Николай Данилевский - Россия и Европа

• Название: Россия и Европа
• Автор: Николай Данилевский
• Жанр: История
• Год: 1991
• ISBN: 5-212-00482-9

 Николай Яковлевич Данилевский – социолог, публицист, представитель славянофильского направления русской научно-философской мысли.

В самом известном своем сочинении "Россия и Европа" Данилевский выдвинул теорию "культурно-исторических типов", которая оказала огромное влияние на современную западную философию культуры и предвосхитила концепции локальных цивилизаций О.Шпенглера, А.Тойнби и др.

---

Вторая возможность наступает, если Польша останется, как и теперь, в соединении с Русским государством, а польское общество останется тем же неизлечимым больным, каким оно до сих пор было; если как эмигранты, так и внутренние зловредные элементы сохранят свое влияние и, вербуя себе все новых и новых адептов в подрастающей молодежи, увековечат эту язву, которая так долго разъедает всю страну. В этом случае, возможном только при непоследовательностях со стороны русского правительств и русского общественного мнения, при послаблении от времени до времени польским интригам,- русская рука в общем ходе дел все-таки принуждена будет чаще и чаще надевать ежовую муравье векую рукавицу[15] и все крепче и крепче сжимать ее. Это будет продолжением теперешнего порядка вещей, болезненного как для России, так и для Польши.

Если, напротив того, и русская государственная, и русская общественная сила будут действовать последовательно, в здраво понятых русских интересах, которые суть вместе с тем и здраво понятые польские интересы, без всякого мирволенья польщизне, будет ли то якобы во имя цивилизации или во имя крупного землевладения и каких-то сословных интересов, которыми никакое действительно русское сословие не интересуется, то должно ожидать, что и в самой Польше здравые народные инстинкты возымеют верх над вредными, разъедающими польское общество началами и стремлениями. В этом отношении, как и во многих других, наибольшую пользу должно ожидать не столько от непосредственного действия на самую Польшу, сколько на западные губернии России. Если в них дан будет перевес многочисленнейшим народным русским стихиям, а польские элементы, по большей части искусственно вызванные, будут обращены в подобающее им ничтожество, так чтобы польские замыслы и мечтания не находили там даже и того поверхностного отзыва и сочувствия, которыми они доселе пытались, то сами эти замыслы и мечтания скоро бы улетучились или, по крайней мере, сделались бы совершенно безвредными, не имея под ногами, не скажу почвы, ибо таковой они и теперь не имеют, но обольщающего их миража почвы, для воссоздания Польского государства в противузаконных и противуестественных пределах 1772 года. В этом случае польскому народу предстояло бы или постепенное слитие с родственным ему русским народом, или же, при сохранении своей национальности, очищенной продолжительным русским влиянием от приставших к ней зловредных, искажающих ее примесей, стать, подобно всем славянам, дружественным товарищем и пособником русскому народу в великом общеславянском деле, приобретая и для себя постепенно все большую и большую долю самостоятельности.

Первое не только маловероятно, но даже маложелательно.

Маловероятно потому, что народ, живший историческою жизнью, отпечатлевший ее в обширной литературе, почти лишен возможности совершенно переродиться, перестать быть самим собою, если его не обезнародят насильственными мерами, а главное, не поработят промышленным преобладанием, не растворят в наплыве пришлых элементов. Относительно поляков это возможно для немцев, но никак не для русских: ибо никогда еще не видано, чтобы промышленные силы и колонизация направлялись из страны менее населенной, менее истощенной, более девственной в страну с более густым населением, более эксплуатируемую, с более напряженным промышленным движением.

Маложелательно потому, что русский народ и теперь уже так многочислен, что не нуждается в усилении на чужой счет, а потеря одной из составных частей славянства лишила бы его одной из разнообразящих его черт, так существенно важных для богатства и полноты жизни культурно-исторических типов. Эта польская черта в общем славянском характере представляется нам чем-то искажающим его и потому ненавистным. Но разберем, в чем и где заключается это искажение. Оно не в польском народе, не в специально польских качествах ума, чувства и воли, в которых мы найдем много драгоценного, много сочувственного; укажем, в этом отношении, на трех поляков - представителей этих трех сторон человеческого духа: Коперника, Мицкевича и Костюшко. Искажение это заключается в так называемой польской интеллигенции и именно в трех сторонах ее: католическо-ксендзовской, аристократическо-шляхетской и демократическо-революционной. Подводя общий итог и этим трем сторонам польской интеллигенции, мы увидим, что он заключается в коренном извращении, обезображении польско-славянской натуры чуждыми ей европейскими влияниями подражательным европейничаньем.

