Валентин Костылев - Иван Грозный. Книга 1. Москва в походе

• Название: Иван Грозный. Книга 1. Москва в походе
• Автор: Валентин Костылев
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-04-001656-5, 5-04-002755-9

В нелегкое время выпало царствовать царю Ивану Васильевичу. В нелегкое время расцвела любовь пушкаря Андрея Чохова и красавицы Ольги. В нелегкое время жил весь русский народ, терзаемый внутренними смутами и войнами то на восточных, то на западных рубежах.Люто искоренял царь крамолу, карая виноватых, а порой задевая невиновных. С боями завоевывала себе Русь место среди других племен и народов. Грозными твердынями встали на берегах Балтики русские крепости, пали Казанское и Астраханское ханства, потеснились немецкие рыцари, и прислушались к голосу русского царя страны Европы и Азии.

Первая книга трилогии – «Москва в походе» – писалась в последние месяцы Великой Отечественной войны и была посвящена первым годам правления царя Ивана IV (1530-1584), сложной эпохе укрепления самодержавной власти в России, отмеченной крупнейшими реформами в системе государственного управления, права и армии.

---

Иван Васильевич подозрительно покосился на раскрытое окно. Почудилось, будто в саду кто-то разговаривает. С сердцем прикрыл его.

На лице легла тень досады.

Увы, и царю приходится таиться! Вседержитель милостив к царям, он прощает их слабости, но никогда не простит народ царю нарушения закона, церковью установленного.

Горе государю, преступившему свой закон!

Он снова выглянул в окно, там никого не было, – значит, просто так показалось. Никто не слышал гуслей и песнопения. Смерть тому, кто услышит это! Уже пойманы люди и пытаемы жестоко, обвиненные в словах о «безбожии» государя. А люди те – монахи и, видимо, вассианцы, хотя и упираются, не признаются в еретической связи с заволжскими старцами. Мутили народ – царя хулили!

Раздался стук в дверь. Царь Иван вздрогнул.

На пороге в черной рясе стоял старенький, седой митрополит Макарий. Глаза его, черные умные, встретились с глазами царя.

Иван Васильевич, смущенно склонившись, подошел под благословение.

Сухими руками, крест-накрест, митрополит размашисто благословил царя.

Сначала опустился на скамью царь, затем митрополит.

Иван Васильевич молча указал на лист, исписанный им напевными «крюками» и знаками, и на гусли. Макарий с любопытством стал разглядывать написанное.

После этого Иван Васильевич подошел к столу с гуслями, взял их и, глядя в бумагу, провел пальцами по струнам.

Макарий всегда поддерживал в царе его любовь к пению. Не раз сравнивал он Ивана Васильевича с Давидом-псалмопевцем. И это было лучшею похвалою царю за его пение.

И теперь Макарий с глубоким вниманием слушал Ивана Васильевича, почтительно отойдя в сторону.

Увлекшись пением, царь поднялся во весь свой громадный рост и, держа перед собою лист с крюковыми нотами, стал петь полным голосом, четко отделяя один слог от другого. Щеки его раскраснелись; ряд больших сверкающих белизною зубов слегка сдерживал мощный поток сочного баса.

Окончив пение, Иван Васильевич несколько раз перекрестился. Помолился на иконы и митрополит.

Оба сели на скамью. Грудь царя высоко поднималась, слышно было неровное, взволнованное дыхание.

Митрополит с горячею похвалою отозвался о прослушанном.

– Сладковнушительное пение и бряцание гуслями, – вразумительно произнес Макарий, – украшало не токмо величественную святую церковь, но и мудрых мужей-венценосцев. Царь Давид перед Саулом, ударяя в гусли, злого духа, находившего на Саула, бряцанием и пением отгонял. Тако писано в Книге Царств. Благодать святого духа нисходила на псалмопевца, егда под бряцание гуслями он восклицал великим голосом... То же было и со святыми апостолами, егда они, собравшись, пели и веселились во славу Божию... Дух святой снизошел и на них...

Иван Васильевич с приветливой улыбкой слушал слова митрополита.

– Еллинские мужи Пифагор, Меркурий, Иллиний, Орион и подобные им светлые умом люди не гнушались песнопения и брянчания, слышал я, – произнес царь.

И, немного помолчав, тихо, с усмешкой, добавил:

– Птица и та вольна предаваться всяческому пению, а мы то почитаем позорищем. Поистине запуганы мы... Вассиан и Максим Грек хотя и узники, но сильнее нас с тобой... боимся мы их и теперь...

Макарий, сверкнув глазами, сказал:

– Вассиан и Максим Грек – завистливы и чернили то, что им, по воле Божией, недоступно. Подобно тому как пастырь радуется и веселится, видя, как его овцы досыта питаются мягкой травой и чистой водой, так и царь праведный и благочестивый веселится, коль скоро видит благоденствие подвластного ему народа.

– Однако, – возразил царь, – и мы осуждаем «бесовские гудебные сосуды»... Свирели и гусли почитаем диавольскою забавою и угрожаем карою чернецам и священнослужителям по Стоглаву...

Макарий тяжело вздохнул.

