Анатолий Климов - Северные рассказы

• Название: Северные рассказы
• Автор: Анатолий Климов
• Издательство: Челябинское областное государственное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1950

Сборник «Северные рассказы» талантливого уральского писателя Анатолия Матвеевича Климова (р. в 1910 г. — ум. в 1945 г.), автора популярных книг — «Мы из Игарки», «Урал — земля золотая» и «Твои сверстники» — состоит из оригинальных произведений, написанных на малоразработанную и актуальную тему — о людях и природе Крайнего Севера.

Большая часть этих произведений написана в начальный период творческой деятельности А. М. Климова.

В книге два отдела.

В первый включены произведения, описывающие дореволюционный и послеоктябрьский периоды в жизни северных народов, а также рассказы о гражданской войне на Севере; второй самостоятельный раздел представляют рассказы о советских полярных летчиках и зимовщиках.

---

Эту задачу дали разрешить полярному летчику А. Д. Алексееву.

* * *

Пилот довел машину от Игарки до маленького тундрового станка[85] на реке Хатанге, что впадает в море Лаптевых возле желанного мыса. На пути через весь Таймыр погода благоприятствовала. А тут, как назло, северная зима из последних сил начала воевать с наступающей весной.

Солнце круглые сутки не заходило за горизонт, а с земли его не было видно. Снег валил плотной стеной, и за этой защитой 500 километров, отделяющие Хатангу от Нордвика, были непреодолимы.

— Пустяк остался совсем, а тут сиди. Вот уж действительно — у моря да ждать погоды, — негодовал бортмеханик Николай Сугробов.

Он спокоен и хладнокровен. Он знает капризы снегов и умеет побеждать их. Не летчику ли Алексееву за долгие годы полетов на Севере приходилось стоять один на один с неожиданностью, суровостью и коварством Арктики? Не он ли месяцами готовился к отправке на новые неизведанные острова и реки? Так было и во время полетов с Чухновским за пропавшими людьми незадачливой экспедиции Нобиле к Северному полюсу. Так было при полетах на остров пилота Каменева, на Северную землю. Так было в периоды долгих рискованных ледовых разведок. Анатолий Дмитриевич спокоен.

— Выдержка, хладнокровие — все здесь. Погода подурит и образумится.

Как-то под вечер, после семидневной молчаливой схватки с погодой, Сугробов, возвратясь от самолета, серьезно сказал:

— Ну, кажется, завтра летим.

Заметны на лицах слушателей недоверчивые гримасы. Он опять повторил:

— Завтра летим!

— Нюх у тебя, Коля, хороший, — подтвердил Алексеев. — С утра видно было, что завтра пурга уляжется.

Наутро машину приготовили на старт. Яркое солнце светило безудержно. За ночь снег прибило к земле морозом, и теперь лучи солнца искрились на ровной простыне снегов тысячами разноцветных дорогих каменьев.

Разбежавшись, самолет ринулся в воздух, в последний этап завоевания полуострова Юрунг-Тумус с воздуха.

Сделав круг над станком, Алексеев положил машину на курс норд. Полет начался.

Впереди был желанный мыс. А под самолетом распласталась белая, однообразная тундра — царство снега.

Машина тихо шла над снегом. Внизу не было никаких ориентиров, и теперь казалось, что самолет вовсе не мчится с крейсерской скоростью, а еле-еле карабкается по глубокому сугробу. Но стрелка прибора под напором ветра указывала на цифру 220.

Алексеев сидел на удобном откидном стуле, слившись с рукоятями, педалями и рычагами управления. Руки и ноги его постоянно чувствовали нетвердую поступь самолета. Дул лобовой ветер. Машину качало.

Справа уголком глаза командир видел лицо своего механика, борющегося со сном...

Пилот взглянул вниз и вдруг почувствовал какую-то внезапную режущую боль в глазах. Под самолетом искрился далекий блестящий снег. Бескрайная снеговая пустыня лежала ровно, без возвышенностей, увалов и взгорий. Яркие солнечные лучи, падая на землю, сейчас же отражались на снеговых кристаллах и с той же силой и яркостью отпрыгивали обратно вверх...

Из глаз побежали слезы. А еще через полчаса водитель самолета ощутил легкое головокружение. Боль в глазах усиливалась.

Ощущение чего-то легкого, невесомого и невидимого надвинулось на пилота. Он оглянулся кругом. Впереди машины, по сторонам, сзади, за фюзеляжем было пусто, светло и бесконечно...

Прячась за козырек кабины, командир глянул вниз. И там не было ничего.

Пустота. Свет. Бездонность...

«Где я? — спрашивал себя Алексеев. — Где земля?»

Ему вдруг показалось, что самолет летит вовсе не над землей. Земли не было! Она провалилась вниз, а машина врезалась в какой-то другой мир.

Самолет летел в космосе. Летчику показалось, что кругом машины носились миры вселенной и они пылали ярким, все пожирающим блеском.

Алексеев еще раз взглянул за борт и снова не увидел ничего. Прежняя пустота, бездонная пропасть ликующего бесцветия!

Машина преодолела силу притяжения земли и оторвалась от нее за миллионы верст...

Пилот вглядывался в приборы. На румбе компаса был норд. Высота — полторы тысячи метров. Приборы чуть виднелись, хотя Алексеев и глядел на них своими широко открытыми слезящимися глазами.

— Нордвик! Соляные сопки, видишь, Дмитрич.

