Кнут Гамсун - Новые силы

• Название: Новые силы
• Автор: Кнут Гамсун
• Издательство: Изд-во А.Ф. Маркса
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1910

В памфлетно-критическом романе «Новые силы» («Новые всходы») мишенью писателя стала художественная богема и – шире – художественная интеллигенция. Можно сказать, что «Новые силы» являлись своеобразным продолжением «Мистерий», потому что в этом романе описывалась среда, из которой вышел Нагель. Писатель иронизировал над большими и малыми божками этой среды, гениями на час, истекающими завистью друг к другу, и это было несомненной необходимостью защититься и успокоить уязвленное самолюбие.

---

Это продолжалось с минуту.

Иргенс и Агата подошли к столу, поздоровались и сели. Агата протянула Кольдевину руку. Мильде спросил, чего им можно предложить. У него хватит денег на всё, что они ни скажут.

— Вы пришли слишком поздно, — сказал он, смеясь. — Надо бы вам прийти пораньше, Кольдевин отлично занимал нас тут.

Иргенс поднял голову, быстро взглянул на Кольдевина и сказал, закуривая сигару:

— Я уже имел удовольствие слышать господина Кольдевина один раз раньше, кажется, в Тиволи, С меня достаточно и того раза.

Иргенс плохо скрывал своё неудовольствие. Во второй раз он видел сегодня Кольдевина, он видел его всё время на Трановской улице, перед своей квартирой, он не мог выйти с Агатой, пока не уйдёт этот чёрт. Счастливый случай привёл Гранде, а то он стоял бы там и до сих пор. Да ведь как он стоял? Как страж, телохранитель, не двигаясь с места! Иргенс был в бешенстве, ему стоило больших трудов не допускать Агату к окну. Если бы она только выглянула на улицу, она сейчас же заметила бы Кольдевина. Он даже и не думал скрываться, стоял точно нарочно для того, чтобы его увидели, и держал парочку в осадном положении.

Теперь, после этого деяния, у него был несколько смущённый вид, он беспокойно вертел ручку своей кружки и смотрел в пол. Но вдруг, точно задетый надменными словами Иргенса, он сказал, без всякой связи с предыдущим:

— Скажите мне одно... Впрочем, я сам скажу: вот, все эти писатели делают из нас, что хотят, и люди даже и не пикнут. Писатель может быть должен двадцать тысяч чистоганом. Что же из этого? Он не может заплатить, вот и всё. Но что, если бы какой-нибудь купец вздумал поступить так? Влезал бы в доверие и забирал бы вино или суконные товары под обманное обещание уплатить? Его просто арестовали бы за обман и объявили бы банкротом. Но писатели, художники, все эти поэтические чудовища, которые, как высокие горы, давят страну под восторженные клики нации, кто же решится поступить с ними так жестоко? Люди только говорят между собой о мошенничестве, смеются и находят, что это чертовски ловкая штука быть должным двадцать тысяч, и хоть бы что!..

Мильде с шумом поставил кружку на стол и сказал:

— Ну, милейший, мне кажется, пора вам перестать. — Добродушный художник Мильде, по-видимому, вдруг вышел из терпения. Пока он сидел один с адвокатом и актёром, он не протестовал ни словом и даже забавлялся злобными речами несчастного учителя. Но как только к ним присоединился писатель, он почувствовал себя оскорблённым и стукнул кулаком по столу. Такова уже была замечательная привычка Мильде сражаться, имея за собой поддержку.

Кольдевин посмотрел на него.

— Вы находите? — спросил он.

— Да, я нахожу.

Кольдевин несомненно говорил с расчётом, подразумевая кого-то, направляя слова по определённому адресу, все поняли это. Иргенс покусывал усы.

Но тут заинтересовался и Норем, он понял, что что-то происходит перед его усталыми глазами, вмешался и начал разносить коммерческую мораль. Это самая бесчестная мораль на свете, да, да, надувательство, жидовство, самое заправское жидовство! Разве правильно брать проценты? Не разговаривайте с ним на эту тему, а то он ответит как следует, если уже на то пошло! Хе-хе, коммерческая мораль? Самая бесстыдная мораль на свете!..

Тем временем адвокат через стол разговаривал с Иргенсом и Агатой и рассказывал им, как он встретился с Кольдевином.

— Я встретил его с час назад в твоих краях, Иргенс, на Трановской улице, и как раз под твоими окнами. Он стоял и смотрел куда-то. Я взял его с собой, неудобно было бы оставить его стоять там...

Глаза Агаты широко раскрылись от испуга, и она тихонько спросила:

— На Трановской улице? Вы встретили его?.. Послушай, Иргенс, он стоял под твоими окнами.

Она мгновенно почуяла беду. Кольдевин наблюдал её настойчивым взглядом, он устремил глаза прямо на неё и даже старался всячески показать ей, что смотрит именно на неё.

