Аркаиц Кано - Джаз в Аляске

• Название: Джаз в Аляске
• Автор: Аркаиц Кано
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-913-2

Аркаиц Кано – звезда новой баскской литературы. Его дебютный роман «Джаз в Аляске» сначала был опубликован на баскском языке, а потом сам автор перевел его на испанский. Подобно знаменитой новелле Кортасара «Преследователь», посвященной Чарли Паркеру, эта книга умудряется сделать невозможное – воплотить в печатном слове красоту и энергию джаза, всю его неподдельную романтику.

Аляской пациенты прозвали белую психлечебпицу на окраине Роттердама. Джаз – это то, что умеет делать Боб. Но как быть, если музыку заказывает гангстер? Очень трудно сохранить рассудок, когда притворяешься сумасшедшим, особенно если твоя девушка больше не умирает с тобой в постели.

---

Возможно, так оно и было – почему нет? Это только еще одно предположение.

Погибший пчеловод. Кто знает, может, он и походил на того дедушку из яростной антитабачной кампании. Быть может, его свел в могилу мороз, а не табак. Тем не менее на плакатах рядом с портретом покойного всегда размещалась одна и та же фотография: почерневшие, высохшие легкие. «Сутки назад эти легкие еще дышали», – говорилось в подписи под снимком. Кто-то добавил снизу от руки: «Не может быть, плакат висит здесь уже больше недели».

Закрываем скобки. Закуриваем сигарету «Голуаз».

В Нью-Йорке все еще пили пиво. Хотелось, чтобы это пиво с каждым глотком становилось все горче. Боб внимательно просмотрел «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс», однако не обнаружил никаких странных жалоб в колонке писем к редактору. Боб сделал большой глоток. Ему показалось, что пена на поверхности золотистой жидкости образовала маленькую карту Европы. Пузырьки воздуха, стремительно поднимавшиеся к поверхности стакана, были идеальным контрапунктом к снежным хлопьям, достигавшим поверхности тротуаров окольными путями.

Наступили другие времена. Реальность, которая привела Боба в Европу, была проста: по одному концерту каждую ночь, по три тысячи долларов каждый месяц и, при известном везении, сомнительная честь ступить на землю предков. В конце концов, побережье Страны Басков не так уж далеко от Парижа. Однако на деле оказалось, что каждое утро, где бы он ни находился – в любой меблирашке Брюсселя, Рима, Парижа, Осло или Глазго, – стоило ему выжать зубную пасту из тюбика, Боб замечал на этом белом фоне две параллельные красные линии – такие же, как в глазу Клары: два параллельных красных рельса, дорога без шпал. In the train through your eyes. И ничего тут не попишешь. Даже зубная паста напоминала ему о Кларе Миао. О горизонтали ее неугомонного взгляда.

Проведя в Европе две недели, Боб перестал чистить зубы.

Когда Боб Иереги, стоя перед зеркалом, намыливал щеки пеной для бритья, контраст между этой белой массой и его зубами, которые неуклонно желтели, превращался в серьезную угрозу для непрочной ткани его прошлого – того самого прошлого, которое болит на протяжении трех слогов и состоит только из недавних утрат. Боб открывал рот и нелепо гримасничал перед зеркалом. Любой, кто увидел бы его в такой момент, принял бы за сумасшедшего. А быть сумасшедшим, возможно, не что иное, как выставлять напоказ свои сокровенные чудачества, которые все же больше, чем просто чудачества. В общем-то, сумасшествие – это звуковая дорожка разогнавшейся мысли, пластинка на тридцать три оборота, которую слушают на скорости сорок пять. А нормальные люди – это те, кто умеет противиться искушению и воздерживается от непристойных танцев перед зеркалом лифта, когда в кабине находятся посторонние. Те, кто понимает, что зеркало в лифте отличается от зеркала, к которому подходишь, заперев на замок дверь собственного дома.

Чем старше становился Боб, тем больше нравились ему дешевые пансионы, потому что зеркала там меньше, чем в отелях, и не нужно наблюдать собственную изношенность в полный рост. В процессе бритья приходилось поворачиваться, так как в зеркале помещалась только часть лица: ты волен сам выбирать ракурс и встречаться с каким-нибудь конкретным участком бедствия.

Каким же таинственным зверьком ты был в своей прошлой жизни, Боб Иереги, если теперь превратился в трубача с улыбкой – при всем надлежащем почтении – распоследнего блядского сына? Холодный чай, и без ложечки. Немало лет прошло с тех пор, как он привык обходиться без чайной ложки. Клара никогда не добавляла сахар в чай или кофе. Это были ее закидоны, ее мании, о которых известно только тем, кто видел, как просыпаются по утрам ее глаза. Она не переносила стука ложечки о края чашки. Она испытывала к чайным ложкам иррациональную ненависть. Если кто-нибудь собирался поднести ко рту чашку чая с ложкой внутри, Клара была способна совершить кошачий прыжок, лишь бы не допустить соприкосновения чашки и рта. У нее всегда возникало одно и то же видение: ложечка превращается в отточенный скальпель и впивается в глаз любителя чая. Нейроны Пуркинье в ее мозгу натягивались, и Клара срывалась на крик, пытаясь предотвратить непоправимое. Чего еще не выносила Клара Миао, так это если кто-то в ее присутствии покусывал металлическую ложечку. Скальпели и ланцеты кусать нельзя.

