Симона Вилар - Огненный омут

• Название: Огненный омут
• Автор: Симона Вилар
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-966-343-749-1

Завоевателя-викинга и хрупкую красавицу с огненно-рыжими волосами – язычника и христианку, варвара и принцессу – связывает всепобеждающая любовь. О таких чувствах слагают песни и саги, но оно так редко встречается в жизни…

«Когда-то маленький монашек сказал ей: „Вокруг тебя сгустилась тьма, но за ней я вижу свет. А значит, ты можешь добиться желаемого.“

О, как бы ей хотелось верить в это пророчество! Как ей нужны сила и вера… Вера в то, что их любовь с Ролло, прошедшая сквозь ненависть, вражду, чары и предательство, минует и эту препону. И они будут вместе. Навсегда…»

---

Она выглядела прекрасной и цветущей, беременность отнюдь не портила ее, а уже выступавший под складками платья живот только умилял и придавал ее девичьему облику нечто трогательное. И тем не менее она умела добиваться того, к чему стремилась, а Франкон старательно внушал ей мысль, что от того, будет ли крещен правитель Нормандии или нет, зависит и мир во Франкии, и благополучие ее ребенка, и собственная жизнь Эммы.

Стукнула дверь, вошел стражник, сообщил Ролло, что прибыл его посланник. Ролло поднялся, вмиг превратившись из расслабленного, лениво-сытого зверя в напряженного, сосредоточенного охотой жадного хищника.

Ролло вышел, даже не попрощавшись. Эмма с тревогой поглядела ему вслед. Она уже знала, что следует за такими поздними визитами и такими новостями. Ролло теперь или придет к ней поздно ночью, либо может не прийти совсем, и она лишь услышит дробный топот копыт под окнами. Она уже привыкла к его отлучкам.

Эмма любила Ролло как мужчину и мужа, но испытывала и огромное уважение к его мудрости и силе правителя. Во власти он был упрям, безжалостен, неуступчив, решителен и настойчив. Он был милостив к тем, кого признал и возвысил, но его гнев заставлял трепетать любого, кто выходил из повиновения: будь то франк-перебежчик, или же соплеменник Ролло, или хозяин земель Нормандии, не спешивший открыто признавать его власть.

Казни не были редкостью в Руане, а Ролло порой приходил к Эмме в опочивальню весь пропахший запахом пыточной, и она брыкалась и ругалась, не желая принимать его. Порой, когда он устало засыпал, едва его голова касалась подушки, Эмма разглядывала мужа. Во сне черты его разглаживались, становились безмятежными, спокойными. Наверное, такое лицо у него было в детстве, и тогда Эмма испытывала к нему прилив почти материнской нежности. Порой он хмурился во сне, и лицо его обезображивалось жестоким, почти звериным оскалом.

– Жги! – громко приказывал он кому-то, и Эмма вздрагивала, отшатывалась.

На память приходила их первая встреча, когда они испытывали друг к другу жгучую ненависть. В эти минуты Эмма думала о том, как могло так случиться, что она – его жертва, его враг, вдруг стала женой этого варвара, носила его ребенка и смогла полюбить так, что он стал частью ее души, ее сердца. И тогда она ласково проводила рукой по его лицу, словно стирая оскал зла, а Ролло словно успокаивался, вновь становился мягким, любящим.

– Эмма… – страстно шептал он во сне, и властным, бессознательным жестом притягивал ее к себе. Она замирала в его сильных руках, закрывала глаза и молила Бога и всех святых, чтобы они не оставили ее своей милостью, позволили и дольше оставаться с Ролло, и тогда она будет считать себя счастливейшей из смертных.

Эмма улыбнулась своим мыслям, глядя на мерцающий огонек свечи. Она словно забыла о присутствии в покое епископа. Франкон понял это, не стал мешать ее мыслям. Он специально остался с Эммой допоздна, ибо хотел поговорить, потому что уже давно понял, что хоть Эмма и регулярно исповедывается и причащается ему, но на особую искренность ее можно вызвать лишь в задушевной беседе.

Поэтому епископ молча встал, прошелся по покою, оглядывая его строгим взглядом ценителя красоты и изящества. Эта девушка, безусловно, выбрала самые удобные флигели старого Руанского дворца. Окна ее покоев выходили в тихий садик клуатра, где цвели примулы и ноготки и слышалось тихое журчание недавно починенного фонтана. Окна были двойными, образовывавшими полукруглые ниши, разделенные, по романской традиции, посредине резной колонной. Над головой выгнутые арки складывались веерным сводом, а сочленения их были украшены ярким орнаментом.

Дощатые полы покоев были тщательно выскоблены, бронзовые светильники умело расставлены, возле резных кресел лежали меховые коврики. Вся мебель была украшена резьбой, будто оплетена тонким кружевом. Дверь – бронзовая, с барельефом в нише на возвышении.

За дверью – покои для свиты Эммы, где всегда наготове ожидает прислуга, пажи, охранники. Все продумано, как у истинной королевы, какой ее сделал Ролло. А она за это обустроила ему дом, ибо вряд ли прежняя жена Ролло могла бы окружить мужа таким комфортом и уютом.

