Дэниел Силва - Убийство в Вене

• Название: Убийство в Вене
• Автор: Дэниел Силва
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель, Харвест
• Жанр: Триллер
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-039128-8, 978-5-9713-5439-0, 978-5-9762-2010-2, 978-985-16-2228-9

В венском офисе израильской разведки взорвалась бомба.

Одна из жертв взрыва – Эли Лавон, старый друг Габриэля Аллона.

Когда-то Аллон считался лучшим из лучших оперативников секретных служб.

Теперь он вышел в отставку, ведет тихую жизнь и не намерен возвращаться к прежней работе.

Однако если речь идет о покушении на жизнь друга – он готов действовать вновь.

Аллон начинает расследование – и вскоре понимает, что следы преступников ведут в трагическое прошлое его собственной семьи.

«Смерть в Вене» завершает цикл из трех романов, написанных о неоконченном деле холокоста. Кража нацистами произведений искусства и сотрудничество с ними швейцарских банков послужили фоном для «Убийцы по прозвищу Англичанин». Роль католической церкви в холокосте и молчание папы Пия XII вдохновили меня на написание «Исповедника».

---

По этому поводу не было особых фанфар и возбуждения, какие сопровождали весть о захвате Эйхманна. Собственно, захват Радека через несколько часов был отодвинут на задний план известием о смертнике, убившем с помощью бомбы двадцать пять человек на рынке в Иерусалиме. Лев получил некоторое удовлетворение от такого развития событий, казалось, подтвердившего его точку зрения, что у государства есть куда более важные заботы, чем преследование старых нацистов. Он начал именовать эту историю «придурью Шамрона», но довольно быстро обнаружил, что в этом отношении одинок среди рядовых своей службы. А на бульваре Царя Саула захват Радека, казалось, разжег старые костры. Лев изменил свою позицию, чтобы не противостоять общему настроению, но было уже слишком поздно. Все знали, что задержание Радека было устроено Memuneh и Габриелем и что Лев на каждом повороте всячески пытался препятствовать им. Отношение ко Льву рядовых бойцов упало до опасно низкого уровня.

Слабая попытка сохранить в тайне австрийскую принадлежность Радека была взорвана видеопленкой его прибытия в Абу-Кабир. Венская пресса быстро и правильно установила, что узником является Людвиг Фогель, довольно известный австрийский бизнесмен. Неужели он и правда согласился добровольно покинуть Вену? Или же в действительности был выкраден из своего похожего на крепость дома в Пятом округе? В последующие дни газеты полны были догадок о таинственной карьере Фогеля и его политических связях. Проведенные прессой расследования опасно близко подошли к Петеру Метцлеру. Ренате Хофманн из Объединения за лучшую Австрию призывала начать официальное расследование и высказала предположение, что Радек, возможно, был связан с бомбой, взорвавшейся в «Рекламациях за период войны и справках», и с таинственной смертью пожилого еврея по имени Макс Клайн. Ее требования не были услышаны. Взрыв бомбы был устроен исламскими террористами, заявило правительство. Что же до смерти несчастного Макса Клайна, так это было самоубийство. Дальнейшее расследование, заявил министр юстиции, ни к чему.

Следующая глава в деле Радека развернулась не в Вене, а в Париже, где на французском телевидении выступил замшелый бывший кэгэбешник, заявив, что Радек был московским шпионом в Вене. Бывший мастер шпионажа в Штази, ставший своего рода литературной сенсацией в новой Германии, тоже претендовал на Радека. Шамрон сначала заподозрил, что эти притязания являются частью кампании дезинформации, направленной на то, чтобы вытравить из ЦРУ вирус Радека, – именно так поступил бы Шамрон, будь он на их месте. А потом он узнал, что в ЦРУ намеки на то, будто Радек предлагал свои услуги на обеих сторонах улицы, вызвали нечто вроде паники. Из морозильника были вытащены папки; была срочно собрана команда из старых специалистов по Советскому Союзу. Шамрон втайне наслаждался этой тревогой у своих коллег в Лэнгли. Окажись Радек двойным агентом, сказал Шамрон, – это было бы лишь справедливо. Эдриан Картер запросил разрешения проверить как следует Радека, когда израильские историки покончат с ним. Шамрон пообещал рассмотреть эту просьбу.

Узник Абу-Кабира понятия не имел о бушевавшей вокруг него буре. Он сидел в одиночке, хотя и не в очень тяжелых условиях. Он содержал в порядке свою камеру и свою одежду, принимал пищу и мало жаловался. Его охранники, хотя и старались ненавидеть его, не в состоянии были питать к нему ненависть. Он в душе ведь был полицейским, и его тюремщики, казалось, видели в нем что-то знакомое. Они обращались с ним вежливо, и такой же вежливостью отвечал им он. Он был своего рода редкостью. Они читали о таких, как он, людях в школе и проходили мимо его камеры в самые разные часы, просто чтобы посмотреть на него. Радеку начинало все больше и больше казаться, будто он стал музейным экспонатом.

