Александр Житинский - Снежная почта

• Название: Снежная почта
• Автор: Александр Житинский
• Жанр: Поэзия
• Год: 2000
• ISBN: 5-8301-0232-3

Большинство стихов, собранных в этой книге, публикуются впервые, хотя написаны 25, 30 и более лет назад.

Поэтический путь от начала до конца, семнадцать лет молодости, своеобразный документ эпохи шестидесятых и семидесятых, грусть и отчаяние, любовь и надежда – все это осталось в стихах, которые дождались своего часа и теперь покидают автора.

---

«Я раскрываю книжную страницу…»

Я раскрываю книжную страницу,
А где-то мальчик плачет в Аргентине
По мертвому тореро. Кровь по каплям
Струится с перевернутых рогов
Оранжевого месяца. Они
Похожи на рога быка, который
Убил тореро во вчерашней схватке.

Толпа дразнила красного быка.
А в стороне, укрывшись черной шалью,
Стояла, ослепленная несчастьем,
Вдова тореро. Мальчик видел зуб
Акулы – этот знак удачи,
Который, никому теперь ненужный,
Лежал в пыли у ног ее. Она,
Еще не веря в торжество беды,
Стояла и ждала, когда любимый
Поднимется и встанет во весь рост
На солнечной арене, и победа
Слетит к нему в приветствиях и криках,
И лепестках цветов.

Толпа редела.
Потом с вдовой остался только мальчик.
Он осторожно вышел из рядов,
Ступил на землю, залитую кровью,
И, подобрав с земли обломок шпаги,
Взмахнул перед собой им, поражая
Опасное чудовище. Тогда
Нагнулась женщина и подняла с земли
Нагретый пылью белый зуб акулы.

1966

Исикава Такубоку

Я – Исикава Такубоку.
Лежу под солнцем на боку.
Молясь языческому богу,
Слезы сдержать я не могу.

Среди разбросанного хлама
Лачуг и сосен, недвижим,
Сияет вечный Фудзияма,
И облака стоят над ним.

Мой остров мал, как панцирь краба,
И так же тверд, и так же сух,
Но, словно стяг, пылает храбро
Над ним несокрушимый дух.

И европейские привычки
Его не могут изменить.
Не подобрать к замку отмычки
И нашу волю не сломить.

Я – Исикава Такубоку.
Я вижу птицу и змею.
Своей стране, надежде, Богу
Я никогда не изменю.

И пусть немилостив упрямо
Ко мне годами дом родной,
Я буду горд, как Фудзияма,
Своею древнею страной.

1966

«Еще по мостикам горбатым…»

Анне Ахматовой

Еще по мостикам горбатым
Пролетки черные скользят,
И, снами тяжкими объятый,
В туманах виснет Петроград.

Еще гуляют на Фонтанке,
Но свечи гаснут. Три, одна…
Еще промчится на тачанке,
Как пыль, привычная война.

Еще несчастье не случилось,
И счастье тоже не пришло.
Кровь по ступеням не струилась,
Вино рекою не текло.

Но дни безумные листая
При тусклом свете фонарей,
Спешит Россия белой стаей
К судьбе назначенной своей.

1966

«У Императорского сада…»

У Императорского сада
Стоит чугунная ограда,
А я шагаю вдоль Невы,
Не поднимая головы.

Когда-то в этом полумраке
На бал я поспешал во фраке,
И газовые фонари
Росли из неба до земли.

Когда-то, пьяный от решеток,
Испуганно и отрешенно
Стрелял я в батюшку-царя,
Как позже выяснилось, – зря.

Теперь живу в двадцатом веке,
И только вздрагивают веки,
Когда шагаю вдоль Невы,
Не поднимая головы.

1966

Полутени

Играют полутени
На пепельной стене,
И кажется, что стены
Качаются во сне.

И где-то возникает
Мелодия тайком
И тайно проникает
В мой опустевший дом.

В кривых виолончелях
Танцует снегопад,
И, словно на качелях,
По стенам сны скользят.

В их отблеске, летящем
Из темноты на свет,
Является все чаще
Знакомый силуэт.

Сначала ярче, ярче
Его чеканный вид.
А печь горит все жарче,
И дым в трубе кипит.

Потом огонь темнеет,
Слабеет силуэт,
Он тает, он стареет
И сходит он на нет.

Теряя очертанья
И сходство на лету,
Как древнее преданье,
Сползает в темноту.

И звуки с перепугу,
Признав свою вину,
Покорно друг за другом
Уходят в тишину.

1966

Стихи 67-го года

I

Стансы

По молодости лет не воевал,
Не странствовал, не плакал, не судился.
Свой век по-городскому куковал —
В квартирах пыль на лезвиях зеркал —
Опомнился – в окурок превратился.

Не важно, что мосты разведены,
Чугунные ворота на засове.
Не добежал до крепостной стены —
Мгновения за годы зачтены,
На флаге незаметна капля крови.

