Анатолий Климов - Северные рассказы

• Название: Северные рассказы
• Автор: Анатолий Климов
• Издательство: Челябинское областное государственное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1950

Сборник «Северные рассказы» талантливого уральского писателя Анатолия Матвеевича Климова (р. в 1910 г. — ум. в 1945 г.), автора популярных книг — «Мы из Игарки», «Урал — земля золотая» и «Твои сверстники» — состоит из оригинальных произведений, написанных на малоразработанную и актуальную тему — о людях и природе Крайнего Севера.

Большая часть этих произведений написана в начальный период творческой деятельности А. М. Климова.

В книге два отдела.

В первый включены произведения, описывающие дореволюционный и послеоктябрьский периоды в жизни северных народов, а также рассказы о гражданской войне на Севере; второй самостоятельный раздел представляют рассказы о советских полярных летчиках и зимовщиках.

---

Оживился ветеринар, мобилизовал всех пастухов на работу. Круглые сутки ребята и девушки ходили по стаду и вспрыскивали оленям сыворотку под кожу. Заболевших оленей отделили в самостоятельное карантинное стадо и лечили их более сильными и сложными методами.

Пастухи ждали результата. Ждали и все станы стойбища. За неделю в колхозе не стало ни одного больного оленя, и не было больше ни одного случая нового заболевания.

Болезнь убили в стадах колхоза. Тогда она накинулась на отрубы единоличников. Но здесь уже не нужно было особых убеждений. Наоборот, беднота сама приезжала в чум и требовала «арка лекарь ты мандал[46]».

Зоотехника просили всюду. Он не спал несколько суток, объезжая единоличные стада; не спали и комсомольцы. Через неделю болезнь была побеждена совсем.

Красный чум и его обитатели были самыми дорогими и почетными гостями колхозного стана. Нигде в тундре не работала так хорошо политшкола, как на летовках колхоза «Нарьяна хаер».

Осенью чум собрался в Ныду. Долго упрашивали ненцы комсомольцев пойти с ними и на зимние кочевья.

— Кто с нами будет работать? Кто скажет нам о великой правде Красного закона? — говорили колхозники. — Откуда узнаем мы, как растет калач[47] и где делают чайники и ружья?

Особенно горевали женщины в связи с предстоящим отъездом Зои Стародумовой. Целыми днями просиживали они у нее, упрашивая остаться. Жены и ребята охотников и оленеводов приносили ей подарки, заглядывали в глаза. Эта ласка была девушке дороже всего на свете.

Но ее тянуло и в Сале-Хард. Там ждал ее Яковлев, там оставила она семью и дом. За семимесячное пребывание в тундре появилось естественное желание отдохнуть.

— Мы теперь чисто живем, Зоя, моем посуду, стираем белье и в чумах у нас полотенце с мылом. Пойдем к нам, ты обещала, Зоя, — просили ненки.

И Зоя решила поехать к ним опять.

Комсомольцы уже разместились на нартах, готовые к отъезду, а она все еще медлила. «Как оставит она этих женщин, так полюбивших ее!»

Сентябрьские ветры принесли снег. Тундра вновь уходила под белый саван безмолвия и холодов. По губе шла шуга, угрожающая каждую минуту охватить море панцырем льда. День умирал, ночь вновь отбирала у него часы.

В эти дни Зоя сказала Андрею:

— Хочется ехать, Андрюша. Но не могу, жаль мне их. Не поеду я с вами, останусь здесь...

Опять жила она в ненецких чумах, снова мыла ребят, шила белье, пела веселые песни. Ночами на безмолвном небе трепетала разноцветная радуга северного сияния...

Через несколько месяцев, получив из округа сразу три письма с отзывом в Обдорск, Зоя собралась уезжать. Провожать ее съехались женщины и мужчины всех соседних чумов. Прощание было трогательное; все стояли молчаливые и подавленные.

Вожак упряжки нетерпеливо топал ногой...

— Ну ладно, большие мои друзья. Ехать надо, — грустно говорила Зоя, — не надо забывать меня, пакучи, я тоже буду помнить вас. Мы еще встретимся скоро. Вот тогда долго будем жить вместе.

— Пусть олень хорошо видит дорогу, Зоя!

— Прощай!

— Приезжай!..

— Зоя, ты опять поедешь в хорошие города, с большими каменными чумами, — говорила жена Нырмя Аптик, — ты счастливая. Не забывай нас, русская сестра...

У старой ненки, прожившей всю жизнь в жестокой тундре, стыли на лице слезы, и она не стеснялась их. Многие женщины плакали.

Торопливо кинулась Зоя к нартам.

— Живите хорошо! По-новому живите, женщины! — крикнула она, провожая заплаканными глазами неподвижную толпу провожающих.

Когда-нибудь в тундрах Малого Ямала старики будут петь песню о комсомольском красном чуме и будет эта песня волнующей и прекрасной...

Пожалуй, эта песня уже есть.

Ее сложили в каждом чуме, где побывала Зоя Стародумова: ее поют пастухи оленьих стад, спасенных Фадеевым; она записана в тетрадях учеников Маруси Ануфриевой и в думах жен охотников у костров.

Так родилась новая песнь в тундре!

ЕЕ РАССКАЗ

Острые черные глазенки будто искрятся солнечными бликами; иногда они становятся задумчиво серьезными, — тогда девушка кажется не по годам взрослой. Но это только на секунду. Снова смеются неспокойные глазенки, заражая присутствующих своим неудержимым весельем.

