил Себастьян.

— Разве это не естественно?

— Вот именно. Ненависть тоже естественна. Людей или вещи любят не за то, чем они являются, но из потребности подчинить их своей воле.

— И дальше?

— Дальше теряют уважение к любимому предмету. Ведь ни любовь, ни ненависть не бескорыстны. И если предмет любви питает другие желания, их хотят подавить. Он сопротивляется. Рождается конфликт. Возникает нелюбовь, а то и ненависть.

Александр рассмеялся.

— Как это у вас выходит! Из-за нескольких разногласий…

— Они были бы не так тягостны, если бы не вмешалась любовь.

— Но почему же мы должны перестать любить друг друга? Я вам мешаю?

— Нисколько. Но я подумал, что, если бы мы отказались от этого чувства и постарались относиться друг к другу как к самим себе, наши узы стали бы гораздо глубже и не так примитивны.

Александр сел, окончательно сбитый с толку.

— Как к самим себе? — переспросил он.

— Если я буду относиться к вам не как к своему любимому сыну, но как к самостоятельному, обособленному существу, которого из уважения требуется понять, а не просто навязывать ему свою волю, значит, я отождествлю себя с вами.

Александр улыбнулся, и Себастьян вдруг почувствовал, как трудно ему будет бороться со своей привязанностью к этому юноше, столь щедро одаренному природой, но при этом начисто лишенному рисовки и бахвальства, свойственных его сверстникам.

— Вам легче это сделать, отец, поскольку из нас двоих именно вы располагаете авторитетом. Не припомню, чтобы я когда-нибудь навязывал вам свою волю.

— Верно, вы подчинялись моей. Но однажды вы взбунтуетесь под предлогом, будто с годами я повредился в рассудке. И тогда вы будете испытывать ко мне только жалость, втайне мечтая, чтобы небо укоротило мою старость.

Александра сотряс беззвучный смех.

— Подобным же образом, — продолжил Себастьян, — полагая, что я — это вы, я не буду пытаться навязывать вам свою волю, когда сочту, будто вы совершаете ошибку. Я просто укажу вам на нее, как это делают с самим собой, или как я сделал бы это для друга.