Буренин Николай - Николай Евгеньевич Буренин «ПАМЯТНЫЕ ГОДЫ»

• Название: Николай Евгеньевич Буренин «ПАМЯТНЫЕ ГОДЫ»
• Автор: Буренин Николай
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Около двенадцати часов дня я пробрался к Казанскому собору и не успел подняться на ступени, как услышал со всех сторон крики. На безоружную толпу бросились городовые и стали избивать людей шашками в ножнах. За городовыми выскочили на лошадях казаки, стегая нагайками всех, кто Попадался под руку. Едва я успел поднять меховой воротник своего зимнего пальто и отвернуться, как почувствовал удары плетью по спине. А вокруг неистовствовали казаки. Они били людей по головам, по лицам. Студенты защищались… галошами, бросая их в казаков.

Соскочив с паперти собора, с противоположной от Невского стороны колоннады, я увидел нескольких раненых: их перевязывали и уводили домой. Одну женщину, избитую до полусмерти, окровавленную, посадили к случайно попавшему извозчику и отвезли в больницу.

Возмущенный до глубины души всем происходившим и еще ничего не понимая, я бросился к какому-то полицейскому чину с требованием объяснить, что всё это значит. В ответ на его удивленный вопрос - с кем он разговаривает-я предъявил визитную карточку и сказал, что намерен выступить при расследовании этого возмутительного случая свидетелем бесчинств полиции над мирными жителями и студенчеством. Полицейский чин не взял моей визитной карточки, а указал на группу людей, стоявших у собора:

- Вот присоединитесь к ним. Вам всё разъяснят.

Окончательно ничего не понимая, я подошел к этой группе. Через несколько минут все мы были оцеплены городовыми и казаками. Затем нам приказали идти по Казанской улице (ныне улица Плеханова). По сторонам шли казаки, которых возбужденная толпа осыпала с тротуаров весьма нелестными эпитетами. Но казаки сохраняли полное равнодушие.

Нас привели в Спасскую часть и стали вталкивать в растворенные ворота. Мне удалось перебросить через закрывавшиеся ворота свою карточку с домашним адресом. На карточке я написал: “Сижу в Спасской части, здоров”.

Как потом выяснилось, в тот же день какая-то курсистка принесла карточку моей встревоженной матери и рассказала ей, где меня искать.

Посредине двора Спасской частибыл подставлен стол. Полицейские чины уселись вокруг стола и стали нас переписывать и распределять по группам. Ночь нас продержали на дворе, а утром стали выводить на Офицерскую улицу (ныне улица Декабристов), где уже было подготовлено двойное каре из городовых и казаков. Затем арестованных повели к Конногвардейскому манежу. Шли мы в сопровождении толпы, которую оттесняли городовые.

Зрелище было внушительное. Наша процессия растянулась от площади Мариинского театра далеко по Офицерской улице.

Сутки пробыли мы в манеже, а затем нас стали вызывать на улицу, где стояли приготовленные “кукушки” - так назывались пароконные омнибусы, курсировавшие по некоторым улицам Петербурга. Вокруг сплошной стеной стояла масса народа, приветствовавшая нас.

Несмотря на строжайший запрет полиции, люди жали нам руки, что-то передавали. У меня в руке оказался золотой в десять рублей. Кроме того, мне вручили большой пакет с горячими калачами. Наконец мы разместились по “кукушкам” и под приветственные крики собравшихся тронулись, эскортируемые конной стражей. На протяжении всего пути нас приветствовали толпы людей. Но вот мы подъехали к пересыльной тюрьме, находившейся на Казачьем плацу. Миновав ряд дворов с открывавшимися и закрывавшимися железными воротами, мы оказались в конторе тюрьмы, откуда нас развели по камерам.

Пребывание в тюрьме не прошло для меня бесследно. Здесь я столкнулся вплотную с революционно настроенным студенчеством. В нашей камере сидело человек двадцать пять- тридцать. Часть из них принадлежала к различным антиправительственным партиям, но были и такие люди, которые ни к каким партиям не принадлежали и вообще о политической борьбе, тем более о подпольной работе, имели весьма смутное представление. Мы с интересом прислушивались к жарким спорам, постоянно вспыхивавшим между заключенными.

Вспоминаю часы, когда к нам приходили на свидание родные и знакомые. Когда я спустился вниз в комнату для свиданий, она кишмя кишела самой разнообразной публикой. Нигде не было свободного уголка. Многие разговаривали стоя. Посетители принесли с собой всякие продукты, цветы. Мне сразу бросилась в глаза фигура известного русского искусствоведа и критика Владимира Васильевича Стасова, пришедшего к своей племяннице-курсистке, также арестованной у Казанского собора. Владимир Васильевич тепло, приветливо разговаривал со многими из арестованных. В его словах чувствовалась большая симпатия к нам.