Даже твоими, совершенно желтыми зубами, Боб.

Вот какие рассуждения путешествовали по голове Боба Иереги от плантаций табака в мозгу до самых глаз, в то время как сам Боб по глоточку цедил холодный чай в «Белуне». Этот далекий Нью-Йорк с его синими почтовыми ящиками и ульями. Ему стоило просто увидеть чайную ложку, чтобы внутри длинного лабиринта, ведущего от мозга к слезному протоку, начали валиться тысячи доминошных костяшек. Боб слегка смочил губы своим особым чайком, чтобы компенсировать влагу, блеснувшую на глазах. Равновесие прежде всего – вот в чем заключалась его тайна.

Поклонникам так никогда и не доведется отведать этого конфиденциального чая – надо же хоть как-то его называть. Они никогда не узнают, что официанты заботливо наливали в чайник на три пальца виски «Кастро скотч». Чайный ярлычок, свисавший из посеребренного сосуда, представлял собой всего-навсего алиби, кандалы на привидении. Вот почему он всегда был холодным – хотя и безо льда, – этот чай, который Боб потягивал каждый вечер.

Когда Боб поднес изящную чашку к губам, ему пришла на память фраза из какого-то бразильского фильма. Аромат виски приятно щекотал ноздри.

– Пей спокойно и наслаждайся, парень. Виски – лучший друг мужчины. Это как собака, только в бутылке.

Именно так чувствовал себя Боб. Как собака в бутылке.

Хиндасвинт[6]

Черепаха – тоже один из лучших друзей человека. Черепаху Галилео звали Хиндасвинт, и она была не в бутылке. Она была просто высушена. Черепаха и Галилео нередко появлялись в больничном холле – по четным числам, а также и по нечетным. Обычно они усаживались поближе к батарее. Галилео всегда говорил черепахе одну и ту же фразу: слабо тебе, слабо, кишка тонка взобраться по трубе. Черепаха пребывала в неподвижности, меланхолически глядя на шахматный пол.

– Ты какой-то вялый в последнее время, Хиндасвинт. Завтра тебе придется повыше забраться по этой трубе, на самую верхотуру. Завтра тебе никакие отговорки не помогут. Клянусь всеми своими покойниками.

А покойников у Галилео было немало, это верно.

Потом старик целовал черепаху, с нежностью клал ее на ладонь и смотрел на настенные часы, которые вот уже много лет как стояли, всегда показывая одно и то же время. Впрочем, верно и то, что дважды в сутки они показывали абсолютно точное время; возможно, большего от них не требовалось. Поглядев на циферблат, Галилео вдруг начинал торопиться и поднимался по лестнице в свою комнату со словами:

– Поспешай, Хиндас, как бы нам не опоздать.

Бумажные самолетики

Дождь метал кинжалы в окна «Белуны». Чаёк награждал Боба приятными воспоминаниями. Когда они улетали из Нью-Йорка, в кошельках у них было пусто. Они выложили все до цента на билеты. В довершение всех бед, расплачиваться им пришлось частично и фальшивыми купюрами. Надо сказать, подделка была не очень качественная. Но как только бдительная длинношеяя кассирша решила рассмотреть банкноты на свет – вовсе не для того, чтобы защитить глаза от солнца, – Боб быстро выставил на прилавок футляр с трубой. Футляр представлял и себя, и своего носителя сухим щелчком, звуком «клок», но в то же время он говорил: «Клок, мы музыканты, клок».

– Скажи нам, как тебя зовут, и мы назовем твоим именем песню.

Девушка с длинной шеей, которая в прошлой жизни была, вероятно, аистом, пришла в полное замешательство и, опустив фальшивые доллары в кассу, выложила билеты на прилавок.

– Я вас посадила возле аварийного выхода, чтобы вы могли вытянуть ноги. Заходите в переднюю дверь.

– Ты ошибся в выборе призвания – на самом деле ты грязный соблазнитель, – шепотом ворчал Николас, все еще бледный, все еще до конца не веря, что билеты на самолет у них в руках.

– Я думал, это и есть наше ремесло, Русский.

Но девушка в окошке еще не закончила разговор:

– Эй, послушайте!

Боб и Николас в испуге обернулись.

– Меня зовут Найма. Первая буква «Н».

Пересадку делали в Майами. Там им пришлось поменять самолет. На одном борту двух мест не оказалось, и они провели вторую часть путешествия порознь. Николас Голобородько вылетел раньше, и Бобу оставалось только околачиваться в зоне дьюти-фри. Он приобрел пакет конфеток «Тоффи» и журнал, целиком посвященный ядовитым змеям. На большее ему не хватило. Животные были его настоящей манией. А «Тоффи» Боб купил, потому что они нравились Русскому – этот парень сходил с ума от кофе в любом виде, в любой упаковке. Боб купил кофейные конфетки, чтобы вспоминать Николаса во время полета. Еще прежде, чем он поднялся на борт, к его верхнему нёбу успело прилипнуть с полдюжины этих мерзких карамелек. На что только не пойдешь, чтобы не выпускать друга изо рта, – подумал Боб.