Элизабет Мун - Путь наемника

• Название: Путь наемника
• Автор: Элизабет Мун
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2003
• ISBN: 5-352-00308-6

Роман «Путь наемника» завершает трилогию американской писательницы Элизабет Мун о девушке по имени Паксенаррион, дочери пастуха, избравшей небезопасный образ жизни наемного солдата. На этом пути ее ждут победы и поражения, позор и слава, свет и тьма. Обретая друзей, она идет этой дорогой, чтобы стать истинным воином Света.

На русском языке печатается впервые.

---

Навалившаяся на нее тяжесть впечатала спину Паксенаррион в камень алтаря. Перед нею прошла лишь половина толпы, а ей уже было тяжело дышать. Она попыталась напрячь грудь и вдыхать за счет мышц живота, но жрецы сразу же добавили груза именно на нижний камень. Перед глазами Пакс опять поплыли разноцветные круги. Она зажмурилась, пытаясь сосредоточиться лишь на своем дыхании. Она слышала жрецов, но уже не могла разобрать, что именно они говорят. Когда сознание должно было вот-вот покинуть Пакс, тяжесть перестала увеличиваться. Она уже не понимала, что происходит, а лишь инстинктивно боролась за каждый вздох. Воздух с хрипом входил и выходил из ее горла. Кто-то плеснул ей в лицо холодной водой. Вода попала ей в рот, Пакс подавилась, попыталась откашляться и не смогла. Прежде чем она окончательно отключилась, с нее сняли несколько звеньев цепи и стали наблюдать за тем, как она станет сопротивляться оставшемуся весу. Когда и эта тяжесть измотала ее вконец, были сняты еще несколько звеньев.

Больше всего Пакс хотелось уснуть и чуть-чуть отдохнуть от этого кошмара. Но с таким грузом на груди и на животе ни о каком сне или забытьи речи быть не могло. Стоило ей чуть забыться, как дыхание останавливалось. И вновь она потеряла счет времени, совершенно не представляя, сколько тянутся эти мучения. Ей казалось, что от одного с невероятным трудом дающегося вдоха до другого проходит едва ли не час. Она слышала голоса, чувствовала, как жрецы играют с нею на потеху публике, то добавляя веса, то снимая часть звеньев с ее груди и живота. Время от времени они начинали колоть ее остриями кинжалов, хлестать по ногам и рукам плетьми, плевать ей в лицо, пытаясь добиться хоть какой-то реакции. Она была способна думать лишь о воздухе, желать лишь воздуха. Она боролась за каждый вдох, а камень и металл, лежавшие на ней, слишком быстро выдавливали из ее груди с таким трудом добытый воздух.

В те минуты, когда сознание не отказывалось служить Пакс, она не раз и не два вспоминала о том, как раньше переносила выпадавшие на ее долю арест или плен. В ту ночь, которую она провела в карцере в роте герцога Пелана, она так жалела себя, страшась, как самого страшного наказания, гнева Стэммела. Боль казалась ей настоящей и нестерпимой, страх — абсолютно обоснованным… Сейчас Пакс прекрасно понимала, что это были совершенно детский страх и боль ребенка, которого отшлепали за проступок. Ребенок, растерявшись и не понимая взрослой жизни, не верит в то, что боль скоро пройдет, а родители рано или поздно перестанут сердиться. Он при этом искренне уверен в том, что его страдания неимоверно тяжелы. Взрослые разбираются в этом уже лучше. Повзрослевшая Пакс пожалела ребенка в самой себе, вспомнив, как она, замерзшая и испуганная, сидела в темном карцере, похоронив раз и навсегда надежду стать настоящим воином. А потом — каким жестоким показалось ей наказание, которое понес Коррин! Много дней после этого она вздрагивала, представляя на себе удары хлыстом и позор перед строем. С нее хватило и того, что ее вывели на плац перед всей ротой без одежды. Так, постепенно в ней выковывалась солдатская выносливость, умение переносить боль и преодолевать страх, заменяя его злостью, стремлением к победе и надеждой на отмщение. Этот праведный гнев сослужил ей хорошую службу в противостоянии силам Синьявы, по крайней мере так ей тогда казалось. Стремясь отомстить за погибших друзей, она сделала то, что в другой ситуации оказалось бы не под силу обычному человеку. Зато в Колобии тот же самый гнев навлек на нее страшную беду. Она слишком хорошо помнила то состояние — черную ярость, граничащую с безумием, куда менее невинное чувство, чем паника избитого новобранца. Но, в конце концов, под этой яростью скрывались те же самые детские страхи, спрятанные, хорошо замаскированные, но так и не подавленные до конца.