Это кричал ему в правое ухо, закрытое кожей и обезьяньим мехом, бортмеханик. Голос Сугробова доносился до него глухо, как будто издалека.

«Где я?» — повторял про себя пилот.

Он толкнул локтем Сугробова и помаячил ему о замене в управлении самолетом...

Алексеев закрыл глаза меховыми крагами и опустил голову на колени. Глаза нестерпимо резало, и теперь казалось, что в мозг вонзились тысячи острых игл.

— Посадку! Аэродром показывают... бери! Что с тобой, командир?! — кричал далекий голос.

«Надо садиться», — пронеслось в воспаленном мозгу, и, подняв голову, летчик крикнул:

— Хорошо! Приготовься!

Опять впились руки в механизм управления, ноги давили педали...

Вдруг в глазах преломилось изображение гор, нагромождение льда, черные точки на снегу, огромная буква «Т» на аэродроме... Через мгновение опять пришла боль, все исчезло...

Стиснув зубы, чтобы не закричать, летчик выключил моторы и стал опускать машину на посадку под резким углом.

— Торосы!— кричит Николай Сугробов и трясет командира за плечо.

Алексеев быстро включил моторы и рванул аэроплан кверху. Прошел еще минуты две и опять выключил.

— Лед, Дмитрич! Лед! — снова кричит механик. — Куда ты?

Летчик опять взмывает на минуту машину кверху...

Самолет прыгает надо льдом, как блоха.

Боль в глазах мутила рассудок. «Скорей бы земля или еще там что».

— Дядя Митяй!..

«Поздно, Коля, поздно».

У-ух! Удар. Толчок. Треск. Стремление по инерции вперед, боль в лице от удара о приборы. Все замолкло...

* * *

От толчка пассажир самолета — парторг правительственной зимовки на мысе Нордвик — проснулся. Он неуклюже полез к выходу, ежась от холода. Вывалившись в снег, он как можно веселей крикнул:

— Ну вот и чайку выпьем теперь!

Вдруг из кабины пилота спиной к парторгу медленно поднялся Алексеев и на ощупь («как слепой, что это он», — подумал парторг) полез из самолета. В это же время выпрыгнул на снег и Сугробов.

Парторг взглянул на механика и замер: лицо у него было залито кровью.

— Слепой что ли ты сегодня, Дмитрич? Смотри, что наделал...

Сугробов поперхнулся, закашлялся и выплюнул на снег вместе с кровавой слюной два зуба.

— Кричал: лед...

На звук его голоса Алексеев обернулся. Слова застряли в горле у механика, когда он взглянул на лицо пилота. На него глядели мертвые, дикие, холодные глаза.

— Коля, я не вижу. Я ослеп, товарищ. От снега ослеп, — прохрипел Алексеев, лег в снег вниз лицом и, захватив полные пригоршни холодного снега, прижал его к разбитому пылающему лицу. Белый снег окрасился в средине, и кровь расходилась темным пятном все шире и шире...

* * *

Алексеев не ослеп. Воспалительный процесс глаз скоро прошел.

Через три года, когда советские летчики вели звено самолетов на Северный полюс, командиром одной из машин «СССР-Н-172» был полярный летчик Анатолий Дмитриевич Алексеев — Герой Советского Союза.

БУХТА ТЮЛЕНЬЯ

1

Выходя из гавани, «Седов» простуженным голосом рявкнул. И туман и сентябрьская промозглая изморось шарахнулись в стороны от этого рева. Белый пар от сирены ледокола, прижатый плотным воздухом, вместе с дымом из труб корабля, низко стлался по воде.

Ветра не было. Последние штормы-буяны ушли далеко на запад от Карского моря к теплым водам Гольфстрема — воевать из последних сил с опускающейся на землю зимой.

«Седов» прокричал в последний раз. И хотя с корабля давно уже ничего не было видно, зимовщики продолжали молча махать шапками. И это было прощание: трогательное своей сдержанной теплотой, может быть, даже скупое и суровое.

Тихая, смиренная бухта ласково плескалась о берег...

— Ну, вот мы и осиротели, товарищи, — просто сказал начальник острова. Никто из остальных четырех не ответил ему. Радист Даров строго смотрел вслед ледоколу; доктор Трегуб, пряча взволнованные глаза, нагнулся к земле, словно увидел на берегу редчайший камень; метеоролог Афанасьев резко повернулся и быстро зашагал к зимовке, а повар Матвеич пнул с сердцем подвернувшегося пса и со злобой накинулся на него:

— Чего под ноги лезешь? Ласкуша чортова, — хотя собака и не думала искать у старика ласки.

Разговор явно не получался. Каждый хотел в одиночестве осмыслить новое, необычайное свое положение, перечувствовать прощание с людьми на год...

2

Они отлично прожили долгих семь месяцев. В темные сплошные ночи-дни пять человек несли свои вахты. Когда страшные, многобальные ветры-норды валили людей с ног, тысячи- невидимых игл вонзались в лицо, стыли глаза, собаки скулили и глубоко зарывались в снег в поисках тепла, — метеоролог бродил возле домов по веревке, на ощупь отыскивая приборы, и потом составлял синоптические характеристики поведения капризной арктической зимы. Рация регулярно отправляла сводки в Москву, Ленинград, Архангельск, Свердловск, и там донесения из бухты Тюленьей вместе с другими сводками полярных станций «делали погоду» для всей страны.