Куда вы делись, милые мои?
В Царицыне или под Перекопом?
Я опоздал. Закончились бои.
В живых остались только воробьи,
Вон за окном они дерутся скопом.

Тридцатый год цирюльнику служил,
На хищных птицах окровавив перья.
Тянули страхи из лаптей и жил,
И не было ни опыта, ни сил
Остановить поветрие поверья.

На черных тучах выросли кресты.
Я страх запомнил, не запомнив детства.
С сомнением на чайные мечты
История взирала с высоты
И строила преграды по соседству.

Из магазина запах колбасы.
Семейный быт налаживался прочно,
И Сталин улыбался мне в усы.
Кому же верить? Врут мои часы,—
Двадцатый век закончился досрочно.

Рыдайте! Век отходную поет.
Приобретайте новый холодильник!
Храните, как в сберкассе, старый лед,
А я на три столетия вперед
Перевожу поломанный будильник.

Когда наступит, – что там? новый быт? —
На всей Земле и даже на Аляске,
Мой сломанный будильник зазвонит,
Напомнив, торжествуя и навзрыд,
Все войны, революции и встряски.

Полночь с песенкой

Когда наступает бесшумный парад арлекинов,
Гудят провода, осыпая весенние струны,
На черных дощечках показываются луны,
И гаснут огни, напряженное небо покинув,
Приходит безумие. Острым крылом разрезая
Полночное небо, свернувшееся в клубок,
Оно говорит: да будет твой сон глубок!
Свободу покоя твоей судьбе разрешаю.

А мне припеваючи жить
Давно надоело.
Наряды зевакам шить —
Нехитрое дело.
Не плачу и не смеюсь,
Привык улыбаться.
Удачи одной боюсь —
Счастливым остаться.

Приятные вести приносят печальную радость,
И голуби тусклые на подачках жиреют.
Над городом флаги. Флаги над городом реют.
На голубем – знамя, освещающее дорогу
Бездомному рыцарю, неприкаянному богу,
Безумцу на миг, калифу на час – наградой
За полночь, не знающую преград.

«Это ты, это я, это наша судьба…»

М. Хуциеву

Это ты, это я, это наша судьба.
Так бескровно дрожит в переулке труба!

Так по лицам осенним скользит пешеход,
Забегая глазами немного вперед,

И давно уже согнуты стрелки часов
Завитками кошачьих семейных усов.

Надо ночь – напролет, надо день – наугад.
Соловьи не тревожат уснувших солдат.

Это ты, это я, это наша беда
Накалилась, как черная сковорода,

И не видно дождя, и не видно огня,—
Это осень шуршит на губах у меня.

Расскажи мне свою кругосветную быль.
Там на книжных картинках свинцовая пыль.

Распахни в переулок кривое окно,—
Дождевое раздумье свежо и темно.

Это град, это мир в тесном клекоте птиц,
В непрерывном движении замкнутых лиц.

Но не надо, не надо смотреть мне в глаза,—
На ресницах сухих невозможна гроза.

«Моя больная муза…»

Моя больная муза
Явилась на порог.
– Зачем пришла, обуза?
– Не выполнен оброк.

– А много ли оброку?
– Сполна не заплатить.
Стране, надежде, Богу
Ты должен угодить..

– Страна меня не знает,
Надежды нет давно,—
По кабакам гуляет,
А Богу все равно.

– Скорей плати по счету,
Выкладывай товар!
Да мне не позолоту,
А золото давай!

– Мне золота не жалко.
Напрасная цена.
Гадала мне гадалка,
Неволила весна.

По линиям лиловым
Гуляет шум и гам.
Я музыкой и словом
Оброк тебе отдам.

Я слово это выну,
Его дугою выгну
И радугой зажгу.
И горем, как заплатою,
Его я запечатаю
И радостью зашью.

«Чудотворство ремесла…»

Чудотворство ремесла:
Перепутанные звуки
Наугад и без науки
Выпускать из-под крыла.

От души их отделять,
Перерезав пуповину,
И за следствие причину
Без причины выдавать.

Оставляет не у дел
Эта черная работа —
Довести до поворота
Удивления предел.

На подрубленном суку
Всласть раскачивать качели,
Пролетая мимо цели
И сгорая на скаку.

«Я счастливей вас…»

Я счастливей вас,
Милые коллеги.
В этот синий час
Не спускаю глаз
С путеводной Веги.

Если пустота —
Это только термин,
Я лечу туда,
Где горит звезда
В ореоле терний.

Если наугад
Сказанное слово
Возвратить назад,
Подновить наряд
И промолвить снова,

Подойдешь на шаг
К верхнему пределу,
Где звериный страх
Стынет на губах
И мешает делу.

Не к лицу лучу
Огибать преграды.
Перед ним смолчу.
Слову по плечу
Собственные взгляды.

И своя звезда
Каждому от Бога.
Горе не беда,
Если никогда
Не менять дорогу.

Из Дилана Томаса