Юрий Сергеев - Становой хребет

• Название: Становой хребет
• Автор: Юрий Сергеев
• Издательство: Современник
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1987

Роман «Становой хребет» о Харбине 20-х годов, о «золотой лихорадке» на Алдане… Приключения в Якутской тайге. О людях сильных духом, о любви и добре…

---

— Игорка, Игорка, — подтвердил он. — Игнаха ногу поломал, — чувствуя, что его не понимают. Егор поднял с земли палку, показал себе на ногу и переломил деревяшку.

От хруста обе женщины вздрогнули. Лушка уронила руки.

— Сколько аргишить к Игнаска?

— Верст пять… близко… вон у той сопки лежит. Рядом.

— Рятом… А-а-а! Рятом-рятом! — она бросилась с маутом за оленями.

Двух рогачей запрягли в нарты. На всякий случай Нэльки взяла ещё ездового учага. Довольная, взгромоздилась на него и радостно улыбнулась Егору.

— Ходи к Игнаска… Ногу ломал — хоро-о-осо-о! Будет чум с бабой зить. Кочевать будет. Собсем хоросо-о… Горот бегать не нато.

— Чего уж хорошего, — хмыкнул Егор, — он ить чуток не убился, а ты запела — хоро-о-осо-о.

— Как плохо? Баба есть, лечить мало-мало будет. Шаман прыгай шибко, духи Игнаска помогай… олешку резать будем, мясо много кушай. Всю зима кушай сладкий мяса. Как плохо? Шибко хоросо-о.

— Отец твой где?

— Маркин ходи, порох свинец покупай, чум приходи, вечером.

Пустые нарты бились о кусты. Егор шёл следом тяжело, едва поспевая за говорливой всадницей. Она умостилась почти на лопатках учага в красивой деревянной сиделке с лукой из рогов оленя, обшитой камусом — шкурой с ног сохатого.

На ногах у Нэльки расшитые бисером торбаза, чёрные волосы заплетены в косы. В правой руке — длинная палка, Нэльки изредка тычет ею в мох, удерживая равновесие. Парфёнов говорил, что шкура перекатывается по крупу оленя и новичку очень трудно усидеть на нём.

Личико Нэльки миловидное, несмотря на смуглость и скуластость, глаза весёлые и простодушно добрые. В зубах деревянная трубка из корня берёзы. Щекочет нос Егору запах крепкого табака.

Сам он ещё курить не пробовал, да и не было к этому тяги. Табачное зловонье в доме Якимовых, где курили сразу трое казаков, было до тошноты противно.

Впереди колыхался дымок костра. Игнатий безвольно лежал на спине, откинув перевязанную верёвкой ногу, и жалостливо смотрел на подошедших спасителей. Верка поскуливая сидела в стороне на привязи. Луша спрыгнула с оленя.

— Игнаска-а… Совсем сдох? Да? Луска увидал и лезишь, — кокетливо улыбнулась она.

— Я те пошуткую, девка, — хрипнул Парфёнов и утёр рукавом обильный пот со лба, — не время счас шутковать. Вези к матери, пущай ногу правит и как следует крепит в лубки. От беда-а… чё же делать теперя? Куда гожусь такой, ясно дело!

— Лушка вон говорит, — взялся успокаивать Егор, — что всю зиму оленятиной тебя станет кормить. Залечит к весне.

— Они сами впроголодь. Лишний едок в семье. Ну, брат, вот и влип. Ясно дело, зимовать надо тута.

— Не убивайся Садись-ка на нарту, счас мы тебя потихоньку везти будем, — поднял Егор отяжелевшего и сникшего приискателя, уложил на нарты. — Лушка, гони рысаков!

Нарты запрыгали по камням, болотным кочкам и лесинам. Сквозь зубы лежащего рвались матюки с молитвами-заклинаниями:

— Го-с-споди-и, за что же такое… боле сроду в тайгу энту ногой не ступлю. Будь оно проклято, всё золото. Ах! Ух-х! Лушка, ясно дело, потише! Моченьки нету терпеть. Егор, в сидорке моём для такого случая спирт остался, дай скорей хлебнуть, сдохну от боли.

Ох ты, собака… Как мозжит, чую, кости скребутся. Ить надо же так угодить. Птичка, ёшкина вошь, летать надумал! Ой, братцы, не могу! Остановите чуток дух перевести. Это же казнь смертная так тащить по кочкам. Изверги! Верхом на оленя посадите!

— Не сдюжит тебя олень, — отговаривал Егор, цепенея от криков, — на, хлебни ещё спирта.

К чуму добрались уже в сумерках. Мать Лушки захлопотала над больным, вправляя кость, накладывая тонкие дранки. Пьяненький Игнатий молол языком всякую чушь, орал от боли и ругался. Из его криков узнал Егор, что мать Нэльки зовется — Ландура.

В переводе на русский это означает — Ужасная Собака. Кто дал такое имя женщине и за какие грехи, он так и не разобрал. Ландура не обижалась, а наоборот довольно приосанилась.

Когда она всё закончила, Парфёнов быстро успокоился, тяжело вздыхая, попросил вдруг вынести из чума Ваньку. Малец, крепкий и шустрый, запустил ручонки в его бороду и вырвал изрядный клок.

