Мицос Александропулос - Ночи и рассветы

• Название: Ночи и рассветы
• Автор: Мицос Александропулос
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1978

Мицос Александропулос — известный греческий писатель-коммунист, участник движения Сопротивления. Живет в СССР с 1956 года.

Роман-дилогия состоит из двух книг — «Город» и «Горы», рассказывающих о двух периодах борьбы с фашизмом в годы второй мировой войны.

В первой части дилогии действие развертывается в столице Греции зимой 1941 года, когда герой романа Космас, спасаясь от преследования оккупационных войск, бежит из провинции в Афины. Там он находит хотя и опасный, но единственно верный путь, вступая в ряды национального Сопротивления.

Во второй части автор повествует о героике партизанской войны, о борьбе греческого народа против оккупантов.

Эта книга полна суровой правды, посвящена людям мужественным, смелым, прекрасным.

---

Дороги войны не выбирают. Они видны издали алой линией фронта, вспышками выстрелов, клубами дыма и огня. Он не мог не пойти туда. «А ведь в самом деле выбора и не было, — думал Космас. — Выбирать можно то, что тебе не принадлежит, то, что можно и не выбрать…

А этот путь был во мне самом, это я сам, и нужно дойти до конца. Лучше конец, чем начало другого пути, который не будет моим…» И этот конец был уже близок.

* * *

Они, вероятно, тоже решили кончать побыстрее. Начали как вчера: пусть не говорит ни про пакет, ни про вчерашнюю прокламацию, они уже узнали у других, Пусть расскажет, как он поступил в типографию. Имена можно не называть. Им ведь известно, что Космас связался с коммунистами по ошибке, думал, что они ведут патриотическую борьбу. Но он и сам вскоре убедился бы, что цели у них совсем не патриотические…

Потом, как и вчера, повели в соседнюю комнату. Чемодан с канатами по-прежнему на подоконнике. Бинтуют терпеливо, методично.

— Ты стараешься не подвести товарищей, а между тем они не такие уж дураки. Вчера схватили одного вашего вожака. Так он не позволил пальцем до себя дотронуться, сел и настрочил целую тетрадь показаний.

Канаты наложены. Уже с порога его предупредили в последний раз:

— Второй раз ни одно сердце этих пеленок не выдерживает. Говорю это тебе, чтоб попусту не надеялся. Если не хочешь сказать про типографию, скажи про листовку или про пакет… Если сейчас не помнишь, не беда. Мы тебя развяжем, а когда вспомнишь, скажешь. Понятно?

Космас не ответил.

— Ну ладно. Мы тут поиграем в тавлеи. Надумаешь — крикни.

Дверь оставили открытой. Он слышал, как доску поставили на стол, как перемешали шашки. Один напевал: «Как поеду я, матушка, на чужбину…» Другой насвистывал ему в лад.

Сегодня канаты подействовали сразу — впились, врезались в кожу и, разрывая ее, вонзились в плоть, точно стремились добраться до кости. Кровь застучала, забилась…

Он с первой же минуты понял, что мука продлится недолго.

В дверь кто-то заглянул. Лицо его казалось расплывчатым. Голос долетал откуда-то издалека.

— Эй, парень, скажи хоть, что потом вспомнишь.

Космас ожидал, что сегодня боль будет невыносимой. Но теперь он, напротив, чувствовал, что в нем угасает даже способность ощущать боль. В глазах потемнело, голова человека в дверях закружилась и пропала…

Потом он почувствовал какой-то запах. Камфара.

* * *

Он очнулся от громкого возгласа:

— Космас!

Над ним стоял высокий мужчина с усиками. Видно было, что он взволнован.

— Если бы я не поспел, тебе бы плохо пришлось. Понимаешь ты это или нет?

Уж не сон ли это? Зойопулос! Зойопулос, который смотрит на него глазами, полными ужаса.

— Ай-я-яй, вот так, ни за что ни про что, чуть не погиб человек! Ты узнаешь меня, Космас?

Космас попытался сказать, что знать его не хочет, губы его пошевелились, но он не смог произнести ни звука. Однако Зойопулос его понял.

— Ну ладно, ладно, не волнуйся. Чем тебе помочь, Космас? Чего ты хочешь? Воды?

Принесли воду. Край стакана коснулся его губ. Сейчас, наверно, отнимут. Он жадно втянул воду, стараясь отпить как можно больше.

— Спокойно, спокойно! Не торопись!

Он выпил целый стакан.

— Еще. Принесли еще.

— Что ты еще хочешь, Космас?

— Ничего не хочу. Хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Хорошо. Я это устрою.

Космаса повели на первый этаж. Когда они проходили по коридору, кто-то крикнул:

— Значит, сознался? Вот молодчина!

— Заткнись, Панафанасис! — одернул Зойопулос, Космаса ввели в маленькую комнату.

— Положите его сюда. Осторожнее.

Его опустили на матрац.

— Хочешь еще что-нибудь, Космас?

В дверях показался Калогерас.

— Ба! Это еще что такое?

Зойопулос преградил ему дорогу.

— Стоп, Аргирис!.. Космаса я беру на себя!