Он обратился всего с одной просьбой: попросил каждый день давать ему газету, чтобы быть в курсе текущих событий. Его вопрос был передан даже Шамрону, который дал согласие при условии, что это будет израильская газета, а не какое-нибудь немецкое издание. И вот каждое утро на подносе с завтраком у него лежала «Джерузалем пост». Он обычно пропускал статьи о себе – в любом случае они были во многом неточны – и обращался к разделу иностранных новостей, чтобы прочесть, как идут выборы в Австрии.

Мордехай Ривлин нанес Радеку несколько визитов, чтобы подготовить его к предстоящим показаниям. Было решено, что их встречи запишут на видео и каждый вечер будут передавать по израильскому телевидению. Радек по мере приближения своего первого появления на публике, казалось, с каждым днем волновался все больше. Ривлин потихоньку попросил начальника исправительного центра держать узника под наблюдением, чтобы он не совершил самоубийства. И у решетки камеры Радека в коридоре был поставлен охранник. Сначала Радек возмущался этим дополнительным надзором, но вскоре даже обрадовался живому человеку рядом.

Накануне того дня, когда Радек должен был давать показания, Ривлин пришел в последний раз. Они провели час вместе – Радек был озабочен и впервые замкнут. Ривлин сложил свои документы и записи и попросил охранника открыть дверь камеры.

– Я хочу видеть его, – вдруг сказал Радек. – Спросите, окажет ли он мне честь посетить меня. Скажите, что я хотел бы задать ему несколько вопросов.

– Я не могу ничего обещать, – сказал Ривлин. – Я ведь не связан с…

– Просто спросите его, – сказал Радек. – В худшем случае он может сказать «нет».

Шамрон обязал Габриеля пробыть в Израиле до дня, когда Радек начнет давать показания, и Габриель, хотя ему не терпелось вернуться в Венецию, нехотя согласился. Он жил на конспиративной квартире близ Сионистских ворот и каждое утро просыпался под звуки церковных колоколов в Армянском квартале. Он садился на затененной террасе, с видом на стены Старого города и не спеша пил кофе и читал газеты. Он внимательно следил за развитием дела Радека. И был рад, что с поимкой Радека связано имя Шамрона, а не его имя. Габриель жил за границей под вымышленным именем, и ему вовсе не нужно было, чтобы его настоящее имя фигурировало в прессе. К тому же после того, как Шамрон столько сделал для своей страны, он заслужил один день в конце карьеры быть освещенным солнцем.

По мере того, как дни медленно текли, Габриель постепенно обнаруживал, что Радек становится все более и более чужим для него. Хотя у Габриеля была почти фотографическая память, он с трудом мог ясно припомнить лицо Радека или звук его голоса. Треблинка представлялась ему сейчас кошмаром, виденным во сне. Интересно, думал он, так ли это было и для его матери. Оставался ли Радек неприглашенным гостем в отсеках ее памяти, или же она заставляла себя вспомнить его, чтобы передать его образ на полотне? Так ли было со всеми, кто встречался с подобным абсолютным злом? Быть может, этим объяснялось молчание тех, кто выжил. Быть может, они были избавлены от боли воспоминаний, чтобы могли продолжать жить. Одна мысль без конца возвращалась к Габриелю: ведь если бы Радек вместо двух девушек убил в тот день в Польше его мать, он, Габриель, никогда бы не существовал. И он тоже начал чувствовать вину за то, что жив.

В одном он был уверен: он не готов был забыть. И поэтому обрадовался, когда один из помощников Льва как-то днем позвонил ему и поинтересовался, не согласится ли он написать официальную историю этого дела. Габриель согласился с тем, что он создаст также отредактированную версию событий для архива в «Яд Вашеме». За этим последовало немало переговоров о том, когда подобный документ может быть опубликован. Было установлено, что через сорок лет, и Габриель приступил к работе.

Он стал писать на кухонном столе, где стоял портативный компьютер, который дала ему Контора. Каждый вечер он запирал компьютер в сейфе, вделанном в пол под диваном в гостиной. Он никогда раньше не писал, поэтому инстинктивно подошел к решению этой задачи, словно надо было писать картину. Он создал грунт – широкий и аморфный, затем медленно начал накладывать краски. Он пользовался простой палитрой и тщательно работал кистью. По мере того, как шли дни, к нему постепенно вернулось лицо Радека – он увидел его так же ясно, как видел на картинах, написанных матерью.

Он работал до середины дня, затем устраивал перерыв и отправлялся к больнице при Хадасском университете, где лежал Эли Лавон, который, проведя месяц без сознания, начал проявлять признаки выхода из комы. Габриель сидел у Лавона час или около того и рассказывал ему о деле. Затем он возвращался на свою квартиру и работал дотемна.

В тот день, когда он закончил свой отчет, он пробыл в больнице до вечера и оказался там, когда Лавон открыл глаза. Сначала Лавон тупо смотрел в пространство, затем во взгляде его появилась былая острота и, оглядев незнакомую больничную палату, он остановил взгляд на лице Габриеля.