Владимир Бешлягэ - Игнат и Анна

• Название: Игнат и Анна
• Автор: Владимир Бешлягэ
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

БЕШЛЯГЭ Владимир, прозаик. Родился в 1931 году в селе Малаешты Молдавской ССР. В 1955 году окончил Кишиневский государственный университет. Более 20 лет работает в редакциях республиканских журналов. В настоящее время является заместителем ответственного редактора органа Союза писателей Молдавии журнала «Нистру». Начал свою литературную деятельность как автор рассказов для взрослых и для детей. Первые сборники его рассказов появились в 1956, 1959, 1963 и 1964 годах. Всесоюзную известность принес Бешлягэ роман «Крик стрижа», выпущенный издательством «Советский писатель» в переводе на русский язык в 1969 году. В 1976 году Бешлягэ была присуждена Государственная премия Молдавской ССР по литературе и искусству за его второй роман «Дома», выпущенный на русском языке издательством «Советский писатель».

Много внимания уделяет В. Бешлягэ и художественному переводу. В его переводе вышли на молдавском языке произведения Льва Толстого, Тургенева, Бичер Стоу, «Дафнис и Хлоя» Лонга, «Похвала глупости» Эразма Роттердамского и др.

---

– Нашел он тебя?…

Игнат оборачивается на голос и видит за оградой Гулицу в неизменной кушме и с топоришком в руках.

– Кто?… Ах да, Петр Николаевич?… Нашел.

– Чего ему? Все насчет твоего дома?

– Не только моего, Гулица, всей нашей улицы… – Игнат чертит в воздухе крест.

– Ну? Й меня тоже на снос? – не верит Гулица, роняя топор, и, нагнувшись, сообщает некстати: – Вот хочу рукоятку для вил выстрогать. Копать пора.

– Думаешь, пора?

– Самое время.

Гулица говорит громко, хотя, собственно, чего кричать – дворы у них рядом. Они каждый день видятся и никогда не встречаются. Очень редко заходил Гулица к Игнату на двор, да и Игнат не охотник гостевать по гулицам.

– Где будешь вскапывать?

– Тут, перед домом, – показывает Гулица.

– Надо бы и мне взяться, – вздыхает Игнат.

Ржавый скрип железа отвлекает его от тягостных мыслей. Прячущаяся за горушкой судьба вернула злополучную машину от шлагбаума и поставила ее прямо перед воротами Игната. В доску ошалевший шофер бегал как заводной вокруг поднятого капота. То он вскакивал на крыло и совался в мотор, то спрыгивал на землю к кабине. И как только хлопал дверцей машины, странное дело, автоматически, со страшным грохотом соскакивал и защелкивался капот. Но герой не сдавался и остервенело вертел заводную ручку.

«Плохи твои дела, друг», – сочувственно бормочет Игнат и уходит от своей судьбы в дом. Но на месте ему не сидится. Торопливо скинув ботинки, он остается в носках. Их по два на каждой ноге, зато и дыры в разных местах. Как солдат перед боем, он решает умыться и надеть чистое. На кухне находит таз, моет руки, лицо, ноги. Чистые шерстяные носки лежат под подушкой – эх, жизнь бобыляцкая! – он надевает выходной костюм, ищет сапоги – не ехать же в грязных ботинках…

Он торопится, он безумно спешит, торопится обуться, одеться, выйти из дому. Но куда ему спешить? Некуда ему спешить. Может, у него дела какие-нибудь? Нет у него никаких дел. Может, его ждет где-то кто-то? Никто нигде его не ждет. Да. Хочет поскорей выбраться из дому? Да. К забору своему тянется, спешит выбежать на шоссе? Да. Торопится навстречу судьбе…

Игнат медленно переступает порог. Машина здесь, куда ж ей деться? Водитель почти целиком забрался в мотор, только задница наружу торчит.

Снежинка опускается на ресницу Игната и мгновенно тает. Он трет глаза, смотрит на небо, оглядывает темнеющие дали днестровской излучины.

– Показалось…

Присел на корточки, тронул землю.

– Рановато вроде для снега…

Души его неродившихся деток – тонкие озябшие деревца палисадника машут голенькими веточками, подзывая его: «Вот и суббота пришла. Что ж ты нейдешь? Хоть постой, помолчи с нами. Спроси, как мы себя чувствуем». – «Как себя чувствуете, ребятки?» – «Да вот холодно. Зима идет». «Да, идет, – отвечает Игнат. – Надо бы вас соломкой укрыть, а то, не ровен час, зайцы обгложут…»

Ближняя дверца машины щелкнула.