В комнате женское собрание.

Она сидит за столом президиума и умело руководит прениями.

Говорит Неркаги, пожилая женщина в обтрепанной ягушке, жалуется на бесправную жизнь у хозяина, хочет уйти от него и поступить в женскую артель. «Только пусть женщины возьмут ее под свою защиту. Злой хозяин: мало ли что может случиться!».

— Хорошо, что уходишь от этого зверя, — одобряет председатель, — в обиду не дадим, будь спокойна. Правда, товарищи женщины? — обращается она к собранию. И старая Неркаги, успокоенная, садится на свое место: если Ватане Наруй сказала — в обиду не дадим, — бояться нечего.

Снова выступают женщины, и всем Ватане Наруй дает быстрый и точный ответ.

Девушку слушают с одинаковым вниманием и молодые женщины и сгорбленные старухи с красными от чумовой гари глазами.

— Хорошая она у нас, комсомолка Ватане. Будь все, как она, разве бы так жили? Станет старше Ватане, пошлем ее от женщин тундры в наше большое правительство, пусть защищает наши интересы.

Смеется девушка:

— Совсем захвалите, загоржусь тогда. А что вы думаете, могу и в правительство! Теперь для женщин все двери открыты. Вот только учиться надо.

Глаза у Ватане горят пуще прежнего. Она рассказывает женщинам об их равноправии.

— И я, и старая Неркаги могут управлять не только артелью, но и всем округом, а может быть... — она останавливается, чтобы перевести дух, — всей тундрой, понимаете, всей — от моря до моря...

Ей всего восемнадцать лет. Два года назад Ватане едва говорила по-русски. Сейчас она — председатель женской пошивочной артели, лучший организатор ненок.

— Хотите, женщины, я расскажу вам о себе?

Ватане удобнее уселась на скамейке около окна. Зажгли свет.

— Вы хотите, чтобы я рассказала о себе? Хорошо! Только не знаю, с чего начать. Я еще так мало жила, да и понимать-то себя стала совсем недавно, — с тех пор, как записалась в комсомол.

— Думы, они как облака над тундрой, молчаливые и конца края им, кажется, нет. Хорошо, когда знаешь путь, а нет, — блуждаешь бесцельно, как ветер шалый. Я-то теперь свой новый путь знаю.

Начну сначала.

«Наш чум, облезлый и холодный, стоял в Надымской тундре рядом с просторными новыми чумами хозяев. Зимой воет вьюга, как старый шаман, она кружится в бешеной пляске. В такую погоду плохо в тундре. Даже зверь уходит в логово, и олени зарываются в пушистый снег.

Хорошо тогда сидеть в просторном чуме: горит яркий огонь костра, и ветер разбивается о плотные нюги.

Хозяин Тайме Майле, в расшитой песцовой ягушке, похожий на горящее небо[48], развалясь на мягких шкурах, с наслаждением пьет липкую оленью кровь, размазывая красные полосы на жирном оплывшем лице.

У него две жены. Они хлопотливо суетятся около хозяина, настороженно ждут приказаний.

— Слушай, баба, — обращается Майле к одной из них, — сходи к Няруям, пусть с сыном идут смотреть песцовые ловушки и стерегут стадо.

— Буря на улице, как дойдешь до чума? В двух шагах ничего не видно, собьет ветер с ног, — нерешительно жалуется жена.

— Иди, — приказывает он, — какой хозяин свой народ не заставляет работать? Они едят мою пищу, ездят на моих оленях. Я для них закон. Без меня не обойтись, подохнут с голоду, как потерявшаяся в тундре собака. Иди к Няруям и скажи мой приказ.

Когда ушла жена хозяина из нашего чума, не выдержал старший брат Николай. Кажется, сильнее, чем буря, сердился он, изливая накопившуюся злобу:

— Неужели, отец, послушаешь лютого волка! Он даже собак пустил в чум, а нас гонит работать. С меня хватит. Уйду, совсем уйду, лучше подыхать в тундре, чем мучиться у этой собаки.

— Ой, ой какие слова ты говоришь, Николай! — испуганно кричал отец. — Что скажет хозяин, если узнает? Пропали тогда, плохо будет, узнает хозяин...

— Пусть слышит, мне все равно. Почему он может греться у костра, а мы должны таскаться по тундре, когда и собаки прячутся в чум?

— Пошто так говоришь? Он богатый. У него много важенок и быков, много белоснежных шкурок песца. Тысячу зим и лет так заведено. Кто не имеет оленей, тот не имеет слова, он слушает богатых. А кто откажется от богатства? Все хотят иметь много оленей и тогда могут распоряжаться. Такой закон тундры, так учат старики и шаманы...

Но Николай уже не слушал отца, он выскочил на улицу, одел лыжи и ушел в буранную тундру.

— Куда ты?! Погибнешь один! — кричал в темноту отец; крик его подхватил ветер и понес в чернеющую пустоту ночи.

Мать плакала тихо, надрывно, а я едва понимала, что произошло. Тоже хотелось плакать, но слез не было.

Отец и младший брат Иван вышли, из чума. Они выполняли хозяйский приказ.

Прошло два буранных дня, Иван на себе приволок отца в чум. Старика положили около костра, он стонал и без конца жаловался на то, что старая кровь уже не греет больше, умирать надо.