И опять Паксенаррион видела себя такой, какой представляла в детских мечтах. Она скакала на прекрасном коне в сверкающих доспехах и с мечом в руке. Боль и удушье заставили образ померкнуть. Ей удалось разглядеть тень, отбрасываемую прекрасным всадником, тень, сотканную из страхов, которые и породили этот исполненный силы и уверенности в себе образ: отчаяние, унижение, боль, смерть в одиночестве или в окружении врагов, а дальше — пустота, бесконечная пустота. Она всегда боялась этого и творила из этих страхов мечту — о власти, о свободе, о непреодолимой силе и храбрости. Она заставила себя поверить в то, что ей не придется пережить ничего из того, что так ее пугало, ибо ей суждено было стать героем, побеждающим всех врагов, героем, который выше любого страдания.

И вот она лежит, связанная по рукам и ногам, истерзанная, беспомощная, перед врагами, которые наслаждаются ее болью и страданиями. По их словам, это прекрасный пример власти Лиарта. Для них она — замечательная возможность вложить еще больше страха и ненависти в своих последователей, доказательство тому, что победа света — лишь обман. И нет у нее ничего, что она могла бы противопоставить лживым речам служителей зла: нет ни силы, ни сверкающего меча, ни горячего коня, ни возможности защитить даже саму себя.

Потом образ ее мечты перестал дрожать и расплываться в дымке. Пакс яснее прежнего увидела паладина на сверкающем коне. В конце концов, никто на свете не хочет страданий, не хочет стать жертвой заговора черных сил, жертвой предательства, никто не желает ни себе, ни кому-либо из близких таких мучений, какие выпали на ее долю. Ее детские страхи, пусть и оставшиеся с нею на всю жизнь, ничем не отличались от страхов, испытываемых другими. Людям свойственно бояться боли, одиночества и отчаянной тоски, точно так же, как им свойственны тяга к деньгам, к комфорту, желание любить и быть любимыми, простое желание по вкусу посолить пищу. Это Пакс осознала, живя у киакдана. А сейчас, на пороге смерти, она в конце концов признала за собой право испытывать эти человеческие страхи. Она поняла, что не должна отрицать их в себе, а должна лишь побеждать, преодолевать их в глубине своей души.

И в этом — Пакс не могла не понимать — мечта сбылась полностью. Она реализовывалась не в преодолении сугубо эгоистического страха за себя и стремлении защитить только себя саму, но создавалась постепенно с целью выступить на стороне добра, защищая других. И за эту мечту, как бы далека и недостижима она ни казалась в эти страшные минуты, стоило еще побороться до последнего вздоха. Прекрасный образ непобедимого героя вовсе не уводил сознание от страха, как типичная мечта о власти и силе, но в ее случае уже исполнившаяся мечта в жизни Пакс вновь обращала ее к тому самому страху. Вся ее жизнь, весь узор, раскрашенный яркими красками, был похож на прекрасную песню, на символическое дерево жизни, о котором рассказывал ей киакдан под кронами священной рощи. Корни этого дерева уходили в толщу страхов; отчаяния, набирались сил в смерти друзей, опутывали кости павших, впитывали в себя пролитую кровь. А где-то высоко-высоко наверху сверкали на солнце мирные весенние листочки и яркие лепестки цветов. И чтобы стать такой цветущей веткой, непременно нужно питаться теми же самыми страхами. А значит, уметь находить их в себе, направлять и использовать себе во благо, но не отвергать и не отбрасывать.

Эти мысли привели ее к видению нового образа. И Пакс не узнала себя. Кто она теперь? Какая она? Этого она не смогла бы сказать даже самой себе. Словно несколько четко очерченных "я" появились в ее внутреннем мире, таинственным образом разделенные и в то же время неразрывные. Пленница своего терзаемого тела, она оставалась все тем же ребенком, воспринимавшим каждую новую пытку как волну невыносимой боли, каждый стон, вызываемый этой болью, — как новое унижение. Опытный, много повидавший на своем веку солдат с сочувствием смотрел на это тело, которое постепенно отступало под натиском истощения и невыносимой боли, как сдавалось бы любое тело: чье-то чуть раньше, чье-то чуть позже. И не было никаких оснований стыдиться ни своей беспомощности, ни каких бы то ни было звуков, издаваемых под пыткой, ни запаха, исходящего от истерзанного тела. Такое могло случиться с кем угодно, и Пакс с чистой совестью могла сказать, что никогда не насмехалась над страданиями других и не хвасталась, что на месте другого смогла бы продержаться дольше или лучше. Этот закаленный в боях солдат требовал от нее лишь одного: терпеть, пытаться сберечь силы и пусть даже погибнуть, но до последней секунды сохранить надежду на то, что удастся отомстить и прихватить с собой на тот свет хотя бы одного врага. Но в то же время Пакс понимала, что появился в ней еще кто-то: она сама, но совершенно новая, отказавшаяся от вечной солдатской тактики выжидания, накопления злости, стремления отомстить. Это ее новое "я" заглядывало в собственные страхи, в свою же боль и пыталось найти нити, связывавшие ее с теми, кто собрался вокруг, по крайней мере с теми из ее мучителей, кто выглядел не довольным, а испуганным, с теми, кто не был потерян окончательно для сил добра.