Дмитрий Стародубцев - Сильвин из Сильфона

• Название: Сильвин из Сильфона
• Автор: Дмитрий Стародубцев
• Жанр: Боевик
• Год: 2008
• ISBN: 5-903835-01-0

Телеканал CNN, программа Larry King Life

Ларри Кинг. О недавних трагических событиях сказано больше, чем о сотворении мира. Однако о самом виновнике происшедшего мы знаем ничтожно мало. Кто же он все-таки: Волшебник Изумрудного Города, Че Гевара, Раскольников, Сатана, Бог, или обыкновенный клиент психиатрической лечебницы?

Грин-Грим. Признаюсь, Сильвин производил впечатление душевнобольного. Но однажды я понял: безумец не он, а мы с вами. Потому давно разучились чувствовать, мыслить, жить. Нам, всем жителям этой многострадальной планеты, как воздух был необходим хотя бы один такой человек — с неистощимыми запасами света и любви в своем сердце, абсолютно свободный от предрассудков, правил и догм.

В каком-то смысле он был новым Богом. Немудрено, что власти поспешили распять его на кресте. Но такова, видимо, судьба богов: чтобы обрести истинную свободу духа, надо сначала в муках умереть!..

Новый шокирующий блокбастер блистательного и неудержимого Дмитрия Стародубцева. Читается без перерыва на обед, ужин и сон…

---

Запись 12

Сколько-то времени спустя у Германа случилось отличное настроение. Сильвин это сразу определил, как только хозяин квартиры ближе к вечеру ввалился в прихожую, нагруженный пухлыми пакетами с символикой продуктового гипермаркета. Через пять минут Герман заглянул в покои Сильвина, дружелюбно подмигнул и, заполнив комнату в два выдоха свежим винным градусом, предложил ему немедленно зайти на кухню: одна нога здесь, другая там. Сильвин вынужден был прервать экстренное совещание, посвященное деятельности Телерадиокорпорациидля Глу-хих и Слепых, сокращенно ТГС, где был председательствующим и главным докладчиком, оторвал взгляд от потолка и поднялся с кровати. Он покрутился перед зеркалом, найдя себя совсем даже ничего, если, конечно, относиться к жизни с неутомимым оптимизмом, и вскоре постучался в дверь, ведущую на кухню: разрешите войти?

То, что Сильвин увидел, заставило его разинуть рот. На кухонном столе вздымалась гора готовых к употреблению всевозможных деликатесов, но главное, он заметил вместительную тарелку, наполненную рахат-лукумом. Вскользь можно было насчитать по меньшей мере пять разновидностей этого восточного лакомства.

Герман. Садись. Я знаю, что ты это любишь, брателло. Лопай, не стесняйся.

Сильвин. Невероятно. Премного благодарен.

Сильвин присел на краешек табуретки, облизал взглядом все, что было перед ним, взволнованно помедлил, не зная, с чего начать, наконец, выбрал кусочек рахат-лукума с кокосовой стружкой и стеснительно положил его в рот. Он стал медленно жевать, чувствуя, как зубы знакомо застревают в тугой пластилиновой мякоти. Герман торжественно наблюдал за ним, одновременно приканчивая с помощью сочного ломтя белого хлеба только что вскрытую баночку умопомрачительно дорогой черной икры.

Герман. Ну как? Сильвин. Немыслимо.

Странно, но Сильвин, несмотря на чувство голода и необыкновенную любовь к рахат-лукуму, не испытывал ничего, кроме легкого головокружения. Попадись ему эта тарелка всего пару месяцев назад, он захлебнулся бы слюной, набил рот этим волшебным желе так, что едва ли сумел разжать челюсти; расправился с любым количеством лакомства за несколько минут, позабыв о приличиях. Но теперь все по-другому: он совершенно не хотел есть и, если бы смог, отказался бы от этого угощения, предпочтя ему сдобную булку с тонким слоем сливочного масла.

В горле появились рвотные спазмы. Сильвин давился сладостями, но теперь едва скрывал, что испытывает к ним отвращение, и удивлялся столь необычным переменам, пока не вспомнил печальную историю в кафе, которая натолкнула его на мысль о самоубийстве, жуткие события, которые затем последовали. Так вот в чем дело! Тем ужасным поступком Доберман и его друзья полностью отбили у него охоту вожделеть этот запах и этот вкус. Теперь его обоняние, его вкусовые бугорки на языке всегда будут ассоциировать — рахат-лукум с унижением, с мыслями о смерти, с жестокими издевательствами. Сильвин отодвинул тарелку и отвернулся.

Герман. В чем дело, тля?

Сильвин. Не могу.

Герман. Ох-ссы-ха-ха! Ну ты и подонок! Я старался, в очередях стоял, деньги тратил, а ты морду воротишь, гаденыш!

Сильвин. Прости меня, Герман. Я виноват, но ничего не могу с собой поделать. Просто я вспомнил…

Сильвину стало очень стыдно, и он, не разжевывая, проглотил весь приторный ком лукума, который накопился за щекой, и расплакался навзрыд.

Герман действительно старался, это виднелось внутри его глаз, застланных хмельной осоловелостью. Сегодня он был особенно благодушен и щедр, и поэтому решил сделать приятное своему квартиранту, забыв обиду за испорченный новогодний стол.

