Раймонд Фейст - Дочь Империи

• Название: Дочь Империи
• Автор: Раймонд Фейст
• Издательство: Азбука
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1998
• ISBN: 5-7684-0556-9

В этой книге читатель вновь встретится с участниками Войны Врат, но на этот раз действие разворачивается в Империи Цурануани на планете Келеван, связанной с Мидкемией магическим космическим коридором.

Трагические события войны круто меняют судьбу юноймонастырской послушницы: внезапно ей приходится принять на хрупкие девичьи плечи груз отвественнности за сохранение древнего и славного рода, которому грозит полное уничтожение.

---

Мара прикусила губу: все это вызывало в ней гадливость. Вначале она решила восстановить прежнее убранство комнаты, каким оно было при жизни отца и Лано. Теперь же, когда с ее ног все еще не была смыта пыль казарменного плаца, а перед глазами стоял мертвый Бантокапи, она приняла иное решение. Если имени Акома суждено выжить, Мара обязана принять и те изменения, которые произошли в ней самой: ведь Игра возвышает сильного, а слабые либо погибают, либо прозябают в позорной безвестности.

Кто-то нерешительно постучал в дверь. Мара вздрогнула и, обернувшись, отозвалась:

— Войдите.

Джайкен поспешно вошел в комнату. Впервые за несколько прошедших недель он явился без документов и счетных табличек, с пустыми руками. В явном смятении он поклонился, коснувшись лбом пола у ног властительницы Акомы. Пораженная, Мара взволнованно сказала:

— Джайкен, встань, прошу тебя. Я ни в чем не могу тебя упрекнуть; за время правления моего покойного мужа ты прекрасно исполнял свои обязанности.

Но Джайкен только дрожал и склонялся все ниже, являя собой воплощенное несчастье, скорчившееся на прекрасных керамических плитках пола.

— Госпожа, умоляю простить меня.

— За что?

В надежде, что ей удастся как-то успокоить верного слугу, озадаченная Мара отступила назад и села на подушки. Когда-то они оба провели здесь немало часов, обсуждая финансовые дела поместья.

— Джайкен, пожалуйста, встань и поговорим спокойно, — еще раз попросила Мара.

Хадонра поднял голову, но не встал с колен. Он усердно старался соблюдать сдержанность, предписываемую цуранскими правилами поведения, но удалось ему только одно — изобразить раскаяние.

— Госпожа, я навлек позор на Акому. Прилагая все силы, я не смог… — Он запнулся и сглотнул слюну. — Госпожа, смилуйся надо мной, я не могу печалиться, как подобает, из-за смерти благородного властителя. Он встретил свой конец с честью и доблестью и заслужил, чтобы по нему скорбели. И все же я, по правде говоря, не чувствую ничего, кроме облегчения.

Мара опустила глаза, пристыженная искренним отчаянием Джайкена. Она подняла кисточку, оторвавшуюся от уголка одной из подушек, и откровенно призналась себе, что тоже не находит у себя в душе подлинной скорби по Бантокапи. Да, она играла по-крупному и сегодня воочию увидела плоды содеянного ею. Да, события этого дня повергли ее в ужас и попросту выбили из колеи. И совесть жгучими уколами напоминала о себе. Но таких мук раскаяния, какие терзали примерного слугу, стоявшего перед ней на коленях, Мара в своей душе не находила.

Надо было хотя бы сказать ему несколько слов утешения.

— Джайкен, все знают, что мой муж бывал к тебе несправедлив. Он не смог оценить твои достоинства и пренебрегал мудростью твоих советов. Ты преданно служил ему, пока Бантокапи был жив. Теперь он больше не является твоим хозяином, так послушай меня: надень на запястья красные траурные повязки. Поступай так, как и все остальные, ведь надо соблюдать традиции, но доверяй своему сердцу. Если ты не сможешь скорбеть, то по крайней мере чти память Бантокапи.

Джайкен низко поклонился; было видно, что слова госпожи принесли ему огромное облегчение. Более жестокосердая госпожа могла потребовать, чтобы он лишил себя жизни, и это было ему известно. Но за многие часы, проведенные в обществе Мары, Джайкен успел подметить и другое: когда дело доходило до истолкования нравственных законов, его нынешняя хозяйка оказывалась мудрее и проницательнее, чем большинство правителей. И даже самые убежденные ее противники должны были бы восхищаться дерзостью, с которой она сумела отвести от себя угрозу со стороны Анасати.

После ухода Джайкена Мара просидела в одиночестве несколько часов. Чувства, теснившиеся у нее в груди, были куда более запутанными, чем у честного хадонры. Она наблюдала, как догорают лампы, размышляла и время от времени дремала. Ей снился Ланокота, одетый в красное, и отец, пронзенный остриями вражеских мечей. Иногда его тело меняло очертания, и он превращался в Бантокапи, а порой казалось, что это Лано лежит в пыли, а Кейок провозглашает, что он достойно принял смерть. Временами в ее сознание врывался плач Айяки, громкий и как будто нескончаемый.

