Маргерит Дюрас - Летний вечер, половина одиннадцатого

• Название: Летний вечер, половина одиннадцатого
• Автор: Маргерит Дюрас
• Издательство: ИД «Флюид»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-148-7

Маргерит Дюрас уже почти полвека является одной из самых популярных и читаемых писательниц не только во Франции, но и во всем читающем мире. «Краски Востока и проблемы Запада, накал эмоций и холод одиночества — вот полюса, создающие напряжение в прозе этой знаменитой писательницы».

В «западных» романах Дюрас раннего периода — «Модерато Кантабиле» и «Летний вечер, половина одиннадцатого» — любовь тесно переплетается со смертью, а убийства — вариации на тему, сформулированную Оскаром Уайльдом: любящий всегда убивает того, кого любит.

---

— Не стоит рассчитывать, что сегодня вечером в городе будет свет, — сказала управляющая отелем. — Так всегда бывает в нашем краю, грозы здесь очень сильные, и обычно света нет всю ночь.

Света нет. Гроза еще будет бушевать, короткие ливни будут обрушиваться один за другим всю ночь. Небо все такое же низкое, и все так же ползет: сильный ветер волочит его к западу. Так отчетливо виден этот тяжелый пласт до самого горизонта. И отчетливо видны границы грозы, которая все еще силится захватить светлые участки неба.

С балкона, где она стоит, Марии видна гроза во всю ее ширь. А они остались в зале ресторана.

— Я скоро, — сказала им Мария.

За ее спиной, в коридоре, все дети уже спят. Среди них Жюдит. Обернувшись, Мария может увидеть ее — уснувший комочек в нежных отсветах керосиновых ламп, висящих на стене коридора.

— Я скоро, как только Жюдит уснет, — сказала им Мария.

Жюдит спит.

Отель переполнен. Люди в комнатах, люди в коридорах, скоро и в этом коридоре прибудет народу. В отеле больше людей, чем в целом квартале городка. А за городком тянутся дороги, пустынные дороги тянутся до самого Мадрида, к которому с пяти часов движется гроза, проливается дождем то здесь, то там, полыхает молниями, набирает силу. Когда-нибудь она иссякнет. Когда же? Она будет бушевать всю ночь.

Все кафе в городке уже закрыты.

— Мы тебя ждем, Мария, — сказал Пьер.

Городок маленький, он уместился на двух гектарах, неправильных очертаний, до отказа заполненная форма с четким контуром. А дальше, куда ни повернись, простираются поля; такие однообразные, ровные, лишь едва заметно колышутся они в ночной темноте, но на востоке как будто вдруг обрываются. Там река; за лето она пересохла, но завтра она выйдет из берегов.

Часы показывают десять. Вечер. Лето.

Под балконами отеля проходят полицейские. Поиски, должно быть, совсем вымотали их. Они тяжело волочат ноги по уличной грязи. Уже много часов прошло после убийства, и они говорят теперь о погоде, о грозе.

— Родриго Паэстра, он где-то на крышах.

Мария вспомнила. Крыши — вот они, они пусты. Тускло поблескивают под балконом, на котором она стоит. Никого.

Они ждут ее в зале ресторана, среди столиков, с которых уже убрано; они забыли о ней, сидят, боясь шелохнуться, не отрывая глаз друг от друга. Отель переполнен. Им негде больше побыть вдвоем, только здесь.

Снова раздаются свистки — на другом конце городка, далеко за площадью, в той стороне, где Мадрид. Ничего не произошло. Полицейские задерживаются на углу улицы слева, идут дальше. Это просто дозор. Полицейские проходят под ее балконом и сворачивают на другую улицу.

Десять часов или немного больше. Ей уже давно пора быть с ними в ресторане, войти к ним, вторгнуться между его и ее глазами и еще раз сообщить им свою потрясающую новость:

— Мне сказали, что Родриго Паэстра прячется где-то на крышах городка.

Она уходит с балкона в коридор, ложится рядом с Жюдит. Ее Жюдит, ее комочек среди других спящих в коридоре детей. Мария тихонько целует ее волосы.

— Жизнь моя, — шепчет она.

Малышка не просыпается. Она лишь едва заметно шевельнулась, вздохнула и снова погрузилась в глубокий сон.

И городок тоже теперь погружен в сон, в спокойный сон. Только кое-где говорят еще о Родриго Паэстре — он нашел свою жену обнаженной рядом с Пересом, оба крепко спали после любви. А теперь она мертва. Мертвое тело девятнадцати лет от роду лежит в мэрии.

Если бы Мария встала, если бы пошла в ресторан, она могла бы попросить, чтобы ей принесли чего-нибудь выпить. Она представляет себе первый глоток мансанильи, ее вкус во рту и потом — разливающийся по телу покой. Но не встает.

Где-то там, за этим коридором, за желтой трепещущей завесой света керосиновых ламп раскинулись крыши городка, а над ними ползет небо, ползет, сгущаясь и тяжелея. Кусок неба она видит в прямоугольнике открытой балконной двери.

Мария встает. Может быть, все-таки вернуться в ресторан, где они еще сидят, потрясенные внезапно поразившим их желанием, сидят одни среди пустых столиков и измученных официантов, которые ждут их ухода, но они их даже не видят.