Дело в том, что Герман в последние дни заработал на проституции, торговле поддельными спиртными напитками и ремонте автомобилей столько денег, сколько и представить не мог, а дело все ширилось и ширилось, словно резиновое, поражая масштабами. К примеру, только за последнюю неделю под его крыло перешли сразу четыре притона, ранее работавшие со столичными, а это почти двадцать девушек со всеми своими клиентами, минимум двести пятьдесят с юбки в день, не считая эксклюзивного обслуживания политиков и прочих богатых извращенцев, всевозможных банкетов и выездных пикников. Герман пока не знал, что делать с этими деньгами, ведь он был богат всего ничего, каких-нибудь полгода, поэтому радости его не было предела и под горячую руку его щедрости мог попасть любой. Вчера он заказал себе Мерседес с усиленной подвеской, сегодня подумывал о том, чтобы купить роскошную квартиру в центре Сильфона, завтра — и Сильвин это ясно видел — ему придет в голову выкупить знаменитые местные бани, которые впоследствии он переоборудует в частные кабинеты для интимных свиданий. Конечно, Герман до сих пор часто подумывал о том, как бы поскорее избавиться от Сильвина, который давно ему и его друзьям был в тягость и которого он уже ненавидел и давно бы с ним расправился, если б не обещание Сильвина уехать в Долину пасти овец. Но сегодня лишь слепое счастье заполняло его, по крайней мере до тех пор, пока Сильвин не отказался от столь любимого

Герман заметно почернел, взвел свой внутренний курок, занеся руку, чтобы ударить Сильвина, но неожиданно поставил себя на предохранитель, пододвинул баночку с остатками черной икры и отломил ломоть еще теплого хлеба: ешь.

Сильвин понемногу успокоился; осмелев, водрузил на хлеб несколько икринок и жадно проглотил. Потом съел окорок, достаточно мягкий для того, чтобы с ним справиться даже при наличии всего нескольких зубов, и пил предложенный предупредительным хозяином дико вкусный китайский чай. Наевшись, Сильвин почувствовал такую благодарность, такую необычайную теплоту к Герману, что вновь заплакал.

Герман. Опять? Что не так на этот раз?

Сильвин. Я плачу из-за великой любви к тебе.

Герман. Хм, как ты посмел мне сказать такое, заморыш? Ты же знаешь, что я не по этой части, тля! Опять хочешь нарваться на неприятности? Или специально меня провоцируешь, чтобы я разозлился и засунул тебе в задницу канделябр? Что, понравилось тогда?

Сильвин. Нет, ты не понял меня, хотя от тебя я готов принять любые истязания. Я говорю не о той похотливой любви, которую испытывают друг к другу молодые и красивые, я говорю о любви высокой и чистой, которую испытывает мать к дитяти, товарищ к товарищу, патриот к Родине, Бог к человеку, а человек к Богу. Вот такая талассотерапия! Ты, Герман, самый добрый человек на свете, ты мой лучший и единственный друг, поэтому я люблю тебя. И не ругай меня за мои слезы, слава Богу, их вдвое меньше, потому что у меня теперь всего один глаз. Я тоскую из-за того, что мне будет очень жаль с тобой расставаться. Пожалуй, я буду помнить о тебе весь остаток своей жизни.

Герман. Ясно. Приятно, конечно… Но… но ведь все это какая-то клоунада, белиберда! Ты объясняешься в любви человеку, который был с тобой так жесток, как не были жестоки инквизиторы к своим обвиняемым. Я подверг тебя ужасным пыткам, сделал тебя на всю жизнь инвалидом, уродом, посмешищем, разве такое можно простить, забыть? Как можно боготворить человека, который причинил тебе столько зла? А? Ох-ссы-ха-ха! Не верю! Здесь два, черт побери, варианта: или ты абсолютный олигофрен, во что сложно поверить, судя по твоему превосходному слогу, которым ты изъясняешься в своей чертовой тетради, или ты пытаешься ввести меня в заблуждение во имя каких-то своих корыстных целей. Если это так, то учти: живьем закатаю в асфальт, и будешь ты не живым человеком, а частью автострады, по которой будут проноситься машины. Может, хоть тогда послужишь людям во благо. А я и глазом не моргну, мне это раз плюнуть.

Сильвин. Все это не совсем так. Ты действительно сделал меня тем, кого я сейчас собою представляю. Я теперь самое жалкое существо на свете, которому даже бродячая собака лапы не подаст. Но этим вроде бы жестоким поступком ты, прежде всего, спас меня от смерти, так что не винить тебя я должен, а, наоборот, благодарить. У тебя не было другого выхода, правда? Если бы ты меня тогда со своими друзьями не избил, я все равно пошел бы и повесился, или отравился, или выбросился из окна. Да и кем я был до этого? Какая разница? И если бы всего этого не произошло, разве ты простил бы мне долги, заботился бы обо мне, как сейчас? А ведь обо мне с детства никто так не заботился, не покупал — рахат-лукума, не кормил черной икрой. Я люблю тебя, Герман, и можешь меня наказать за эти слова, только я все равно от них не откажусь!

Сильвин упал перед Германом на колени и впился губами в его пропахшую сигаретами руку. Тот брезгливо отдернул ее, схватил Сильвина за воротник пижамы и грубо вернул на положенное место. И все же было заметно, что Герман доволен и совсем не сердится. Видимо, слова Сильвина попали в самую точку: ему понравилась такая неожиданная интерпретация происшедших событий.