Игнат глядит… из кабины появляется ножка в капроновом тонком чулке, в черной туфельке. Она спускается на ступеньку, чуть медлит в ожидании напарницы, своей зеркальной пары в том же наряде. Посовещавшись между собой, они не приходят к согласию, и первая на свой страх и риск пускается дальше, сходит с подножки, неуверенно нащупывая почву. Став прочно на асфальт, она зовет вторую, замешкавшуюся на ступеньке. И вот владелица божественных ножек стоит на шоссе… Такая нежданная, между машиной и канавой с дождевой водой, такая беззащитная, в легких черных туфельках, в плюшевом зеленом пальтишке, повязанная желтым платком, похожая на расцветший подсолнух, невесть каким чудом занесенный на асфальт в эту слякотную осеннюю пору. Как не хватает солнца этому удивительному цветку!.. Через несколько часов, когда кончится суббота и канет в прошлое ночь на воскресенье, когда эта чужая женщина, не простившись, покинет его дом и он попытается осознать все происшедшее, ему представится, что она возникла перед ним, как в безветрии легкий дымок над крышей… Он уже видел ее – но где же? На окраине города, несколько лет назад. Добираясь домой на Побывку, он стоял на шоссе рядом с женщиной в желтом платке, похожей на эту. Скорее даже не похожей – ведь годы прошли с тех пор! – но он помнит, что и та женщина была печальна и сказала ему – или это сердце шепнуло? – что у нее горе в семье. Но все это позже узналось, а поначалу он был весел, разговорчив, даже болтлив – домой же ехал, в отпуск! – молодцевато расхаживал по краю шоссе, голосовал каждой машине, но они проносились мимо. Пошучивал и, чтобы развеселить понурую молодку, все нахлобучивал ей на платок свою белоснежную бескозырку, сама-де голосуй! Потом, когда узнал, что дома ее ждет мертвый ребенок, шутки кончились, и он, раскинув руки, вышел на дорогу перед первой же легковушкой. Частник обругал его, но женщину посадил. Закрывая дверцу, она бросила на Игната такой пронзительный взгляд, что он вспоминал о ней весь остаток дороги. И он будет вспоминать о ней всю ночь с субботы на воскресенье, скорчившись на лавке под окном, в смятенном полусне, смешавшем воедино пережитое накануне, горести последних месяцев одиночества, потаенные желания, сладко мучившие его с детских лет, – он уснет одетый, скинув только сапоги, – а эта чужая незваная женщина, с которой он вернется из города и проговорит далеко за полночь, будет лежать в его постели… Глядит Игнат на машину, на диковинный цветок подсолнуха, выросший перед ним из асфальта и медленно поводящий желтой головкой в поисках солнца, затерявшегося среди серых набухших туч, и думает: «Какого дьявола я на нее пялюсь? Делать мне больше нечего?» Отворачивается и начинает искать глазами вилы: надо бы пошарить за домом, Гулица вроде бы там их оставил. Взять и отнести в сарай, а то как раз кто-нибудь позаимствует. Идет к огороду и слышит, будто бы кто-то окликает его из-за спины. Молча. Беззвучно…

Игнат резко оглядывается.

Женщина в желтом платке стоит у забора.

«Перепрыгнула через канаву? Но вряд ли ей это под силу, такой маленькой. Может, повыше перешла, через мосток? Да нет, не успела бы. Удивительно, ей-богу. Ну… и чего же она от меня хочет? Небось скучно в кабине…»

Теперь он может разглядеть ее лучше. Лицо у нее бледное – может быть, желтый платок съел румянец, – щеки округлые, нежные, – невольно подавшись навстречу ей, Игнат замечает дымку печали в ее глазах. И чего навязалась на мою голову, думает Игнат, забыв, что еще минуту назад сам упрекал себя за то, что глазеет на незнакомку. Надо бы эти чертовы грабли отыскать… тьфу, то есть вилы! Неизвестно чем эта женщина здорово его зацепила. Нет, на жену шофера она не похожа. А то си-Дела бы в кабине и не высовывалась. Или костерила бы почем зря своего мужа-задрыгу. Нарядная… Видно, парень подобрал ее на дороге. Отчего же она не остановит Другую машину? Чего ждет терпеливо? Чего мешкает здесь?…

– Добрый человек, не дашь ли напиться?

Игнат так растерялся, что ни слова не понял. Смотрит на нее чуть ли не с ужасом, как на чудо-юдо заморское. Переспросил бы: что, мол, ты сказала? – да неловко, еще примет за дурака. И, в сущности, о чем может спрашивать путница, незнакомка, если не о самых обыкновенных вещах: о времени, о дороге, о… По запекшимся губам женщины он наконец догадывается:

– Водицы подать?

Она кивает и смотрит на кран во дворе, из которого звучные капли падают на дощечку и растекаются лужицей вокруг молодой яблони. Перехватив ее взгляд, Игнат почти умоляет:

– Нет… то есть нет! Не годится из крана – ржавчиной отдает и холодная. Я из дому принесу, сейчас, погоди!..

Опрометью, как подросток, кидается к дому, словно бы не ворочал всю неделю камни, словно бы не месил нынче грязь по всему селу, словно бы не было нынешней Мучительной ночи. Влетает в сени, тычется по углам; куда же я задевал кружку? Бежит на кухню, там ее нет, ищет в комнате – на столе не видать. Останавливается запыхавшись: да где же она? Пот его прошибает – вот незадача, человеку напиться, а посуда как провалилась. Это называется хозяин. Называется – в доме порядок. А человек ждет, губы у него обметало от жажды. Кто знает, откуда она, бедная, едет? Как же это она хорошо по-женски сказала: «Добрый человек, не дашь ли напиться?» Напиться… Человеку напиться… Кружка стоит, как ей и положено, на фанерной крышке ведра, в углу сеней, на табурете. Что он, ослеп или совсем обалдел? Но кружка ему не нравится, нельзя в такой посудине подать человеку воду. Он опять бежит в комнату, падает на колени перед буфетом и с самого низу достает чашку – одну из двух заветных, с золотыми цветочками, – ополаскивает ее в сенях, наполняет, выносит.

Подает чашку через забор, а когда женщина подносит ее к губам, отводит взгляд в сторону: пусть пьет спокойно, видно, истомилась. Сквозь колья ограды видит ножки ее. Холодно, наверно, в капроне… Да и туфельки не по сезону. Игнат густо краснеет. Как это я так потерялся: и кружку найти не мог, и вообще как сопливый мальчишка! А теперь сквозь забор на ножки уставился…