Галина Щербакова - Аллочка и плотина

• Название: Аллочка и плотина
• Автор: Галина Щербакова
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-35734-5

---

На зимние каникулы мы все свиделись. Высоченный моряк с неистребимым одесским акцентом рассказывал какие-то глупые истории, Аллочка много хохотала, мама ее громко хрустела пальцами, Глаша плакала, а Гена… Гена сидел и молчал.

С какого-то момента жизни время ускоряет свой бег. И пропадают длинные утра и замедленные вечера, и только понедельники начинают отстукивать особенно нахально… Видно, это право они присвоили себе с вечно наивного человеческого желания попытаться начать все сначала. С первого нового дня… А ведь начала нет… Все изначально, испокон веку начато… И раскручивается жизнь по давно ей известному маршруту-плану, и ничего в ней не изменить… По этому плану и уехала Аллочка с моряком. Накануне их отъезда Гена вызвал ее из дома, Аллочка умолила меня постоять невдалеке, потому что «ей не хочется оставаться с ним наедине». И я стояла так, чтобы меня видела она и не видел он.

– Что же ты, Аллочка? – тихо спросил Гена.

– Ах! – ответила Аллочка. – Сколько можно, Геннадий, об одном и том же?.. Я его люблю, а ты мне просто школьный товарищ… Между прочим, я тебе никогда ничего не обещала… Пожалуйста, оставь меня в покое… И останемся друзьями…

Что-то в таком роде было ею сказано, а может, и нечто другое, потому что никто из нас не придавал такого уж значения разговору, чтоб запомнить его навсегда и дословно. Аллочка отделывалась, я ей в этом помогала, стоя на стреме, а Гена слушал, но не слышал. Он был обречен.

После окончания института я уехала далеко и надолго. Отягощенная собственной жизнью, всеми ее радостями и хлопотами, я потихоньку забывала свой город и школу. Это всегда так бывает в первые годы самостоятельности. Острая память детства приходит позднее. Но информацию об Аллочке я имела. Она шла из маминых писем.

«А Найдениха получила, чего заслужила, – писала мама. – Турнули ее муженька с работы, и давно пора… Зажрались они без совести, и то, и се им подай… Бога не признают, а он все равно есть… И кто что заслужил, тот то и имеет… Когда у всех черный хлеб, у них масло, а кур отборной пшеницей кормили… Рано или поздно, а лафа кончается… Аллочка твоя оказалась никудышным человеком, потому что так и не закончила институт, зато двоих детей уже нарожала. А платформы под этим нет… Кто ей будет теперь помогать, если папочка ее стоит ни в чем?»

«Заховали Найденова. (Это через какое-то время.) Плохой он человек, но все равно царство небесное. Хоронили хорошо. Было пять венков, и райком давал грузовик с ковром за старые заслуги. Приезжала Аллочка с детьми, но без мужа. Постарела! Спрашивала про тебя, я ей показала фотографию, где ты в белой шляпе возле лодки. Сейчас вас не сравнить, ты против нее Изольда Извицкая».

«Горбатая Глаша наложила на себя руки. Люди разное говорят, что жила она с покойником, любила его и решила пойти следом. А другие считают, что отказала ей Найдениха от места, а она слабосильная, и никто ее не берет… Жизнь и здоровому трудная, а про горбатого и говорить нечего… Так что, может, оно и лучше… Приезжала Аллочка, вот тут ничего не скажу, молодец… Все-таки Глаша ее и обстирывала, и обглаживала… Плакала сильно. Мы так поняли, что у нее не все в порядке. Боты на ней нечиненые, сбитые, и пальтишко, еще отцом справленное. Он ей нужен был, этот замуж в восемнадцать цветущих лет? Куда б он делся?»

«Аллочка твоя разошлась. Вернулась с детями к матери. Это ж надо быть такому горю… Учишь вас, учишь, мучаешься, мучаешься, а потом к тебе же на голову… Вот когда она локти себе кусает. Найдениха берет теперь шить, а Аллочка устроилась в школу, в пятых классах преподает географию… Бога не признают, а он есть… Я им позычила тысячу рублей, но боюсь… Ходят слухи насчет реформы… В какую, интересно, она будет сторону и как они будут отдавать? Может, ты узнаешь и напишешь? Геньку Беспалова помнишь? Вот у него как раз пошла козырная карта… Работает где-то за границей и женился на дочери то ли министра, то ли маршала… Мать его, придурошная Клавка, за водой теперь ходит в лакированных лодочках… Она всегда была без ума, а лодочки на ее мозолях треснули…»

Когда я приезжала к маме, мы всегда встречались с Аллочкой. Наши дети играли в песке или катались на велосипедах, а мы сидели на лавочке, грызли семечки, лениво вспоминали того, другого… В их доме всегда стучала машинка, Аллочкина мама почти не поднимала своей облысевшей головы от шитья. В сущности, на ее работу жили, потому что Аллочка пыталась заочно кончить пединститут и часов в школе имела немного.