Когда начались допросы, следователь всячески старался установить мою причастность к революционным организациям, но ничем доказать этого не мог, так как не было фактов, подтверждавших мою революционную деятельность.

Но однажды, явившись на очередной допрос, я был удивлен переменой в поведении моего следователя. Он был на сей раз изысканно вежлив и любезен. Всё стало понятно, когда я услышал от него:

- Что же вы мне сразу не сказали, что за вас хлопочет генерал Маслов?

Оказалось, мать обратилась за помощью к другу своей молодости Маслову, главному военному прокурору. Она всё допытывалась у Маслова - повесят ли меня. Генерал убедил ее, что меня не повесят, и мама успокоилась.

Вмешательство столь влиятельного лица быстро сделало свое дело. Я оказался на свободе.

Мать и сестра радостно встретили меня, не допытываясь об обстоятельствах, вызвавших мой арест. Но многие родственники и знакомые отвернулись от “бунтовщика”. В одной из квартир, где меня встречали всегда, как желанного гостя, я услышал от швейцара: “Вас не приказано принимать”. Некоторые знакомые прислали мне вежливо-официальные письма, смысл которых заключался в просьбе не посещать их.

Но были среди знакомых и такие, которые встретили меня по выходе из тюрьмы с распростертыми объятиями.

В доме Стасовых

В самом конце прошлого века я познакомился с Дмитрием Васильевичем Стасовым. Вспоминаю свою встречу с ним на одном из концертов симфонической музыки, происходивших в зале Дворянского собрания (ныне в этом здании помещается Ленинградская государственная филармония).

Посетители этих концертов всегда видели в одном из первых рядов партера двух маститых старцев. Они и сейчас, спустя шестьдесят с лишним лет, как живые, стоят перед моими глазами.

Один из них-человек богатырского телосложения, с большой седой головой. Он обладал мощным басом, и когда во время антрактов разговаривал о чем-либо с соседями, его “тихий шепот” слышали за несколько рядов. Это был Владимир Васильевич Стасов, известный всему миру музыкальный и художественный критик, выдающийся деятель русской культуры.

Другой - худой, очень высокий, белыйкаклунь, с длинными седыми волосами, с кругловатой бородой, в неизменном пенсне на черном шнурке. Это был младший брат Владимира Васильевича - Дмитрий Васильевич Стасов, старшина присяжных поверенных Петербурга. Он занимал известное место в политической и общественной жизни Петербурга. Достаточно вспомнить, что Дмитрий Васильевич был защитником в ряде знаменитых политических процессов второй половины прошлого века, в частности в процессах 193-х, 50-ти, процессе Каракозова. У него в квартире постоянно жили подзащитные, взятые им на поруки.

Обо всем этом я узнал позже, когда ближе познакомился с Дмитрием Васильевичем и его семьей. В момент же нашего знакомства меня интересовала в первую очередь общественно-музыкальная деятельность Дмитрия Васильевича. Хороший музыкант и друг Глинки, он был наряду с Антоном Рубинштейном и Кологривовым основателем Петербургской консерватории. Дмитрий Васильевич был также одним из основателей Русского музыкального общества, знакомившего широкую публику с лучшими образцами классической музыки. Кроме того, он принимал живое участие в работе многочисленных обществ, в частности общества “Помощь в чтении больным и бедным”. Я предложил Дмитрию Васильевичу устроить концерт в пользу этого общества.

Разговор происходил в зале Дворянского собрания после очередного концерта симфонической музыки. Супруги Стасовы - Дмитрий Васильевич и Полина Степановна - горячо встретили мое предложение. Узнав, что я играю, аккомпанирую и хорошо читаю ноты с листа, они пригласили меня провести у них вечер в ближайший четверг.

Это предложение было для меня очень лестным. Дмитрия Васильевича Стасова знал и уважал весь интеллигентный Петербург. С нетерпением ждал я назначенного дня.

По четвергам в квартире Стасовых на Фурштадтской улице (ныне улица Петра Лаврова) бывали известные художники, артисты, композиторы, музыканты. Здесь пели, музицировали.

Мне живо вспоминается первый четверг, который я провел у Стасовых. Едва переступив порог подъезда, я услышал музыку, доносившуюся с четвертого этажа. На вешалке в передней вперемешку с дорогими шубами и генеральскими шинелями с бобрами виднелись скромные пальтишки студентов и курсисток. В гостиной толпились запоздавшие гости: никто не смел до перерыва войти в комнату, откуда доносились звуки роялей. Играли в восемь рук. За двумя роялями сидели Дмитрий Васильевич, два его сына Андрей и Борис и кто-то из гостей.