Валентин Маслюков - Зеленая женщина

• Название: Зеленая женщина
• Автор: Валентин Маслюков
• Жанр: Детектив

---

Она глянула Генриху в глаза:

— Мерзавец!

Ждать больше было нечего — три шага к двери, Аня выскочила вон. Вслед за ней бросилась Надя.

Они добежали уже до лестницы, сыпанули вниз по ступенькам, когда сзади, из коридора достал их звенящий выкрик:

— Бабьё! Куриные мозги!

Генрих вернулся в мастерскую и захлопнул за собой дверь.

Брошенный на столе телефон продолжал кудахтать и надрываться. Он полетел в забитую бумагой урну.

Там, среди хлама, среди огрызков и окурков, мерзавец не унимался — булькал, утонув в мусоре.

Генрих стоял, обхватив лоб ладонью, словно пытался что вспомнить. Двинулся опять к двери и выглянул в коридор. Пусто и тихо.

Наверное… наверное, следовало вернуться в мастерскую. Простая мысль возвратиться в комнату казалась ему понятной. Он вернулся. Выключил, помешкав, верхний свет и подошел к окну.

Проявились ряды огней, пустынный асфальт улицы. Вблизи под самое окно подступала вспученная, лохматая тьма, в которой угадывались вершины вязов.

В неподвижности ночи было что-то нереальное.

Однако и свет красного абажура — он включил лампу — не приносил перемены. Все то же — неподвижное и бессмысленное.

Некрологи. Большая, черт побери, груда. Откуда столько?

Он попытался разобрать листы, но не мог толком и сосчитать их.

Хрен с ними.

Он прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

Замолкшая было урна запищала, захлебываясь.

Пинком он опрокинул урну, подобрал в мусоре закатившегося истерикой мерзавца, потом подвинул кресло и бросился в него полулежа.

— Да, Вадим.

— Ну, я поговорил с Аней — нормально. А то ты меня уже испугал — эта зелень.

— Кончай болтать. У меня мало времени.

— Тогда не знаю… Может, в другой раз?

— Что ты хотел?

— Как сказать… Задумался над твоим афоризмом: бессмертие человека уничтожит религию и искусство.

Генрих молчал. Ничего не дождавшись, Вадим вынужден был продолжать:

— Опровергнуть это соображение по ряду причин невозможно. Но если идти от обратного, то да, не поспоришь: ощущение конечности человеческой жизни пронизывает искусство…

— Не надо лекций! — оборвал его Генрих.

— Ничего, потерпи. Укол и всё. Это не больно. Так вот, смертность — тончайший яд, разлитый в искусстве. Нечто такое, что определяет существо восприятия. Однако яд. Хотя и в ничтожной примеси. Катализатор. И когда, Геня, к чему я веду, — когда, Геня, творцу не хватает крупицы яда, без которой нет вот этой пронзительности, этого щемящего зова… Не хватает крупицы, чтобы одухотворить творение. Материя искусства рвется, художник не может с ней совладать, материя проскальзывает между пальцев… Тогда, Геня, он начинает накладывать яд ложками.

— Поговорим о природе творчества?

— Не-е, Геня, нет… Об убийстве Колмогорова, Геня.

Генрих хохотнул. Так как-то: ни коротко, ни долго — безвкусно. Словно ремарку обозначил: «смеется».

— Дело в том, Геня, что я звонил в больницу. Колмогоров умер от передозировки атенолола.

— Вот как? И что из этого следует?

— Совесть, Геня, химера, пока о преступлении никто не знает.

Вадим не торопился, он мог теперь позволить себе отвлеченные размышления, не опасаясь потерять собеседника, дыхание которого различал и за тысячи километров.

— Совесть, Геня, химера, пока преступление не названо преступлением. Если не формально, то твоим внутренним счетом. Как это бывает у совестливых людей. Ничего еще не сделал, а уж знает, что сделает, и мучается. На дурное приготовился и наперед знает, что сам себя покалечит. Покалечил — и сейчас же, не переведя дух, мучаться. Потому что высоко себя ставит. С высоты падать страшно. И больно. Так, Геня, у совестливых людей. А у большинства, Геня, совесть — это опасение, что поймают и высекут.

— А ты циник, Вадя.

Вадим смолк.

Добравшись рукой до деревянной подставки лампы, Генрих забыл на выключателе палец. И все поджимал, поджимал, не замечая того, кнопку — щелчок — потухло.

— Из этого следует… Ты убил Колмогорова, — раздалось в темноте.

— Да? — отозвался Генрих. — Любопытная версия.

Слова ничего не значили. Значила интонация. Генрих почти не переменил тона.

— Хочешь узнать как? — сказал Вадим.

— Прилежный ученик — слушаю.

Но Вадим опять отвлекся. Самое чудовищное, невозможное прозвучало, и Вадим испытывал от этого такое облегчение, что в словах его проскользнуло нечто похожее на дружеское подначивание:

— Кстати, тебя не поразило, откуда Куцерь знает, как оно все было?