Перед рассветом она проснулась в поту, дрожащая от озноба. Лампы догорели, и лунный свет, проникая сквозь перегородки, создавал серебристо-серые узоры на плитках пола. Мара лежала неподвижно, пытаясь постичь смысл единственной истины, которая сейчас имела значение. Она жалела Бантокапи, но не раскаивалась в своем выборе. Служение в стенах храма Лашимы помогло бы Маре сохранить душевный покой и чистоту детских лет. Но теперь, отведав вкус власти и испытав азарт Игры Совета, она твердо знала, что никогда не откажется от своих замыслов.

Легкий ветерок шелестел в кустах акаси, донося в комнату нежный аромат цветов и заставляя забыть запахи чернил и пергамента. Лежа с полузакрытыми глазами, откинувшись на подушки, Мара мысленно поблагодарила мужа за первый и последний прекрасный подарок: в предсмертный час на священной поляне он на мгновение позволил ей увидеть его погубленное величие. Властитель Анасати в свое время не позаботился о том, чтобы помочь росткам добра в душе сына пробиться к свету — и они заглохли. А она потворствовала его разгульной жизни во имя собственной корысти. Изменить прошлое невозможно. Но будущее лежало перед ней, подобно чистому листу пергамента. Мара могла добиться, чтобы Айяки воспитывался совсем по-иному; мужество и сила отца не должны переродиться в упрямство. Некогда она поклялась, что вытравит из души сына задатки, унаследованные им от Бантокапи, зато будет ревностно взращивать в нем все лучшие свойства семьи Акома. Теперь же ей открылось, что Айяки получил такие дары, которые нельзя отвергать.

Любовь, постоянное внимание, забота о том, чтобы ни одно из его дарований не пропало втуне, — вот что поможет ей вырастить сына достойным продолжателем рода Акома, которым будут гордиться даже Анаса-ти. И она обещала себе, что все так и будет.

Глава 11. ВОЗРОЖДЕНИЕ

Мара прислушивалась к неумолчному журчанию ручейка, вытекающего из пруда на тихой поляне священной рощи Акомы.

Набегавший порывами ветер со свистом проносился сквозь ветви деревьев, и этот звук усиливал беспокойство малыша Айяки.

Детскому разуму был недоступен смысл церемонии оплакивания; он сознавал только, что ему холодно от легкого ветерка, а вернуться к играм мама не позволяет.

Мара не испытала ни скорби, ни раскаяния, когда высыпала пепел Бантокапи в лунку под натами Акомы. Ее муж был мертв, и властитель Анасати оплакивал погибшего, хотя при жизни тот был для него всего лишь нелюбимым младшим сыном. Вероятно, Текума горевал вдвойне из-за того, что не мог покарать виновницу кончины Бантокапи: мать единственного внука Анасати, Мара могла не опасаться мщения. Однако и торжествовать по случаю одержанной победы она не смела.

Резкий ветер срывал мантию с Мары; ее бил озноб. В сердце у нее не должно быть места для сожалений. Что сделано, то сделано, и это было необходимо; если думать иначе — душевные терзания будут еще мучительнее, чем теперь. Если позволить себе сомнения — пусть даже самые смутные, — то она рискует утратить способность к решительным поступкам в будущем. В конечном счете это наверняка привело бы Акому к уничтожению: ведь Игра Совета все равно будет продолжаться. Как ни печальна эта минута, нельзя допускать, чтобы мимолетная жалость заставила ее колебаться, когда настанет срок принимать решения.

Уже дважды за короткий срок — менее чем за два года — Мара совершала обряд оплакивания. Только сейчас вместо боли, таящейся глубоко внутри, была грусть. Седзу не раз повторял, что смерть — это часть политики, но сейчас она понимала: нынешняя церемония была просто данью необходимости, чтобы оправдать убийство. И эта истина, внезапно открывшаяся во всей своей неприглядности, угнетала Мару вопреки самым убедительным доводам рассудка.

Она попыталась обрести покой в безмолвной молитве, обращенной к тени мужа. «Бантокапи, — думала она, — к какому бы бесславному состоянию ты ни привел свой дух, в конце концов умер ты достойно. На мгновение — и не важно, сколь кратким оно было, — ты стал достоин имени властителя Акомы. За это я горжусь тобой. Пусть же твое странствие в неизмеримых далях Колеса Судьбы наградит тебя лучшей участью в следующей жизни».

Мара выполнила ритуал полностью: разорвала платье, поранила руку и насыпала пепел между грудей. Айяки беспокойно жался к ней, отбросив прочь четки, которые дала ему Накойя, чтобы чем-то его занять. Мара разорвала одежду на мальчике и припорошила золой его крохотную грудку. Он поглядел, что это она делает, и недовольно скривился. Стойкий, как и его отец, Айяки не заплакал, когда Мара, строго следуя требованиям обряда, ущипнула его. Вместо этого он оттопырил нижнюю губку и воинственно нахмурился. Ритуальным кинжалом Мара уколола его в плечо, и вызванный этим вопль завершил церемонию. Она подержала ручку Айяки над прудом, так чтобы его кровь смешалась в воде с ее кровью.