Александр Волков - Скитания

• Название: Скитания
• Автор: Александр Волков
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Повесть о детстве и юности Джордано Бруно, гениального астронома эпохи Возрождения.

---

У городских ворот стоял испанский караул. Солдаты в широкополых суконных шляпах с перьями, в красных мундирах и широких штанах, в кожаных ботфортах, вооруженные аркебузами и шпагами, смотрели на итальянцев свысока, разговаривали с ними грубо.

За въезд или выезд из города бралась плата: два сольдо с человека и пять с мула.

– Испанцы не успели обложить налогом только воздух, которым мы дышим, – с горечью сказал Саволино, когда ворота остались позади. – Домовладелец платит за каждый камин, за каждую дверь, за каждое окно в своем доме; купец платит за право торговать, портной – за право шить, цирюльник – за право стричь; плачу я за то, что содержу пансион… Э, да что перечислять! – Джакомо махнул рукой. – Мы понимаем, что без налогов государство не может существовать, налоги всегда были и будут, но надо же знать меру!..

Окраинами города путники проехали на улицу Добрых бенедиктинцев, где помещался пансион Саволино.

Огромный двухэтажный дом Леонардо Фазуччи давно нуждался в основательном ремонте. Стены его, когда-то окрашенные в нежно-розовый цвет, облупились, двери закрывались плохо и скрипели, черепица на кровле повыбилась. Но ни обедневший владелец, ни арендатор не думали тратить деньги на приведение здания в нарядный вид. Впрочем, большинство домов в Неаполе нуждалось в основательном ремонте.

Дядя объяснил мальчику:

– Ты думаешь, это от небрежности или скупости хозяев? Нет, милый мой, тут иная причина. Если бы кто вздумал приукрасить свое жилище, испанцы мигом взяли бы его на заметку: «Состоятельный человек, надо обложить его повышенным налогом!» А повышать-то некуда!

Огромная передняя дома Фазуччи сохранила следы былой роскоши. Стенная роспись облезла, стекла в частых свинцовых переплетах потускнели, в потемневшем паркете многих шашек не хватало. И все же передняя имела внушительный вид. Саволино подмигнул племяннику:

– Родители моих учеников сразу проникаются почтением к содержателю пансиона, нанимающему такой богатый дом!

Привратник, седой, согнувшийся от старости Джузеппе Цампи, низко поклонился:

– С благополучным возвращением, синьор хозяин! Иисус Христос в Ноле еще не объявился?

– Нет, не объявился, мой добрый Цампи!

– И у нас тоже! Но говорят, скоро будет. Я готов предстать перед Страшным судом[33] с душой, очищенной от грехов. Каждый вечер исповедуюсь, синьор Джакомо! – похвалился старик с восторженной улыбкой на морщинистом лице.

– Очень хорошо делаешь, Цампи, – одобрил Саволино.

Фелипе с изумлением слушал этот странный разговор, но дядя сделал ему знак не задавать вопросов. Лишь когда они прошли в глубь здания, дядя объяснил:

– Старик Цампи сошел с ума, наслушавшись странствующего проповедника. Появился тот в Неаполе с год назад и начал предсказывать близкое пришествие Христа и кончину мира. Я сам слышал этого фанатика, когда он весь в черном, с горящими глазами, проповедовал на площади. Мужчины мрачно молчали, опустив головы, а женщины рыдали, разрывали на себе одежды, царапали лица ногтями. Тогда-то и помешался бедный Цампи…

– Дядя, говорят, сумасшедшие опасны…

– Наш Цампи не такой, – сказал Джакомо. – Кроме ожидания Страшного суда, он в остальном разумный человек. Не надо только с ним спорить, когда он бредит о Христе. Я убедился, что это бесполезно.

Во время разговора сер Джакомо вел Фелипе по длинным коридорам, и наконец они вошли в апартаменты, занимаемые Саволино.

Их встретила синьора Васта, женщина средних лет с красивым грустным лицом. Печаль не покидала лица Васты с тех пор, как супруги Саволино потеряли от дифтерита сразу двух детей: сына Джулио и дочь Альду. Это случилось четыре года назад. Со смертью детей совпало разорение синьора Джакомо, и Васта, тосковавшая по детскому смеху, детским голосам, подала мужу мысль открыть ученический пансион.

На удивленный взгляд жены Джакомо ответил:

– Вот, привез одного. Это – Фелипе, сынишка Фраулисы. Брат Шипионе не отпустил никого из своих ребят.

Васта бросилась к племяннику, обняла его, осыпала лицо мальчика поцелуями.

– Маленький мой, как я рада тебе!

Фелипе смутился, а тетка жадно рассматривала черты его лица, стараясь найти сходство с умершим сыном.

«Нет, не похож, – с огорчением подумала она. – Но все равно буду любить его…»

– Здравствуйте, синьора Васта, – вежливо сказал Фелипе, как учила его мать.

– Не синьора, а тетя, тетя Васта, – ласково поправила его женщина. – Ты, наверно, уже соскучился по маме?

– Да, тетя Васта, – потупился Фелипе.

– Ну ничего, мой маленький, вот попривыкнешь у нас, и мы напишем маме большое-пребольшое письмо. Ты умеешь писать?