Взгляд Франкона остановился на нише в углу, где возвышался аналой из дорогих пород черного дерева, называемого эбеновым, над которым висело старинное распятье из потемневшего серебра.

И одновременно с этим непременным атрибутом покоев христианки внимание епископа привлекли богатые языческие ковры, какими Эмма увесила стены своих апартаментов. Длинные, с цветной каймой, они украшали белые стены, и сейчас, при свете множества свечей, казалось, что фигуры воинов на них словно бы двигались. Воины были с выступающими бородами, круглыми щитами, ехали верхом и шли куда-то рядами – типичные викинги, а меж ними яркими красками выделялись языческие боги – крылатые девы-валькирии с мечами, Тор, вкладывающий руку в пасть волка, вороны Одина и, наконец, сам одноглазый владыка скандинавского Асгарда на восьминогом коне.

Франкону стало не по себе от того, что жилище его духовной дочери украшают эти изображения Одина. Он вновь вернулся к столу. Его длинная лиловая сутана изящно шелестела по полу, а верхняя, более короткая, ниспадала изящными фалдами, придавая тучной коротенькой фигуре епископа известное достоинство.

– Итак, дитя мое, как ты относишься к завоевательским планам своего языческого супруга?

Эмма коротко вздохнула, отрываясь от своих мыслей. Глядя на епископа, пожала плечами.

– Думаю, ваше святейшество, ваш вопрос чисто риторический. Я сама была когда-то жертвой такого набега и не могу вспоминать о нем без содрогания. Однако вы понимаете, что Ролло вряд ли прислушается к моим словам, даже если я брошусь ему в ноги и начну молить, чтобы он остановился на достигнутом и повесил на стену меч.

Франкону почему-то слабо представлялось, как эта строптивая красавица будет валяться в ногах Ролло.

– Дитя мое, ты не должна воспринимать все, что я тебе говорю, как глас трубы, зовущей к бою. Ты прекрасно понимаешь, чего я от тебя жду, ибо ты отличаешься от тех молодых послушников, которые все воспринимают буквально, и едва не заходятся плачем, когда в качестве епитимии за ослушание я назначаю им спеть в часовне Псалтырь.

В Псалтыре, как известно, сто пятьдесят псалмов, и если петь их не переставая, то это «пение» может продлиться около пяти лет. И тогда мне приходится пояснять, что грех, за который он понес наказание, будет на нем до тех пор, пока рано или поздно все сто пятьдесят псалмов не будут пропеты до конца.

Так и ты, Птичка, которую Роллон возвысил до уровня своей королевы, не можешь противостоять мужу открыто. Однако не забывай, девочка, что умная жена всегда найдет способ влиять на мужа, разыщет тропинку к сердцу избранника и добьется своего. И не в Совете воинов, где ее слабый голос никто не услышит, а там…

И Франкон указал перстом в сторону дубовой лестницы, ведущей наверх, в опочивальню.

Эмма смущенно опустила ресницы, поджала губы, скрывая невольную улыбку. Что мог знать о любви этот толстый одинокий старик, посвятивший себя церкви и религии?! Но она продолжала слушать его не перебивая.

Франкон порой раздражал ее, она чувствовала его корыстность и беспринципность, но понимала, что, пока он нуждается в ней, он останется ее верным союзником. И она слушала рассуждения епископа, ибо за ним стояли житейский опыт и мудрость старости. Даже то, что этот епископ сумел сохранить свое влияние и при владычестве язычников, сколотить себе огромное состояние и – что почти невероятно, не будь он столь хитрым – заставить Ролло прислушиваться к слову, произнесенному пастырем чуждой религии, – все это свидетельствовало, что этот гурман, философ и циник – непростой человек.

– Я смирился с вашим языческим браком, – монотонным спокойным голосом продолжал Франкон, искоса поглядывая на тканое изображение Одина на ковре, – ибо ты умеешь многого добиваться, Птичка. Ты сбросила со своего пути Снэфрид, ты женила на себе Ролло, ты поднялась от положения рабыни до законной правительницы. Теперь же, чтобы как-то оправдать греховность вашего союза, ты должна влиять на супруга, дабы он думал о мире и союзе с франками, а не о новом походе.

– Кажется, вы несколько преувеличиваете мои силы, преподобный отче. А что касается набегов Ролло на христиан… Безусловно, я сделаю все, что в моих скромных силах, однако учтут ли это правители франков, которые и по сей день стыдятся открыто объявить меня своей родственницей?

Они опасаются Ролло, шлют к нему послов для переговоров, но при этом упрямо молчат обо мне. А ведь я прихожусь родной племянницей как королю Карлу, так и Роберту Парижскому. И неужели мои родные дядюшки не понимают, что своим пренебрежением ко мне они отнюдь не делают из Эммы Робертин свою союзницу?!

Последнюю фразу Эмма произнесла с нескрываемым раздражением.