Этим мы вовсе не хотим сказать, чтобы производящие это влияние явления европейской жизни были дурны сами по себе; мы утверждаем только, что они, пересаженные на чуждую, не свойственную им почву, обращаются в уродство. Католичество, хотя оно уже и само по себе одно из искажений христианства, принесло, однако же, на той почве, где самобытно развилось, много величественных явлений и полезных плодов; но на польской почве обратилось оно в ксендзство. Аристократизм, произведший в Европе вообще рыцарство, в Англии славный институт пэрства, во Франции ее блистательное дворянство и изящные, хотя и искусственные формы общественной жизни, даже в Венгрии - ее политически развитое магнатство, столько сделавшее для промышленного преуспеяния страны и просвещения народа; в Польше же этот аристократизм обратил высшие сословия в ясновельможное панство и шляхетство, а низшие - в быдло. Наконец, демократизм и революция, которым Европа обязана уничтожением многих злоупотреблении, многими свободными учреждениями, которые слишком долго было бы здесь перечислять даже в виде примеров,- производили в Польше только сеймики, конфедерации, "не позволям", народный жонд, кинжальщиков и жандармов-вешателей[16]. Итак, тройственное искажение польского народного характера вкравшимися в него в течение исторической жизни Польши чуждыми элементами - вот что должно быть ненавистно нам в поляке, и только одно это.

Но не об усилении ли этого самого чуждого влияния и у нас в России хлопотало и хлопочет так называемое западничество во всех его разнообразных оттенках, от идеализма Грановского до нигилизма Добролюбова и Писарева, с одной, до феодализма, или, если угодно, цивилизованного крепостничества "Вести" и "Нового Времени", с другой, и до отступничества патера иезуита Гагарина - с третьей стороны[17]. Все они одинаково черпают свои идеи не внутри русской жизни, а вне ее; не стараются отыскать сохранившееся еще зерно истинно русской жизни и развить его в самобытное самостоятельное целое. У всех этих направлений один идеал - Европа. Этот идеал одни видят, правда, в отживших уже или отживающих ее формах: в английской аристократии или даже в мекленбургском юнкерстве. Другие, так сказать, нормальные либералы и западники,- в том, что составляет современную жизнь Европы, в ее конституционализме, промышленном движении, крайнем развитии личности и т. д. Третьи, наконец, видят этот идеал в явлениях, продуктах и деятелях начавшегося разложения европейской жизни: в разных социальных системах или в революционной организации и пропаганде. Как ни различны эти три категории предметов поклонения, они все-таки явления одной и той же цивилизации, одного и того же культурного типа, который всеми ими принимается за единственно возможный, общечеловеческий, и потому все эти несамостоятельные направления мысли и жизни в России одинаково подводятся под общее родовое- определение западничества, или европейничанья. Поэтому, например, нет ничего странного в том, что "Весть" может поклоняться Грановскому, объявлять его знамя своим знаменем, гореть общим с ним негодованием против славянофилов и заодно с издателями его биографии клеветать на них.Все это одного поля ягоды!

Не в этом ли же заключается и причина сочувствия, оказываемого полякам всеми этими оттенками одного и того же направления? Для них (все равно, сознают ли они это или не сознают) поляк (опять-таки поляк шляхетный) есть, в сущности, осуществление того идеала, по которому они хотели бы выкроить и русского, желая видеть в нем вполне оевропеенного славянина. Многие станут чураться такого предположения; скажут, что, по их мнению, идеал не поляк, а чистокровный француз, немец, англичанин, или, еще лучше, ни один из них в частности, а европеец вообще. Но, по несчастью, во-первых, такового европейца вообще вовсе не имеется; во-вторых же, русский, как он ни кажется податлив, все-таки не бесформенная мягкая глина, из которой лепи что угодно, а нечто данное и определенное уже природою, которое можно извратить, исказить, но нельзя пересоздать; точно так же, как и поляк не мог превратиться ни в отвлеченного, ни в конкретного какого-нибудь европейца, а мог сделаться только искаженным и обезображенным славянином. Таковы будут всегда результаты отрешения от национальных и вообще от естественных определений, в каковом отрешении, по формуле знаменитого московского профессора, будто бы и заключается сущность исторического процесса[18].