Выключатель щелкнул — вспыхнуло. Генрих смотрел сквозь красную газовую ткань на лампу. И не отвечал.

— Как убедительно он это представил, а?.. Влекущее чувство на краю бездны. У последней черты. Можешь ступить, но тянешь. И вот это вот — тянешь, самая сладость. Когда последняя малость решает и все в твоей власти. Так женщина играет в любовь. И поцелуи, и то и это, и руками лазить — и вдруг — тпру! стоп!.. К слову сказать, имел я как-то раз душеспасительную беседу с одной такой юной исследовательницей. Девица, девственница — со слов заявительницы, конечно. Личико ангельское, щечки румянцем светятся. И вот, прикинь, это трогательное создание ночью на вокзале. Неизвестно зачем. Слоняется, ей идти некуда…

— Очень! — отрубил Генрих и продолжал с паузами: — Это. Интересно. Слушаю тебя предельно внимательно.

— Извини, отвлекся. Значит, как это было. Убийца поднялся в кабинет Колмогорова… Нет, надо издалека начать. Художественная натура. Живая игра ума. Играл человек и заигрался. Увлеченный собственным остроумием обдумал убийство. Незаурядное по своей простоте и изяществу. Убить человека его же лекарством. Нарушение меры. Это убийственно в искусстве, но и просто для убийства годится. Он все продумал. Обжился с мыслью. И вдруг достало — сейчас или никогда! И все повернулось: вот оно! Случай! И оказалось вдруг, что ничего не готово. Одно мечтание. О чем говорить — убийца не удосужился купить в аптеке атенолол! А дело в том… он сам до последнего не понимал, что убьет.

— Как это? — бросил скептически Генрих.

— А вот не знаю как… За атенололом полез в кабинет Колмогорова! Чего уж глупее! Но ему важно было себя испытать — на острие. На грани. И, я думаю даже, в глубине души он ожидал, что все сорвется прежде последнего, непоправимого шага. Надо было судьбу испытать. Кинуть жребий. Орел или решка? В коридоре ни души. Орел! Ключ на месте. Выпало! Второй ключ на месте. Судьба! Он заходит в кабинет — в шкафчике у Колмогорова полно атенолола. Что дальше? Атенолол ведь практически не растворим, и убийца это знает. А дальше — простой, идеально простой, до гениальности ход. Даже я, доктор, не сразу сообразил. Если бы убийца сам потом не навел меня на мысль, сам себя не выдал…

— Фантазируешь, Вадик!

Вадим не остановился.

— Принцип быстро растворимого кофе. Вот и все. Размолоть в пыль — и скорость реакции возрастает колоссально. Ко-фе-молка! Вот что!..

Вадим сделал паузу — Генрих не откликнулся. И он продолжал.

— Я провел эксперимент — пачку таблеток высыпал в кофемолку — и завыло. Мгновенно, как нечего делать. Под крышкой пошла белая пыль. И тут меня еще раз осенило — чего не хватает! Последняя деталь. Все легло один к одному, как части подогнанного механизма. Вот когда эта дурацкая пачка кофе, которую кто-то непонятно зачем вскрыл, в дело пошла! К таблеткам добавить зерна! Кофе даст цвет, а главное, в этой смеси не останется лекарственного вкуса и запаха. Просто кофе, когда Колмогоров глотнет, покажется ему необычно крепким и только. Несомненно, убийца это заранее продумал. Но опять, как дошло до дела, — ничего не готово! Даже кофе, немолотого, в зернах, под рукой почему-то не оказалось. Не берусь судить, почему. Но кофе нет. А все так спешно. Ни часу нельзя ждать. Убийца знает, что другого раза не будет! Духу не хватит на другой раз! Вот в чем дело-то! В глубине души ужас, и он знает, что еще раз этого ужаса не вынесет. Страшнее все оказалось, чем он думал, гораздо страшнее. И он идет напролом — зажмурившись. Атенолол в кабине Колмогорова, кофейные зерна тут же в приемной. Зайти в приемную, в кабинет, взять то, взять это, выйти — две минуты хватит. Правда, оказалось, что и в приемной нет кофе в зернах — нужно вскрыть нетронутую пачку. Но останавливаться нельзя. Размышлять некогда. И не важно! На следующее утро распечатанная пачка никого не удивит — женщины подумают друг на друга и забудут. Это он мимоходом сообразил. На секунду-другую задержался, прежде чем вскрыть пачку. Не больше. Потом поднялся к себе в мастерскую и уже спокойно, в безопасности смолол таблетки вместе с зернами кофе. Но эта самая вскрытая пачка, она другим боком ему вылезла. Психологический сбой. Он просчитал в уме каждый шаг. Но распечатать пачку — лишнее действие, лишний шаг, не предусмотренный. И он сбился. В напряжении он пытался держать в голове всё сразу — и словно со счета сбился. Пачку вскрыл, но зато ключ от кабинета в коробочку не вернул. Некоторое время спустя поднялась тревога. И тогда убийца нашел случай подбросить злосчастный ключ Ане Антоновой в сумку. Что особой ловкости рук не требовало