Как только Космас увидел Зойопулоса, он догадался, что его хотят взять хитростью: то, чего они не смогли вырвать у него силой, они попытаются добыть другим путем. Уходя, Зойопулос сказал:

— К сожалению, Космас, я пришел поздно. Если до завтра нам не удастся уладить этот вопрос, тебя передадут немцам. Так что лучше будет, если мы решим это дело полюбовно. Ну, а пока успокойся, отдохни…

Он направился к двери.

— Послушай…

— Да, Космас?

— Скажи, чтоб они дали мне уснуть. Они могут оставить меня в покое?

Зойопулос остановился в дверях.

— До завтрашнего утра, Космас, тебя никто не тронет. У тебя есть время выспаться и подумать…

V

В коридоре раздавались смех и крики. Космас еще не совсем проснулся, и ему казалось, что он в домике типографии. А ведь верно, комнатка точь-в-точь такая же: низкий потолок, голые стены и окошко где-то у самого потолка. Там окно выходило в сад. А куда выходит это? Оно тоже закрыто ставнями. Но из коридора через стеклянную раму над дверью проникает свет.

Космас повернулся и увидел на стуле кувшин и кусок хлеба. Хлеб он не тронул, зато схватил кувшин и залпом наполовину опорожнил его.

Голоса в коридоре звучали все громче. Теперь люди толпились под самой его дверью, и Космас ясно различал слова:

— Рассказывай, развратник ты этакий! Рассказывай, и мы оставим тебя в покое.

— Ну что вы, ребята…

— Валяй, говорю тебе.

Они говорили все разом.

— Сделайте милость, ребята, уходите. Если случится обход, мне попадет. Я ведь на посту…

Они снова загалдели:

— Да ладно тебе, нюня, какой там еще обход! Все отправились к своим девчонкам! Кто будет обход делать?

— Ах, да не дергай, сынок, мою руку!

Голос знакомый. Да это голос старика, который столько раз плакал в изюмной лавке, обижался на Исидора, поругивал Анастасиса и рассказывал о своем былом величии и похождениях. Манолакис! В эту минуту Космас вспомнил слова Сарантоса: «Посмотрел бы ты на него теперь: разгуливает в мундире, немецкую кобуру прицепил — ну, чистое пугало! Вот так, товарищ Космас…»

Манолакиса, как видно, прижали к стенке.

— Как ее звали? Скажи, как ее звали?

— Джованной ее звали! — крикнул кто-то.

— Да замолчи ты, Берлингас! Пусть он сам скажет. А ну, говори, старый распутник!

— Джованна!

— Ух, черт!..

— Вы только посмотрите на эту клячу!

— И она умерла в постели?

— Лопни мои глаза!

— Батюшки ты мои! Расскажи, как было, с самого начала.

— Да я же тысячу раз рассказывал, ребята!

— А я не слышал!

— И мы тоже!

Стало тихо. Манолакис прокашлялся. И Космас снова представил себе, как он вытирает рукой рот и готовится начать историю неаполитанки Джованны.

— Ах, ребята, как вы думаете, чем соблазнила меня Джованна? Ведь она была у меня не первая, не вторая, не третья. Да разве их всех сосчитаешь? Разве сочтешь песок? Разве сочтешь, сколько народов живет на свете?

— И как ты, сморчок, с ними управлялся?

— Цыц! Хватит тебе! Говори, старик.

— Только, чур, не перебивайте… Пошел я как-то раз в итальянский балет…

И Манолакис начал историю, которую он рассказывал несчетное число раз. Как он пошел в итальянский балет, как не понравилась ему Джованна в первой сцене и как он уже собирался уйти. Но в первом же антракте выяснилось, что Джованна заметила его и спросила у директора, кто этот синьор во фраке, который сидит в первом ряду партера. Во втором антракте он вместе с директором отправился в ее уборную, предварительно послав ей цветы. Директор вышел и оставил их наедине. Когда пришли переодевать ее к третьему действию, он начал прощаться и собрался было уходить, но тут Джованна взяла его за руки и посадила в углу уборной. Он сидел, отвернувшись к стене, и беседовал с ней об итальянском искусстве. И вдруг его взгляд случайно упал на зеркало, и в нем он увидел Джованну. Затем следовало подробное описание нагой Джованны. В конце концов глаза их встретились в зеркале. — И она не отвела их?

— Не отвела, сынок. Нет, не отвела.

— А может, Манолакис, она нарочно посадила тебя к зеркалу? Чтоб ты увидел ее?

— Потом она сказала мне, что нарочно.

— Вот стерва!

Пока Манолакис рассказывал, за дверью не было слышно ни звука. Полицейские слушали его, затаив дыхание. И только когда он закончил, начался обмен мнениями:

— Да ты небось это где-нибудь вычитал?

— Вот ей-богу, все чистая правда!

— Эй, ты можешь это записать и выпустить книгу!

— А что было потом, Манолакис?

— Что потом, сынок? Что потом?..

— Ты похоронил ее там?

— Я заказал статую из мрамора и поставил ее в саду, у входа.

Полицейские начали расходиться. Их топот и голоса раздавались где-то в конце коридора. Манолакис спросил кого-то: