Дмитрий Мережковский - Иисус Неизвестный

• Название: Иисус Неизвестный
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Религия

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

---

Белая-белая, на дымно-сером, беззвездном небе, почти ослепляющая, полная луна смотрит людям в глаза так пристально, что глаз от нее нельзя отвести. Весь из белого мрамора и золота, в несказанном великолепии, храм голубеет, искрится, как снеговая в лунном сиянье гора.

Черные-черные, косые тени от стенных зубцов на плоской кровле; белые-белые, косые светы от прорезов между зубцами. Где-то очень далеко внизу, за стеною храма, тяжело-медный шаг – сторожевой обход римских воинов.

Две летучие мыши, в лунном небе, слепые от света, сцепившись, метнулись, пропали. Скрипнул сухой кипарис кровельных досок; две человеческих тени метнулись, пропали, – только жаркий шепот любви, поцелуй.

Шел Иисус по белым и черным полосам. Вдруг остановился в белой; вспомнил – узнал, как будто шепнул ему кто-то на ухо: «здесь».

Белый из черной тени вышел Мальчик. Белая на Нем, льняная, сверху донизу тканая, короткая, чуть-чуть пониже колен, рубаха, с серебряной вышивкой, так четко на луне искрящейся, что можно прочесть:

Ангелам Своим заповедает о тебе охранять тебя на всех путях твоих, да не преткнешься о камень ногою твоею.

Мальчик шел с закрытыми глазами, как лунатик, прямо на Него. Дошел, открыл глаза, взглянул и истаял, рассеялся в воздухе: был, как бы не был. И вспомнил Иисус, узнал Себя двенадцатилетним отроком.

14.

Медленно-медленно пошел к прорезу между зубцами стены; каждому шагу противился, а все-таки шел; дошел до самого края стены над кручею, наклонился и заглянул в лунно-дымную пропасть. Масличная гора за нею чернела, далекая-близкая; масличные кущи серебрились у подножья горы, – Гефсиманские. Плиты гробов белели, рассыпанные по дну Иосафатовой долины, как игральные кости. Острыми иглами сверкали в лунном огне кремни по высохшему руслу Кедрона. В бездну жадно смотрел Иисус.

И приступил к Нему сатана и сказал:

– Смертную тяжесть тела Ты взял на Себя, один за всех: за всех один, освободись. Чудо даст Тебе Отец, – даст всем. Смертью смерть победи – полети.

Если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз; ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе охранять Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею.[408]

А если Ты, Сын человеческий, – червь, – похули Бога и умри, раздавленный в пыли, как червь.

В бездну жадно смотрит Иисус. Бездна тянет к себе; в сердце впиваются с болью сладчайшею острые иглы кремней. Крепкие крылья растут за плечами. Ветер свистит в ушах, кругом идет голова. Шаг, – полетит.

Вдруг отшатнулся, поднял глаза к небу.

– Отец! – возопил, и сердце в Нем раскололось, как небо, и глас был из сердца, глаголящий: «Сын!» Глянул в лицо Сатане и сказал:

Отойди от Меня, сатана, ибо сказано, не искушай Господа Бога Твоего.[409]

И дьявол сник.

15.

Сорок мигов – сорок вечностей.

Снова Белый на белом камне сидит. Мертвый дух от Мертвого моря снова дышит в лицо. Шелестит можжевельник.

– Мешиа мешугге, мешугге Мешиа! Мессия безумный, безумный Мессия! Что Ты сделал, что отверг? Вспомни, Сын, слово Отца: «милости хочу, а не жертвы». Ты любишь без милости. Люди – слабые дети: верить без чуда не могут. Чем же виноваты слабые, что страшного дара Твоего не вмещают, – свободы? Истиной хочешь освободить людей, и поработишь их ложью; чудо отверг, и Сам будешь творить чудеса, и блажен кто не соблазнится о Тебе. Все соблазнятся. Надобно соблазну в мир прийти, но горе тому человеку, через которого приходит соблазн. Горе Тебе, Иисус! Дух Земли восстанет на Тебя за свободу. Он освободит, а не Ты и все пойдут за ним. Вот что Ты отверг, – свободу. Но не бойся: будет еще искушение последнее, можешь еще победить Сатану.

16.

И возносит Его дьявол на весьма высокую гору.[410]

Снежного Ермона, первенца гор, как Ветхого деньми в несказанном величьи, седая глава, вершина вершин, Ардис, куда нисходили к дочерям человеческим Сыны Божий, Бен-Элогимы, падшие Ангелы.[411]

Вьются до самого неба, ослепительно-белые под солнцем, снежные вихри – Бен-Элогимы в сребровеющих ризах – пляшут, плачут, поют древнюю песнь Конца. Но только что увидели солнце свое – Сатану, пали к ногам его, и сделалась такая тишина, какая была до начала мира и будет после конца. Умерло все на земле и на небе: белая смерть – снег, синяя смерть – небо, огненная смерть – солнце.