Она снова идет на балкон, закуривает сигарету. Дождя пока нет. Что-то долго его нет. Он назревает в темном небе, но надо еще подождать. За дверью балкона слышно, как заходят в коридор мужчины и женщины. Они говорят тихо, чтобы не разбудить детей. Ложатся. Некоторое время лежат молча, надеясь уснуть, но сон не идет, и они опять начинают разговаривать. Отовсюду, особенно из переполненных комнат, доносится гул голосов, перекрываемый через равные промежутки времени неотвратимыми, как рок, шагами полицейских.

Шаги проходят, и возобновляется ровный семейный гул, неспешные, усталые, такие будничные разговоры во всех замкнутых коридорах и комнатах. За каждой дверью, на сдвинутых кроватях, в тесноте, рожденной из внезапной прохлады грозы, говорят о лете, об этой летней грозе и о преступлении Родриго Паэстры.

Вот наконец и ливень. В несколько мгновений он заполняет улицы. Слишком сухая земля не может впитать сразу столько воды. Деревья на площади гнутся от ветра. Мария видит, как их кроны то появляются, то скрываются за коньками крыш. А когда молнии озаряют городок и поля вокруг, в их мертвенно-белом свете на один этот миг видит она неподвижный комок в струях дождя — фигуру Родриго Паэстры, скорчившуюся в проеме темного каменного дымохода.

Всего несколько минут продолжается ливень. Снова становится тихо, и ветер тоже стихает. И свет — слабый, смутный, долгожданный — проливается с утихомирившегося неба. И в этом свете — так хочется, чтобы он стал ярче, что он и вправду словно разгорается, но скоро, скоро померкнет в преддверии нового ливня — в этом свете Мария видит неясный силуэт; он бьет в глаза, он вопиет, этот неясный, размытый силуэт Родриго Паэстры.

Полицейские возобновляют свои поиски. Они вернулись, как только утихомирилось небо. Шлепают и шлепают по грязи. Мария перегибается через перила балкона и видит их. Один из них смеется. Весь город полнится свистками, они раздаются через равные промежутки времени. Это просто дозоры, дозоры будут ходить до утра.

Кроме того балкона, на котором стоит Мария, еще много балконов выходят уступами на северный фасад отеля. Все они пусты, все, кроме одного — справа от Марии, этажом выше. Они, наверное, там недавно. Мария не заметила, как они появились. Она пятится в дверной проем, в коридор, где все уже спят.

Наверно, это их первый поцелуй. Мария гасит сигарету. Она видит их, так отчетливо они вырисовываются во весь рост на фоне ползущего неба. Поцелуй длится, руки Пьера легли на груди Клер. Должно быть, они что-то говорят друг другу. Но очень тихо. Должно быть, это первые слова их любви. Слова рвутся с губ между двумя поцелуями, рвутся неудержимо.

Полыхают молнии, и мертвенно-бледным в их свете становится город. Они вспыхивают неожиданно, в каком-то непостижимом ритме. И когда они озаряют небо, мертвенно-бледными становятся и эти поцелуи, и два силуэта, слитые теперь в один, неразделимые, сколько ни всматривайся, хоть ослепни. Может быть, за черным пологом неба он поцеловал сначала ее глаза? Кто знает? Твои глаза, они были цвета твоего испуга сегодня днем, цвета дождя, что лил тогда, Клер. Твои глаза, я едва различаю их, но как же я не замечал этого раньше, твои глаза серые, да?

А рядом с этими поцелуями, всего в нескольких метрах, Родриго Паэстра, закутанный во что-то коричневое, ждет конца отпущенной ему адской ночи. На рассвете с ним будет кончено.

Гроза вновь набирает силу, сейчас новый ливень разлучит их, и Мария не сможет больше, их видеть.

Но пока он делает это, и Мария делает то же самое, ее руки ложатся на ее оставленные в одиночестве груди, потом руки бессильно падают, вцепляются в балконные перила, и нечем ей занять их.

Когда они слились в один силуэт, неразделимый, хоть ослепни, она подошла к самому краю балкона, теперь же она отступает назад, в коридор, где новый порыв ветра уже ворвался в стеклянные колпаки керосиновых ламп. Нет, она не может не видеть их, она этого не вынесет. Она их видит. Видит их тени на той самой крыше. Их тела отрываются друг от друга. Ветер раздувает ее юбку, и они смеются, озаренные вспышкой молнии. Тот же ветер, что забрался под ее юбку, проносится над всем городком, налетая на коньки крыш. Еще две минуты — и гроза разразится, обрушится на городок, опустошит улицы, балконы. Он, должно быть, чуть отступил, прежде чем обнять ее снова, чтобы опять увидеть ее впервые в сиянии счастья, обостренного этой им самим придуманной болью: пусть она будет далека от него. Они не знают, они еще не подозревают, что гроза разлучит их на эту ночь.

Надо ждать. И чем дольше ждешь, тем сильнее нетерпение, оно уже достигло предела, и вот — наступает передышка. Рука Пьера на теле другой женщины, шарит по всему ее телу. Другой рукой он крепко прижимает ее к своей груди. Свершилось, это навсегда.