Андрей Белый - Петербург

• Название: Петербург
• Автор: Андрей Белый
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-31063-0

Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев) – одна из ключевых фигур Серебряного века, оригинальный и влиятельный символист, создатель совершенной и непревзойденной по звучанию поэзии и автор оригинальной «орнаментальной» прозы, высшим достижением которой стал роман «Петербург», названный современниками не прозой, а «разъятой стихией». По словам Д.С.Лихачева, Петербург в романе – «не между Востоком и Западом, а Восток и Запад одновременно, т. е. весь мир. Так ставит проблему России Белый впервые в русской литературе».

---

– «Гм!.. Придется мне… Гм!.. Пожелать теперь вам успеха…»

– «Ну какое же может быть в том сомнение: предприятие поставлено, как часовой механизм; если б я теперь не стоял за всем этим делом, то, поверьте мне дружески: дело – в шляпе».

– «Гм?»

– «Что такое вы говорите?»

– «Проклятый насморк».

– «Я же о деле…»

– «Гм…»

– «Души настроены, как инструменты: и составляют концерт – что такое вы говорите? Дирижеру из-за кулис остается взмахивать палочкой. Сенатору Аблеухову издать циркуляр, Неуловимому же предстоит…»

– «Проклятый насморк…»

– «Николаю Аполлоновичу предстоит… Словом: концертное трио, где Россия – партер. Вы меня понимаете? Понимаете? Что же вы все молчите?»

«Послушайте: брали бы жалованье…»

………………………

– «Нет, вы меня не поймете!»

– «Пойму: гм-гм-гм – положительно не хватает платков».

– «Что такое?»

– «Да насморк же!.. А зверь – гм-гм-гм – не уйдет?»

– «Ну, куда ему…»

– «А то брали бы жалованье…»

– «Жалованье! Я служу не за жалованье: я артист, понимаете ли, – артист!»

– «Своего рода…»

– «Что такое?»

– «Ничего: лечусь сальной свечкой».

Фигурка повынимала иссморканный носовой платок и опять чмыхала носом.

– «Я же о деле! Так-таки передайте им, что Николай Аполлонович обещание дал…»

– «Сальная свечка прекрасное средство от насморка…»

– «Расскажите им все, что вы слышали от меня: дело это поставлено…»

– «Вечером намажешь ноздрю, утром – как рукой сняло…»

– «Дело поставлено, опять-таки говорю, как часов…»

– «Нос очищен, дышишь свободно…»

– «Как часовой механизм!..»

– «А?»

– «Часовой, черт возьми, механизм».

– «Заложило ухо: не слышу».

– «Ча-со-вой ме-ха-…»

– «Апчхи!..»

Под бородавкою загулял вновь платочек: две тени медленно утекали в промозглую муть. Скоро тень толстяка в полукотиковой шапке с наушниками показалась опять из тумана, посмотрела рассеянно на петропавловский шпиц.

И вошла в ресторанчик.

И притом лицо лоснилось

Читатель!

«Вдруг» знакомы тебе. Почему же, как страус, ты прячешь голову в перья при приближении рокового и неотвратного «вдруг»? Заговори с тобою о «вдруг» посторонний, ты скажешь, наверное:

– «Милостивый государь, извините меня: вы, должно быть, отъявленный декадент».

И меня, наверное, уличишь в декадентстве.

Ты и сейчас предо мною, как страус; но тщетно ты прячешься – ты прекрасно меня понимаешь; понимаешь ты и неотвратимое «вдруг».

Слушай же…

Твое «вдруг» крадется за твоею спиной, иногда же оно предшествует твоему появлению в комнате; в первом случае ты обеспокоен ужасно: в спине развивается неприятное ощущение, будто в спину твою, как в открытую дверь, повалилась ватага невидимых; ты обертываешься и просишь хозяйку:

– «Сударыня, не позволите ли закрыть дверь; у меня особое нервное ощущение: я спиною терпеть не могу сидеть к открытым дверям».

Ты смеешься, она смеется.

Иногда же при входе в гостиную тебя встретят всеобщим:

– «А мы только что вас поминали…»

И ты отвечаешь:

– «Это, верно, сердце сердцу подало весть».

Все смеются. Ты тоже смеешься: будто не было тут «вдруг».

Иногда же чуждое «вдруг» поглядит на тебя из-за плеч собеседника, пожелая снюхаться с «вдруг» твоим собственным. Меж тобою и собеседником что-то такое пройдет, отчего ты вдруг запорхаешь глазами, собеседник же станет суше. Он чего-то потом тебе во всю жизнь не простит.

Твое «вдруг» кормится твоею мозговою игрою; гнусности твоих мыслей, как пес, оно пожирает охотно; распухает оно, таешь ты, как свеча; если гнусны твои мысли и трепет овладевает тобою, то «вдруг», обожравшись всеми видами гнусностей, как откормленный, но невидимый пес, всюду тебе начинает предшествовать, вызывая у постороннего наблюдателя впечатление, будто ты занавешен от взора черным, взору невидимым облаком: это есть косматое «вдруг», верный твой домовой (знал я несчастного, которого черное облако чуть ли не видимо взору: он был литератором…).

……………………..

