Евдокия Нагродская - Обольщение. Гнев Диониса

• Название: Обольщение. Гнев Диониса
• Автор: Евдокия Нагродская
• Издательство: ЕвдокияНагродская в «Гелеос»449d3f9a-0908-102c-8d0d-93418d0056af
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8189-1225-7

Юные и неискушенные всегда привлекали опытных и развращенных. На их девственность и чистую красоту слетались, словно пчелы на мед, похотливые мужчины и страстные женщины. И вступая в этот порочный мир, невинные красавицы познавали высоты любви и низость разврата. Многие известные писатели воспевали сексуальное взросление юных дев. Но лишь отдельные из этих романов публиковались без купюр. Вам впервые предлагается серия книг, где жизнь показана во всей полноте. Эти романы, прежде запрещавшиеся к изданию, многократно подвергнутые цензуре, только теперь восстановлены из рукописей, чудом сохранившихся в архивах.

Татьяна Александровна, художница, вдова, холодноватая красавица и умница 28 лет, едет на Кавказ знакомиться с родными своего гражданского мужа, «уравновешенного и спокойного» Ильи. В поезде Татьяна встречает Эдгара Старка – экзотической красоты циника и ловеласа, живущего в Париже. Страсть сводит их с ума. Первая для обоих. Для обоих совершенно нежданная. Непредсказуемо и развитие отношений. Мучительных, запутанных, бесстыдных, отчаянных «до бешенства, до безумия»…

---

– Хоть бы мне с ней покончить! – вздыхаю я с грустью.

– Концы бывают разные. Одни уходят от страстей, от любви, от волнений и привязанностей, а вам вот приходится броситься в этот водоворот для счастья окружающих и этим покончить с личной жизнью.

– Это недурно и вполне прилично для «парадоксальной» женщины, как называл меня покойный Сидоренко, – говорю я с горькой улыбкой.

– Разве Сидоренко умер? – рассеянно спрашивает Латчинов.

– Фу, что я его хороню? Он жив и даже недавно женился, но все прошлое так далеко ушло, как будто умерло.

Я задумываюсь.

– Итак, Татьяна Александровна, я берусь успокоить и осчастливить Илью Львовича. А Старк?

– Что же мне делать со Старком? – пожимаю я плечами. – Опять буду избегать его.

– Значит, он один будет несчастлив.

– Послушайте, я удивляюсь вам сегодня и опять спрашиваю: вы шутите?

– Да нимало, Татьяна Александровна.

– Ну прекрасно. Вы говорите, что Илья подозревал меня и мирился с этим, а Старк, сойдясь опять со мной, не будет мириться.

– Помирится… Он так замучен, – говорит Латчи-нов тихо.

– А если нет?

– Солгите.

– И ему?!

– И ему. Старку вы можете солгать? Или мне это сделать?

– Отлично, что же я должна солгать ему?

– Скажите, что вы живете с вашим мужем из жалости к его болезни и одиночеству, что вы его не покинете, что вы любите его как отца, как брата, почти так же, как вашего ребенка, но супружеских отношений между вами не существует.

– И быть женой двух мужей?!

– Татьяна Александровна, человек состоит из души и тела. Правда, они не всегда в ладу, но мы все же живем, не рассыпаемся.

– Теперь я вижу, что вы шутите, Александр Викен-тьевич! – поднимаюсь я с места.

– Думайте, как вам удобнее, дорогой друг, и не сердитесь на меня. Верьте, что я вас люблю, предан вам всей душой, и если когда-нибудь кому-нибудь я открою свою душу, то только вам одной.

Я даже пугаюсь. Я никогда не ожидала таких слов от Латчинова. Выражение его лица, его глаза так тоскливы и скорбны, что я падаю головой на его плечо и заливаюсь слезами. Мои нервы так натянуты со вчерашнего дня.

Он гладит меня по голове и говорит прежним спокойным голосом:

– Это отлично, что вы поплакали. Слезы успокаивают. Все же вы счастливая женщина, друг мой.

– Благодарю за такое счастье, – я вытираю глаза.

– Главная цель вашей жизни – ребенок и искусство.

– Голубчик, будем искренни, скажем откровенно, что и искусство погибло. Я ничего больше не напишу выдающегося, я это чувствую.

– Нет, еще одна картина за вами.

– Какая?

– Портрет сына Диониса.

Васенька натянул мне холст на подрамник; он это делает артистически.

Я собираюсь писать портрет моего мальчика. Большой, но скромный портрет. Я напишу его в обыкновенном белом платьице на большом темном кожанном диване в кабинете его отца.

Рядом с ним напишу его любимца Амура, безобразного бульдога. Этого бульдога Старк купил у соседей за тысячу франков только потому, что злая и угрюмая собака, рычащая даже на своих хозяев, вдруг почувствовала необыкновенную привязанность к Лулу. Ребенок может делать с ней все, что хочет, и бульдог только блаженно сопит. Амуром его прозвал Васенька, к которому собака чувствует такую же беспричинную ненависть, как некогда он сам чувствовал к Сидоренко.

– Те suis toujours maеheureux en amour![3] – говорит он, сторонкой проходя мимо бульдога. – Да убери ты, Лулу, свою очаровательную игрушку, у меня новые брюки.

Я не мучаю мою деточку долгими сеансами. Я стараюсь его развлекать: рассказываю ему сказки, пока пишу его. Мои сказки всегда веселые и смешные.

Лулу весело смеется и говорит:

– Вот когда ты, мама, рассказываешь, я все понимаю… и мне не страшно.