– Многое произошло от неразумения самих же православных христиан. Меры не знают они в веселье.

Иван Васильевич нахмурился.

Слушая митрополита, он думал о том, что хотя Макарий и ближе к царскому престолу, нежели какое-либо другое духовное лицо, хотя он и единомышленник его, царя своего, но многое остается между ним и Макарием недосказанным, неясным... Царю хорошо была известна тайная симпатия Макария к Максиму Греку. Не он ли писал ему: «Узы твои целуем, но помочь ничем не можем». И почему-то Ивану Васильевичу хотелось спросить о Печатном дворе, являвшемся делом рук его и Макария.

– Скоро ль увидим мы святую книжицу, сиречь Апостол?

– Делу великому, коему суждено возвеличить имя моего государя превыше имени византийских владык, немало помех больших и мелких стоят на пути. Но ни Вассиан, ни Максим Грек нам не чинили в том никакой помехи. Немцы – истинные враги наши... Многие творят неустройства Печатному двору. Твой гнев на ливонских господ – достойное им наказание.

– Но церковники-иосифляне также косятся на то дело...

Макарий тяжело вздохнул.

Много врагов у нас, государь, слов нет. Тьма сатаны застилает разум не токмо заволжским старцам. Порою и сами мы в иных делах стоим на распутье: что благо и что в ущерб церкви и царству? Враги наши лютуют, но поверь, государь: у них больше упрямства, нежели веры в свою правду.

Иван Васильевич словно того только и ждал. Он подошел к Макарию, склонился над его ухом, обдав горячим дыханием старца, спросил:

– Не они ли отравили Анастасию?

Митрополит тяжело вздохнул.

– Не ведаю, государь!

Наступило продолжительное молчание. Царь, отвернувшись к окну, тяжело дышал...

После ухода из царских покоев Макария Иван Васильевич, убрав гусли и написанную им бумагу, сел в кресло и глубоко задумался.

Вассиан, Максим Грек, Макарий и многие другие учители и философы любят разглагольствовать «о свойствах благоверного царя...» Максим Грек, муж мудрый, бывалый, пришелец из заморских краев, говорил, чтобы цари «великою правдою и страхом Божиим, верою и любовью полагали на небесах сокровища неистощимые милостыни, кротости и благости к подвластным».

«Неразумные мудрецы!»

Лицо Ивана Васильевича стало хмурым, суровым.

Не они ли во всех писания укоряют вельмож и монахов в любостяжании, насилиях и многих неправдах? Разве не Максим Грек обвинял монахов в «губительном лихоимстве и в том, что бичи их истязуют монастырских крестьян»?

Но кто же тому воспрепятствует, коли царь будет «великою правдою и страхом Божиим, верою и любовью полагать на небесах сокровища неистощимые милостыни, кротости и благости к подвластным»?

И не больше ли царь сотворит блага для людей, коли в строгости и немилосердном гневе станет искоренять неправду, коли огонь, меч и вериги в царских руках послужат к укреплению страха перед царем и Богом?

«Кротость и благость к подвластным»?!

Не это ли и сгубило великого Константина в Царьграде?

Изо дня в день прославляли подданные его величие, мудрость, благость и кротость, а Византию не смогли защитить, сдали ее неверным, показали трусость и слабость на полях сражений.

Внушив своему владыке, что он должен быть кроток, добр, причислив его к лику святых, они расслабили, обезоружили царскую власть и стали беспастушными, лишенным воинской отваги и стойкости стадом.

Не этого ли хотят от него, царя всея Руси, греческие и отечественные мудрецы?

«Нет! Не быть по-ихнему! Клянусь тебе, Анастасия, расплачусь за тебя с врагами!»

Пускай мудрствуют отцы церкви, ведут споры на вселенском соборе, раздирая писания святых апостолов в угоду той или иной церковной партии, пускай цепляются за буквы древних рукописаний, но не мешают царю поступать так, как того он хочет!

Сияние и тепло святительского поучения не должно обессиливать железного меча земного властелина... Царская воля должна быть превыше власти священноначальников, святая кротость пускай украшает священнослужителей, а не царей.

Может ли внук и сын великих князей Ивана Третьего и Василия Третьего, не дойдя до вершины единодержавного могущества, над созданием коего трудились они, остановиться на полдороге и предаться кротким размышлениям о небесной благости, о безмятежном райском покое?

Это нужно врагам царства, а не друзьям его.

Нет! Этого никогда не будет!

Меч, карающий, железный меч мщения и смерти царь будет еще крепче держать в своей руке!

X

В густой зелени ясеней, кленов и дубов на берегу величественного Рейна приютился маленький чистенький городок Шпейер – кучка выглядывающих из зелени старинных крохотных домиков с черепичными крышами, с белыми остроконечными башенками. Самое большое, красивейшее здание – собор – свидетельствует о мире, вековом уюте и погруженности в молитвенное раздумье. Этот собор – святыня, чтимая всей Германией. Здесь ставка протестантского епископства рейнских земель. Под сенью этого именно собора нашли себе тихое пристанище «почившие в бозе» многие немецкие владыки, начиная с императора Конрада Второго и кончая семьей Фридриха Барбароссы.