Мы оставили в ресторанчике незнакомца. Вдруг незнакомец обернулся стремительно; ему показалось, что некая гадкая слизь, проникая за воротничок, потекла по его позвоночнику. Но когда обернулся он, за спиною не было никого: мрачно как-то зияла дверь ресторанного входа; и оттуда, из двери, повалило невидимое.

Тут он сообразил: по лестнице поднималась, конечно, им поджидаемая особа; вот-вот войдет; но она не входила; в дверях не было никого.

А когда незнакомец мой отвернулся от двери, то в дверь вошел тотчас же неприятный толстяк; и, идя к незнакомцу, поскрипывал он половицею; желтоватое, бритое, чуть-чуть наклоненное набок лицо плавно плавало в своем собственном втором подбородке; и притом лицо лоснилось.

Тут незнакомец мой обернулся и вздрогнул: особа дружески помахала ему полукотиковой шапкой с наушниками:

– «Александр Иванович…»

– «Липпанченко!»

– «Я – самый…»

– «Липпанченко, вы меня заставляете ждать».

Шейный воротничок у особы был повязан галстухом – атласно-красным, кричащим и заколотым крупным стразом, полосатая темно-желтая пара облекала особу; а на желтых ботинках поблескивал блистательный лак.

Заняв место за столиком незнакомца, особа довольно воскликнула:

– «Кофейник… И – послушайте – коньяку: там бутылка моя у меня – на имя записана».

И кругом раздавалось:

– «Ты-то пил со мной?»

– «Пил…»

– «Ел?..»

– «Ел…»

– «И какая же ты, с позволения сказать, свинья…»

……………………..

– «Осторожнее», – вскрикнул мой незнакомец: неприятный толстяк, названный незнакомцем Липпанченко, захотел положить темно-желтый свой локоть на лист газетного чтения: лист газетного чтения накрывал узелочек.

– «Что такое?» – Тут Липпанченко, снявши лист газетного чтения, увидал узелок: и губы Липпанченко дрогнули.

– «Это… это… и есть?»

– «Да: это– и есть».

Губы Липпанченко продолжали дрожать: губы Липпанченко напоминали кусочки на ломтики нарезанной семги – не желто-красной, а маслянистой и желтой (семгу такую, наверное, ты едал на блинах в небогатом семействе).

– «Как вы, Александр Иванович, скажу я вам, неосторожны». – Липпанченко протянул к узелку свои дубоватые пальцы; и блистали поддельные камни перстней на пальцах опухших, с обгрызанными ногтями (на ногтях же темнели следы коричневой красочки, соответствовавшей и такому же цвету волос; внимательный наблюдатель мог вывести заключение: особа-то красилась).

– «Ведь еще лишь движенье (положи я только локоть), ведь могла бы быть… катастрофа…»

И с особою бережливостью переложила особа узелочек на стул.

– «Ну да, было бы с нами с обоими…» – неприятно сострил незнакомец. – «Были бы оба мы…»

Видимо, он наслаждался смущеньем особы, которую – от себя скажем мы – ненавидел он.

– «Я, конечно, не за себя, а за…»

– «Конечно, уж вы не за себя, а за…» – особе поддакивал незнакомец.

………………………

А кругом раздавалось:

– «Свиньей не ругайтесь…»

– «Да я не ругаюсь».

– «Нет, ругаетесь: попрекаете, что платили… Что ж такой, что платили; уплатили тогда, нынче плачу – я…»

– «Давай-ка, друг мой, я тебя за ефтот твой поступок расцелую…»

– «За свинью не сердись: а я – ем, ем…»

– «Уж ешьте вы, ешьте: так-то правильней…»

……………….

– «Вот-с Александр Иванович, вот-с что, родной мой, этот вы узелок», – Липпанченко покосился, – «снесете немедленно к Николаю Аполлоновичу».

– «Аблеухову?»

– «Да: к нему – на хранение».

– «Но позвольте: на хранении узелок может лежать у меня…»

– «Неудобно: вас могут схватить; там же будет в сохранности. Как-никак, дом сенатора Аблеухова… Кстати: слышали вы о последнем ответственном слове почтенного старичка?..»

Тут толстяк наклонившися зашептал что-то на ухо моему незнакомцу:

– «Шу-шу-шу…»

– «Аблеухова?»

– «Шу…».

– «Аблеухову?..»

– «Шу-шу-шу…»

– «С Аблеуховым?..»

– «Да, не с сенатором, а с сенаторским сыном: коли будете у него, так уж, сделайте милость, ему передайте заодно с узелком – это вот письмецо: тут вот…»

Прямо к лицу незнакомца приваливалась Липпанченки узколобая голова; в орбитах затаились пытливо сверлящие глазки; чуть вздрагивала губа и посасывала воздух. Незнакомец с черными усиками прислушивался к шептанию толстого господина, стараясь расслышать внимательно содержание шепота, заглушаемого ресторанными голосами; ресторанные голоса покрывали шепот Липпанченко; что-то чуть шелестело из отвратительных губок (будто шелест многих сот муравьиных членистых лапок над раскопанным муравейником) и казалось, что шепот тот имеет страшное содержание, будто шепчутся здесь о мирах и планетных системах; но стоило вслушаться в шепот, как страшное содержание шепота оказывалось содержанием будничным: