Вадим Туманов - Всё потерять – и вновь начать с мечты...

• Название: Всё потерять – и вновь начать с мечты...
• Автор: Вадим Туманов
• Издательство: ОАО "Типография «Новости»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004

В этой книге свои воспоминания рассказывает крупный золотопромышленник и близкий друг Владимира Высоцкого. Чего только не было в жизни этого удивительного человека – и колымские лагеря 1948-53 годов при жизни Сталина, и встречи со многими достойными людьми. А также интересные воспоминания о Владимире Высоцком – дружба длилась порядка 8 лет. Так же изложены воспоминания о реалиях СССР и просто о том, какая все-таки тяжелая бывает жизнь, для многих и вообще абсурдная. Книга вышла ограниченным тиражом.

---

Идет распад государственной геологической службы России.

Ну зачем дуракам – море?

Глава 3

Спор о высшей мере.

Колыма – 1999.

Встреча с Алькой Михайловым.

Призраки на трассе.

Воспоминание о Ваське Корже.

Гайдар предпочитает Лондонскую биржу.

Великое переселение – за и против.

Китай: надежда или тревога.

Хочу, чтобы люди улыбались.

Пишу, а мысли снова возвращаются к Колыме. Опыт той жизни постоянно напоминает о себе, как камертон, по которому я сверяю свое мировосприятие.

Из восьми с лишним лет заключения мне «посчастливилось» пять лет провести во многих штрафных лагерях и тюрьмах Колымы. И после того, что я видел и испытал, просидев с людьми, которые осуждены на 25 лет по нескольку раз, меня никто не убедит, что человек, совершивший убийство, которое даже описывать жутко, должен оставаться живым.

Есть люди, которые – по их поведению, поступкам – вообще не должны были родиться. Ну как может жить человек, взорвавший пассажирский самолет?!

Мне вспоминается история, которая произошла в Сусумане. Из женской зоны конвоир вел бригаду на угольный склад. Не знаю, что произошло, но вдруг он начал расстреливать женскую бригаду. Убил 16 женщин. Мимо проходил главный инженер Сусуманского ремонтного завода с женой и ребенком. «Ты что делаешь?» – крикнул инженер. Конвоир застрелил и его. Это было в 1950 году. Суд приговорил убийцу к 25 годам. Этого негодяя сами заключенные убьют на Челбанье.

Я с глубоким уважением отношусь к Папе Римскому и восхищаюсь им. Но никогда не соглашусь с его отрицанием смертной казни. Он ни дня не жил среди убийц…

В лагерях часто заходил спор о высшей мере. Известно, что с 1947 по 1953 год в Союзе не было смертной казни, а давали срок 25 лет. Спорили о том, что же страшнее: пожизненное заключение или расстрел.

Иногда от человека, приговоренного к двадцати пяти годам, слышишь: «Лучше бы расстреляли!» Гнусное притворство. Мало кто хочет умереть. Я видел, как люди, желающие покончить с собой, бросались с верхних нар на бетонный пол головой или, работая в бригаде, вдруг бежали из оцепления в гору. Даже конвою понятно, что на гору не бегут – значит, хотел, чтобы убили. Уверен: решивший покончить с собой всегда найдет способ это сделать. Приговоренный к двадцати пяти годам, как всякий человек, живет надеждой – вдруг произойдут какие-то изменения в стране, землетрясение, да мало ли что еще – и он когда-нибудь окажется на свободе. Человек же, знающий, что за совершенный поступок его расстреляют, обязательно думает об этом.

Все дорожат собственной жизнью, и страх потерять ее – может быть, единственное, что способно остановить человека, который становится зверем. Меня переубедить невозможно. Нельзя убивать человека – совершенно согласен. Поверьте мне, Ваше Преосвященство, сказал бы я Папе Римскому, я даже кошку не убью никогда. Никого не хочу убивать. Но есть люди, в которых я выстрелил бы, не задумываясь.

Резня в бараках, стычки между ворами и суками – это как на войне: ударь первым или погибнешь. Эти тысячи смертей на совести тех, кто стравливал людей. Нельзя сравнивать необходимость самозащиты с убийством ради наживы, готовностью погубить чью-то жизнь из корысти. Или вовсе без всяких причин, кроме одной: удовольствия убивать.

Я встречал заключенных, у которых было по 10 – 15 судимостей, все за убийства, их каждый раз осуждали на 25 лет, потом даже переставали судить. Что толку, если у него уже 10 раз по 25?

Но даже самый страшный убийца почти всегда остановится перед угрозой собственной жизни.

Мне вспоминается Шулепа, отвратительный тип. У него было уже много судимостей за убийства. В тюрьме его многие ненавидели. Для него убить человека – все равно как в жаркий день выпить стакан холодной воды: просто приятно!