– Пишу, только еще плохо, – прошептал мальчик.

– Научишься! Но что же я, – спохватилась синьора Васта. – Ты, конечно, проголодался с дороги, пойдем, я тебя накормлю.

Ожидая племянников из Нолы, Васта долго раздумывала, где их поместить. Бездетной женщине хотелось, чтобы мальчики жили рядом с ней, и все же она решила, что не стоит создавать им особые условия, выделять из общей среды. Теперь при взгляде на Фелипе, такого маленького и нежного, так исхудавшего после болезни, Васта чуть не поколебалась в своем решении.

«Возьму его к себе хоть на время, – думала она. – Пусть поправится, привыкнет к нашим порядкам. Хотя… Потом труднее будет отрываться от него. Пусть уж будет так, как задумано…»

Накормив Фелипе, тетка повела его по парадной лестнице в ученическую спальню, помещавшуюся на втором этаже. Парадная лестница была так широка, что по ней могла проехать карета, запряженная шестериком лошадей в ряд. Но мраморные ступени были выщерблены, резьба ограждений поломана, перила изрезаны ножом.

Кровати учеников стояли в громадной комнате, высота которой поразила Фелипе: она была не меньше пятнадцати локтей.[34] Подоконники узких окон находились высоко над полом, мелкие стекла пропускали мало света, и в дортуаре[35] было мрачновато, хотя на улице стоял солнечный день.

К одной из стен примыкал камин, такой большой, что там можно было жечь целые бревна. Но он был до половины заложен кирпичом, чтобы не платить за него налог, как объяснила мальчику тетка.

Узнав о появлении нового школяра, в комнату вбежали пять-шесть мальчиков в возрасте от десяти до пятнадцати лет. Ученики были распущены на летние каникулы, и в пансионе оставались только иногородние, за которыми не приехали родные. Представив ученикам Фелипе, синьора Васта ушла.

– Новичок, новичок!..

Новые товарищи окружили Фелипе.

Школьники любят задирать новичка, поднять насмех. Окружив Фелипе, ребята насмешливо рассматривали его простенькую куртку с аккуратными заплатами, короткие панталоны, едва доходившие до колен. Один мальчуган, особенно задорный, ровесник Фелипе, воскликнул, намекая на пятна, еще не сошедшие с лица Бруно:

– Ой, братцы, боюсь! Оно, наверное, кусается!

– Да, оно кусается! – звонко воскликнул Фелипе, и в тот же миг насмешник получил здоровенную затрещину, сбившую его с ног. Оскорбленный бросился на обидчика, но старшие ребята стали между ними.

– Ты получил по заслугам! – строго сказал высокий стройный Альфонсо Маринетти. – А теперь подайте друг другу руки.

Поступок новичка внушил к нему уважение товарищей, и Фелипе Бруно был безоговорочно принят в среду пансионеров с улицы Добрых бенедиктинцев.

Фелипе, привыкший к простой удобной одежде сельских ребят, сам мог бы поиздеваться над костюмами неаполитанских школяров. Они носили длинные черные кафтаны строгого покроя, похожие на сутану,[36] их брюки ниспадали на мягкие башмаки.

Фелипе недолго ходил в деревенской одежде. Вечером в пансион пришел портной, снял с Фелипе мерку, и через два дня маленький ноланец не отличался по внешнему виду от пансионеров Саволино. Новый костюм страшно не понравился мальчику, он стеснял его движения, держал точно в оковах. Но Фелипе безропотно подчинился всем требованиям, какие предъявляла новая обстановка.

Глава седьмая На городских улицах

Луиджи Веньеро, развеселый мальчуган из Аверсы,[37] первым испытавший силу кулаков Фелипе, сделался закадычным другом новичка.

До начала занятий оставалось еще больше двух недель, и с разрешения синьоры Васты два друга целыми днями бродили по улицам. После маленькой Нолы Неаполь казался Фелипе грандиозным. Но было в нем такое, что роднило этот большой город с Нолой. Куда бы ни забрались мальчики, на востоке всегда виднелась двугорбая вершина Везувия, точно синяя туча, по капризу спустившаяся на землю. А на закате гора принимала бесподобный фиолетовый цвет.

Благодаря необычайной прозрачности воздуха казалось, что стоит добраться до конца улицы, выйти за городскую стену – и он окажется перед тобой, вечно дымящийся, вечно грозящий людям вулкан. А на деле до него пришлось бы прошагать добрых пять-шесть миль.

Жизнь Неаполя, как и любого южного города, в дневное время протекала на улицах, площадях, набережных. По утрам горожан будили козы. Едва лишь небо начинало розоветь на востоке, как Неаполь наводняли полчища коз. Пригородные молочницы не обременяли себя тяжелыми сосудами с молоком. Они просто пригоняли к крыльцу покупателя стадо коз; белые, черные, пестрые козы теснились на мостовой, звонко стуча копытцами по лавовым плитам. Каждое стадо вел старый козел с острыми рогами, свалявшейся шерстью. Козлы знали свое дело и с точностью почтальонов разводили подчиненных по домам клиентов.