Между тем Норем продолжал приставать со своими нелепыми вопросами:

— Вот как! Значит, надо понимать так, что весь народ испорчен, женщины и мужчины все окончательно развращены, раз они любят искусство и поэзию? Искусство так и есть искусство, батенька, и не путайтесь вы в это! Хе-хе-хе, мужчины и женщины окончательно развращены!

Кольдевин сейчас же ухватился за этот повод и стал отвечать. Он не обращался к Норему, даже не смотрел на него, но он говорил, очевидно, то, что накипело у него на сердце, говорил в пространство, но как бы обращаясь к определённому лицу. Неправильно утверждать, будто мужчины и женщины окончательно развращены, нет, они просто дошли до известной степени пустоты, вырождаются и мельчают. Новые силы, поднятая новь — не плодоносный чернозём, а бледный суглинок, и нельзя ждать от этой почвы богатой жатвы. И женщины у нас живут теперь, как то скользя над жизнью, не утомляясь жизнью, но и не внося в неё ничего. Да и как могли бы они внести в неё что-нибудь? Они вспыхивают, как голубые огоньки, пробуют от всего понемножку, и радостей и горестей, и не чувствуют, что лишились своего прежнего значения. Они утратили высшее честолюбие, и сердце их не доставляет им теперь особых страданий. Оно бьётся быстро, но уже не трепещет для одного сильнее, чем для другого. А что сталось с гордым взглядом молодых женщин? Этот взгляд имел большое и важное значение, но теперь его больше не встретишь, женщины с одинаковой благосклонностью взирают и на посредственность и на гения, они восхищаются жалкими стишками и вымученными романами. А было время, когда для того, чтобы покорить их, требовались более великие и гордые дела, об этом можно прочесть в истории Норвегии. Теперь они сильно понизили свои требования, они не могли поступить иначе, потребности их притупились. Наша женщина утратила силу, свежую и милую простоту, благородную страстность, она разучилась радоваться единственному мужчине, её герою, её Богу, стала любопытна, готова идти за первым встречным и всем бросает ласковые взгляды. Любовь для неё не более, как название некогда существовавшего чувства. Она читала о ней, и в своё время она доставляла ей удовольствие, но она не испытала такой любви, от которой сладко подкашиваются колени, её любовь тихонько прошелестела мимо неё, словно слабый, отражённый звук, Но недостатки эти у женщины не аффектация, она действительно превратилась в скелет прежней женщины. Этому ничем не помочь, нужно только стараться удержать потерю в границах. И через много-много поколений настанут опять хорошие времена, всё ведь движется как волна. Но теперь, в настоящую минуту приходится довольствоваться тем, что есть. Только в промышленности, в торговле ещё бьётся полный, сильный и здоровый пульс, торговля живёт сильной, яркой жизнью, поблагодарим её за это! Она принесёт нам обновление.

Но последние слова снова привели Мильде в негодование, он вытащил бумажку в десять крон, бросил её через стол Кольдевину и сказал возмущённо:

— Вот... вот ваши деньги! Вы помните, я как-то занял у вас десять крон, я забыл об этом. Теперь, надеюсь, вы поняли, что можете уходить.

Кольдевин вдруг покраснел до корней волос, но взял деньги.

— Нельзя сказать, чтобы вы вежливо благодарили за одолжение, — сказал он.

— А разве вам кто-нибудь говорил, что я вежливый человек? Самое главное то, что вы получили свои деньги обратно, и что мы надеемся избавиться от вас.

— Да, да, благодарю вас, мне нужны деньги, у меня их немного, — сказал Кольдевин, завёртывая деньги в кусок газетной бумаги.

Уже по самой манере, с какой он прятал эти несчастные десять крон, видно было, насколько он был смущён и как не привык иметь в руках деньги. Но вдруг он взглянул Мильде в лицо и добавил:

— Впрочем, я не рассчитывал получить с вас когда-нибудь этот долг.

Мильде было вскипел, но тотчас же успокоился. Грубое оскорбление не возмутило его, он проглотил его, пробормотал какой-то ответ и, переменив фронт, заявил, что не имел в виду быть невежливым и готов извиниться, его раздражили, ну, и... словом...

Но пьяный и равнодушный Норем не мог уже сохранить своей обычной серьёзности, он видел только смешное в этой сцене и воскликнул со смехом:

— Неужто ты и его накрыл, Мильде? Да ты, ей Богу, ухитряешься занимать деньги у всех подряд! Ты прямо неподражаем! Ха-ха-ха, и у него тоже!

Кольдевин встал.

Агата тоже сейчас же поднялась и быстро подошла к нему. Она схватила его за руку в необычайном волнении и стала что-то шептать, потом потащила к окну, всё продолжая шептать. Они сели, поблизости не было никого, и она сказала:

— Да, да, всё так, как вы говорили. Ведь вы говорили это мне, я поняла, вы правы, правы, правы! Но, вы увидите, всё будет теперь по-другому. Вы сказали, что я не могу, не в силах, но нет, я могу, вы увидите! Я только сейчас поняла всё. Вы сказали мне. Милый Кольдевин, не сердитесь на меня. Я наделала столько глупостей, но...