«Знаю, знаю, детка моя, – думаю я, – это папаша твой темными зимними вечерами рассказывал сказки страшные, тебе непонятные, о любви, о страстях и страданиях. Но от меня ты этого не услышишь! И душу, и тело готова я отдать, чтобы детство твое было светло и радостно…»

– Мама, что же ты замолчала? Разве кошка не испугалась медведя?

Катю мы все уговаривали переехать к нам, потому что Латчинов очень торопится закончить свою книгу, а здоровье не позволяет ему самому долго писать. Катя сначала отнекивалась, но потом согласилась. Она прямо влюблена в Лулу и в то же время как будто стыдится этого чувства.

Когда она думает, что на нее не смотрят, ее суровое лицо оживляется удивительной нежностью. Неужели Катя так и прожила всю жизнь? И никогда никакая привязанность не мелькнула на гладкой поверхности этой жизни, кроме привязанности к матери и Илье? Андрея и Женю, по моему мнению, она особенно не любила.

Меня ужасно интересуют ее думы, ее мысли и чувства, но она мне никогда не откроет их.

А вот любовь к моему сыну она не может скрыть. Недавно Старк попросил ее зимой приходить по утрам к Лулу для практики русского языка. Она согласилась тотчас и даже плохо скрыла свое удовольствие. Если в ней нет и не было никаких нежных чувств, то инстинкт материнства у нее проснулся.

Она не начинает сама ласкать и целовать Лулу, но он такой ласковый ребенок, что Катя не может не отвечать на его ласки, на этот милый лепет, когда он, с серьезным видом и свернув губы трубочкой, произносит:

– Катя, поцелуй меня.

Я рада, что Катя будет при ребенке.

Сначала я, было, подумала, не станет ли она восстанавливать его против меня, но сейчас же отогнала эту мысль. Катя щепетильно честна и никогда не сделает этого. Она прекрасная воспитательница, и ее трезвое отношение к ребенку будет отличным противовесом фантазиям его отца.

Кто-то берет мою руку с ручки кресла и целует. Явздра-гиваю. Это Старк. Он кладет свой портфель на стол и шутливо говорит:

– Вы так задумались, что ничего не видите и не слышите. Похвалите же меня, что я так рано отделался сегодня. Вот ваши книги, мадемуазель Катя, не знаю, угодил ли. Что же, едем мы обедать в Версаль? Татьяна Александровна, да о чем вы опять думаете? – он поправляет гребенку, готовую упасть из моих волос.

– Я думаю о Лулу и об одном Лулу. Всегда и везде, – говорю я, отстраняя голову.

Он быстро отдергивает руку и насмешливо спрашивает:

– О самом Лулу или о его портрете? Последнее должно вас интересовать гораздо больше.

– Какой вы ехидный, Эдгар! У вас вошло в привычку колоть меня! Ну, Бог вас простит. Я иду одеваться. Лулу будет в восторге.

Лулу действительно в восторге.

Поездка по железной дороге, фонтаны, катание на лодке, обед в ресторане.

Он собирает цветы и требует, чтобы Катя сплела ему гирлянду.

– Невозможно, Лулу: ты оборвал цветы слишком коротко, одни головки; если бы у нас были нитки…

– Стой! Я сейчас достану тебе нитки! Крепкая, я сам покупал, – говорит Васенька и, завернув брюки, начинает распускать свой носок.

– Васенька, да где вы нашли такие носки? – удивляюсь я.

Носки из грубой толстой бумаги, неровно связанные.

– А это мне мой сожитель связал в подарок.

– Ваш сожитель? Кто же он такой?

– Господин кавалер де Монте-Сарано-Кроче дель Бамбо!

– И он вяжет чулки?

– А что ему больше делать?

– А почему же он с вами поселился? У него нет семейства?

– Была дочь, вдова-портниха, недавно померла. Остался целый выводок внуков; уж мы с ним теперь троих устроили. Ничего, ребятам будет хорошо, а двоих старших – надо попросить, чтобы Александр Викентьевич куда-нибудь сунул.

– Да кто он такой, ваш кавалер?

– Да я же вам говорю, что кавалер, настоящий аристократ. Вы бы послушали, как он ругает республику. Злющий!

– И чулки вяжет?

– Вяжет. Что же ему делать? Так скучно. Я его выведу раз в день, он погуляет. Я его покормлю, напою, он и сидит в кресле.

– А кроме вязания чулок ему нечего делать?

– А что же он может еще делать? Он слепенький.

– Васенька, Васенька, где же вы отыскали этих ребят и слепого старика?

– Тут недалеко… Да чего вы пристали. Живет человек, никого не трогает… Что в самом деле?

– Лулу, – говорю я, – поди поцелуй Васеньку.

Лулу рад целоваться. Он сейчас же бросается в объятия Васеньки.

Васенька, хлопая его по спине, говорит:

– Заходи ко мне, посмотришь моего кавалера. Только Амура не приводи, а то кавалер его загрызет. Он у меня, брат, еще злее твоего Амура.

Возвращаемся мы уже вечером. Совсем темно. В вагоне оживленные разговоры, шутки, смех среди массы публики, возвращающейся с прогулки в город.

Несмотря на шум, Лулу моментально засыпает, едва мы садимся в вагон. Он худенький, но довольно крупный ребенок, и мне очень неудобно его держать.

– Дайте его мне, – предлагает сидящий напротив меня Старк.

Я хочу передать ему ребенка, но Лулу цепляется за меня и спросонок капризно ворчит.

– Подвиньтесь, Эдгар, немножечко, дайте место поставить ноги на вашу скамейку, – прошу я.

Старк подвигается. Теперь мне удобно. Я прижимаю к себе ребенка, прикрываю его шарфом и закрываю глаза. Когда Лулу спит на моих руках, я счастлива и не думаю ни о чем.