— Ах ты, лешак! — вскрикнул от неожиданности Парфёнов. — Отца родного за бороду трепать! — а сам лыбился и тянул к нему свои узловатые лапищи.

Ванька уверенно расселся у него на груди, мусоля кусок пресной пышки, посверкивал быстрыми глазёнками, выискивая мать, махал ей руками. Лушка цвела…

Достала из котла мясо, свежие пышки лежали горкой. Младшая сестра и два братишки Нэльки озабоченно бродили вокруг чума, помогая старшим: то приберут на положенное место оленьи уздечки, то поднесут дровишек, то отгонят от жилья оленей, то смотают маут поровней.

Проявлялась в них хозяйская хватка кочевников, закалившихся в борьбе с дикой и суровой природой. Бренчали на мари колокольчики, монотонно и убаюкивающе клокотал перекат Джеконды. Егор засыпал.

15

В тусклом свете зыбкого рассвета к тунгусскому стойбищу осторожно вышли пятеро вооружённых людей. Верховодил ими крепкий усатый молодец. Виновато забрехали собаки, проспавшие ранних гостей.

Разбуженный их лаем, вскинулся от костра Егор. Хотел сунуться в чум и упредить Игнатия, но пришлые уже стояли рядом. Чего греха таить, струхнул Егор изрядно от их молчаливой уверенности и спокойствия. Коренастый вожак вскинул твёрдые глаза на парня и промолвил:

— Кто таков? Из чьих мест?

— Вольный старатель, — неожиданно для себя гордо ответил Егор, разглядывая круглолицего незнакомца с вертикальной морщиной через лоб, меж насупленных бровей.

— Один, что ли, тут? — не унимался свалившийся на голову человек, снисходительно улыбаясь от слов парня.

— Со товарищем на пару. Ногу обломал в курумнике. В чуме отлёживается.

— Рожин, поглядим, кто там, — крепыш открыл завешенный шкурой вход и скрылся в чуме.

К этому времени совсем развиднелось, знобкий утренник щедро посеребрил инеем обмершие травы. Вдруг из чума саданул вопль Парфёнова:

— Неужто ты, Вольдемар! Ясно дело! А ну, волоки меня со шкурой к свету.

Егор недоумённо выставился на выползших из тьмы жилья мужиков. Игнатий радостно повернулся к Егору:

— Ты поглянь, кого встрел! Это же спаситель мой, Бертин. Как тебя понесло в эти края, Вольдемар?

— Долгая история, — Бертин взбодрил костёр, подложил дровец, — а тебя-то, как угораздило ногу поломать?

— Промышляли с напарником… с осыпи кувыркнулся… Беда…

Люди рассаживались у огня, доставали из сидоров припасы и подвешивали над пылом свои котелки. Лушка ставила варить мясо, хлопотала вокруг мужиков, позванивая медяшками на вышитой бисером одежде и покуривая на ходу ганчу, маленькую оловянную трубочку с длинным деревянным чубуком.

Парфёнов с Бертиным расслабились в тихой беседе встретившихся нечаянно друзей, Егор подсел рядом, снедаемый любопытством, уж больно неожиданно явился человек, о котором с такой теплотой поминал Игнатий. Вольдемар попивал чаёк и неспешно рассказывал:

— Когда мы расстались после освобождения из тюрьмы, я воевал в партизанском отряде Иванова, а в апреле двадцатого года направился в экспедицию на правый берег Амура, где прокладывал телеграфную линию для связи Приморья с Советской Россией.

Один знакомый сообщил мне, что моя жена ушла пешком из Охотска в Якутск с двумя маленькими детьми. Да ты её, поди, помнишь, Игнатий? Жил ведь у нас одно время.

— Как не помнить, — вскинулся Парфёнов, — рисковая и добрая баба.

— Так вот… она неделю как родила и вдруг получила ложное известие о том, что меня расстреляли. Чуть не пропала от горя. А потом ей сон приблазнился. С мукой было плохо, а ей во сне старуха подаёт фунтов пять крупчатки. Она уверилась, проснувшись, что мука — это я ворочаюсь живой.

Жить как-то надо было. Японцы забрали всё золото и пушнину, вот она и снарядилась. Салазки из нарт сделала и весной за триста пятьдесят вёрст вдарилась с мальцами на руках. Так и тащилась по раскисшим снегам через бездорожную тайгу.

Старик-ламут ей маленько помог, путь указал. Как дошла в Якутск, весточку мне прислала, верила сну своему. Я отписал письмо, а после окончания работ в экспедиции стал пробираться к семье в Якутск. Ехал на оленьих нартах с эвенками.

Они мне рассказали в дороге, что в одном из притоков реки Алдан пришлые старатели мыли золото. Ещё раньше мне толковал об этом же один дружок на Амуре. Всё это запомнилось, ведь, я же старый горняк, хотелось найти россыпи.

В Якутск заявился в японской шинельке, в японской шапке и в коровьих торбазах. Худой и измученный донельзя. Жена-матушка сшила мне новое бельё, гимнастёрку, брюки. В губвоенкомате сразу получил назначение заведовать артскладом и оружейными мастерскими.