Все у них было по-прежнему. Ничего не прибавилось за прошедшие годы, висели те же бархатные портьеры, на буфете лежали те же дорожки ришелье, кровати оставались кроватями с шишечками, с марсельным покрывалом и накидкой на подушках. Послевоенный, сражавший нас наповал шик истлевал потихоньку, и было по всему видно, что перемен в доме не предвидится. Неоткуда было им взяться. Правда, к ванне подвели водопровод и слив. Она так и стояла посреди кухни, и это уже выглядело глупо и неопрятно, а Аллочка сказала:

– Двое отпускных на канализацию ушло, прямо ужас…

Однажды, когда мы совсем разомлели на лавочке и отупели от семечек, калитка скрипнула, и хорошо одетый, весьма солидный господин шагнул во двор.

– Ой! – закричала Аллочка, стряхивая с груди семечную шелуху, и скорее по быстроте ее реакции, а не по чему другому, я сообразила: пришел Геня-Гена-Геннадий, как его там, Беспалов.

Он поцеловал нам грязные от семечек руки, вытер красивым клетчатым платком пот со лба, изящно поддернул на коленях красивые брюки и сел у наших ног на детской скамеечке.

И все вернулось. Был влюбленный парнишка, который преданно смотрел на Аллочку. Потрепанная жизнью, неухоженная женщина обретала былую красоту и уверенность в себе. Мне отдавалось привычное место прислужницы, субретки. Даже орущие во всю глотку наши дети стали тише и несколько растворились в пространстве, будто наконец осознали вторичность своего существования супротив нас, родителей и главных. Так начался второй этап этой любви. Геннадий приезжал каждый год в отпуск. Один, без жены и детей. Их он отправлял к теще. Он оставлял свою красивую импортную машину – их было несколько за все время – у матери, а торчал у Аллочки. Из чужих палестин он привозил ей фартучки на грудь, взбивалки для коктейлей, микроскопические открывалки для кока-колы, разноцветные губки для мытья посуды, цветные мелки детям, мониста из ракушек и прочую мелочь, от которой Аллочка в восторге закатывала глаза, потому что не имела для нее значения бессмысленность подарка. Она наполняла это дарение своим внутренним содержанием, а значит, цены всей этой чепухе не было.

Мы больше не пересекались с Геннадием во время его приездов, но Аллочка… Как она изменилась. Она стала даже лучше, чем была в детстве. Это была женщина, испившая до дна горечь и успокоенная тем, что все уже позади. В конце концов, горечь позади – это даже лучше счастья впереди. Какая разница, что будет завтра или через год… Было бы сегодня! А сегодня было таким, что не раздражали чужие, сшитые матерью платья, висящие на плечиках, не саднили душу переводы алиментов и бесконечный стон мамы по вечерам: «Что с тобой будет, когда я умру?»

Все это не слышалось, не виделось, потому что лежали на буфете цветные соломки для виски со льдом, инкрустированные прищепки держали на веревке столовые салфетки многоразового использования.

– Он построит там плотину, – горячо говорила Аллочка в мой приезд, – и тогда сможет развестись с женой.

Похорошевшая, вдохновленная, она снова стала нравиться мужчинам. Видимо, мужчины все-таки существа в себе абсолютно не уверенные. Им обязательно надо, чтобы кто-то другой утвердил их в том, что у них перед глазами.

Возник инженер по технике безопасности, скромный, хороший дядька, чуть прихрамывающий и очень этого стесняющийся. Он влюбился в Аллочку и сделал ремонт их дома, потому что давно прогнили половицы, перекосились рамы, осела дверь. Это он как-то исхитрился затащить ванну в самый угол и загородить ее полиэтиленовым пологом и таким образом придать кухне человеческий вид.

– Ну что ты! – махнула на меня Аллочка. – Зачем он мне нужен? Я подожду Геночку…

У нее стало что-то с памятью, потому что разговор теперь шел такой: они будто бы любили с Геней друг друга с детства, а этот подлец, этот авантюрист, этот брачный аферист – первый муж – сбил ее на какую-то секунду с толку, воспользовался ее девичьей, опять-таки секундной, слабостью, в результате которой мгновенно появилось двое детей, и только после этого она, Аллочка, очнулась…

– Ты не помнишь, – спрашивала я, – почему ты поехала в Одессу?

Аллочка смотрела на меня удивленно.

– Ты что, забыла? Там же была тетя! Я была малокровная, и мне нужно было усиленное питание…

Я поняла: нет ничего сильнее идеализма. Выношенная, дорогая тебе идея – все по сравнению с грубыми материалистическими фактами. Это они – мираж, иллюзия или что там еще… А идея? Идея – это истина.