Мы сидели с ним в одной камере. Однажды летом надзиратель открыл дверь, чтобы вынесли парашу – большую бочку, которую по очереди каждое утро вытаскивали на длинной перекладине четверо, иногда шестеро человек. Носили все, это не считалось чем-то недостойным. В числе других была очередь Шулепы. Когда они уходили, надзиратель посмотрел на меня – я стоял грустный – и кивнул: «Ну, иди – прогуляешься». Я обрадовался и тоже вышел. Шулепа меня попросил: «Помоги». Не думаю, что ему было тяжело нести, кому бы другому я и помог, а ему сказал: «Ни хрена! Донесешь, вон какой здоровый», – и пошел, улыбаясь, дальше. Естественно, ему, убийце с особой репутацией – он многих резал, – было от чего на меня разозлиться. Когда с пустой парашей все возвращались, мы остались с ним вдвоем. И он пробурчал: «Я тебе это вспомню». Я быстро повернулся, злой, подошел вплотную к нему со словами: «Хватит, как надоело все!»

Он смотрел на мои сжатые кулаки. И этот убийца, испугавшись, молчал, на что я сказал: «Да ты трус, оказывается», – развернулся и пошел в тюрьму. Я ожидал всякого: он должен был рассказать всей камере о том, что произошло сейчас. Но, зная, с кем я в дружбе, сознавал: ему бы не поверили, а я постарался бы доказать, что ничего не было. Мы зашли в камеру, он промолчал. Я потом сам все рассказал Петру Дьяку. Тот покачал головой: «Ты совсем сдурел. Не надо было этого делать». Через много лет Саша Мордвин, сидевший со мной на Широком, расскажет мне, что позже воры зарезали Шулепу.

– Нет, Вадим, – спорит со мной Леонид. – Что бы ни совершил человек, какой бы тяжкий грех ни принял на душу, его можно наказать как угодно жестоко, но не лишать права на жизнь…

Мы разговариваем в машине, едущей по колымскому тракту. В июне 1999 года режиссер Дитмар Шуманн уговорил меня отправиться в новую двухнедельную поездку по Колыме со съемочной группой телевидения Германии: помочь документалистам увидеть как бы моими глазами ушедшую в прошлое лагерную державу. В тридцатиминутном фильме мне предстояло стать главным действующим лицом. Я не стал отказываться от возможности снова побывать в местах, где прошли 17 лет моей жизни, и пригласил в поездку Леонида Шинкарева, старого товарища, одного из тех, с кем мы уже проехали по Колыме 22 года назад.

Мы говорим о смертной казни.

В Англии, рассказывал Леонид, его как журналиста пустили в особую зону тюрьмы Бельмарш для отбывающих пожизненное заключение. Условия их содержания лучше, чем для остальных, осужденных на разные сроки. Наказание там – лишение свободы, а вовсе не создание невыносимых условий. У других заключенных есть надежда когда-то начать жить иначе, но бессрочники из тюрьмы не выйдут никогда. Они от общества изолированы, никому не опасны. Доживают век, не заставляя общество запоздало терзаться собственной жестокостью. «Общество не может, не должно быть сознательным коллективным убийцей – отнимать у человека жизнь», – настаивает мой товарищ.

У человека – согласен. Но разве убийца – человек?! Он должен твердо знать, что за убийство обязательно поплатится жизнью. У него не должно быть альтернативы. Зло порождает зло. Но тот, кто совершает зло, должен знать, что с ним поступят еще хуже. Я повторяю, что в колымских лагерях в те годы, когда не было смертной казни, каждый день убивали, вешали, взрывали – аммонита было достаточно, работая на шахтах, его брали сотнями килограммов. На прииске «Большевик» взорвали БУР с суками, где сидело около 100 заключенных. Заряд был такой силы, что разбросало все, невозможно было собрать не то что останки людей, а и бревна от стен.

В 1953 году ввели смертную казнь. Наступило затишье. Я точно знаю, что резня прекратилась процентов на девяносто.

В лагерях, где находились воры в законе, или честные, как их тогда называли, было относительно спокойно. Подлостей и гадостей в этих лагерях не прощали никогда. Меня всегда поражало то, как они соблюдали свой «уголовный кодекс»: не обман, а даже попытка обмануть выбрасывала вора из своей среды навсегда, без срока давности. Он никогда уже не мог «отмыться» в своем обществе. И если кто-нибудь заслуживал слова «мразь», то оставался таковым до конца дней. Я это хорошо знаю, я был частью этой среды, просыпался по удару в рельс, выходил на развод, находился в одних бараках с ними, в БУРе или изоляторе, в тюрьме или больнице.

Я застал на Колыме годы, повторяю, когда не было смертной казни. Видел разгул насилия, убийств, беспредела. В любом лагере каждый день были жертвы. Убить человека ничего не стоило. Когда колымские лагерные власти пддерживали беспредельщиков, воры написали как бы обращение к народу, я в то время сидел в сусуманской тюрьме и примерно помню, что там было написано. Воззвание это расклеивали в Свердловске, в других крупных городах. «В то время как СССР кричит о гуманности, в колымских лагерях творится такое, что и представить невозможно». И перечислялись лагеря Ленковый, Широкий, Случайный, Борискин, Спокойный в Ягодном, Прожарка на Теньке. Многие предлагали: «Раз эти суки с нами так поступают, давайте узнавать, где живут их родители на материке, их жены и дети, будем вырезать всех подряд». Страшная цепная реакция уже начиналась. Это прекратилось в 1953 году, когда вернули в уголовный кодекс смертную казнь.