И увидел Иисус лицом к лицу —

подобного Сыну человеческому, облеченного в подир царей и священников, и по персям опоясанного поясом златым. Глава его и волосы белы, как белое руно, как снег; и очи его, как пламень огненный.

И ноги его подобны халколивану, как распаленные в печи, и голос его, как шум вод многих.[412]

И холоден пламень его, как смерть, и темное сверкание лица его, как солнце перед затмением. И сказал:

– Если Ты отвергнешь дар мой последний, горе, горе, горе Тебе, Иисус! Будешь один навсегда. Всех обманешь, а Сам не будешь обманут никем.[413] Никто никогда Тебя не узнает; меня узнают, мне поклонятся. Я поделил мир, а не Ты.

И приблизил лицо к лицу Его и сказал:

– Брат мой, Сын человеческий! Я Тебя люблю, я Тебя никогда не покину; отойду до времени, и вновь вернусь. Я с Тобой и на крест взойду. «Проклят висящий на древе». Оба мы прокляты; оба мир должны искупить от проклятья, сказать Отцу о братьях наших, сынах человеческих: «их проклянешь, – и нас, их простишь, – и нас!»

И поставил дьявол Иисуса на вершину вершин, крайнюю точку пространств и времен; и разверз пустоту – бесконечность пространств – Полдень и Полночь, Восток и Запад; бесконечность времен – все, что было, есть и будет.

И показал Ему царства вселенной во мгновении времени и сказал:

Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их; ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее.

И так, если падши поклонишься мне, то все будет Твое.[414]

И приблизил сердце к сердцу Его, и сказал:

– Ты – Иисус, Сын человеческий; я – Христос, Сын Божий. Иисус, поклонись Христу. И сказал ему Иисус:

Отойди от Меня, сатана; ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи.[415] И окончив все искушение, дьявол отошел от Него до времени.

И се, Ангелы приступили и служили Ему.[416]

17.

«Сколько ждали, искали, молились, и вот, только что нашли, – ушел!» – думал Симон Ионин, и тяжело вздыхал, всхлипывал, как маленькие дети, после плача.

Очень устал, вернувшись к ночи из ущелья Крита в Вифавару. Лег в шатре, но уснуть не мог: чуть глаза заведет, – вздрогнет, откроет глаза в темноте, и так лежит под низким, душным, верблюжьей шерсти, пологом. Слушает, как за полой шатра сонные верблюды жвачку жуют, лягушки в ивовых зарослях Иордана звенят усыпительно, где-то очень далеко, у стада, лает собака, и воет шакал в пустыне.

Третьи петухи еще не пели, как Симон встал, разбудил спавшего рядом с ним Андрея и сказал:

– Иду искать Иисуса.

– Что ты, Симон, где же ночью искать? – удивился тот.

– Все равно, иду. Не хочешь со мной, один пойду. Очень хотелось спать Андрею, но страшно было за брата. Встал и сказал:

– Пойдем.

Проснулся также Иоанн Заведеев, спавший о ними в шатре, и сказал:

– Пойду и я с вами.

Симон взял в мешок хлеба, часть печеной рыбы, глиняный сосуд с вином, и пошли.

18.

Чуть светало, когда дошли до потока Крита у входа в ущелье. Спрошенный о дороге на Белую гору, пастух отсоветовал им трудный и опасный путь через ущелье, указал другой, обходный, по Иерихонской равнине, и дал им в проводники подпаска.

Мальчик довел их до полгоры и сказал:

– Прямо ступайте, теперь не собьетесь, до самого верха тропа доведет.

– А ты куда же?

– К дедушке. Овец пора на водопой.

– Пойдем с нами.

Мальчик покачал головой и сказал:

– Нет, не пойду.

И, помолчав, прибавил тихо:

– Боюсь.

– Чего же ты боишься?

– Его. Он там, на горе…

По тому, как он это сказал, все поняли, что «он» – дьявол. И вдруг побежал от них, как будто за ним уже гнался «он».

19.

Розово-розово небо, и свежо, как лепесток только что расцветшей розы. Белая гора вся тоже порозовела, мертвая – вдруг ожила. И в розовом небе, как подвешенный на ниточке, огромный алмаз, солнечно-яркая, – тени, казалось бы, могла бы откидывать, – горела звезда Денницы.

Миновав устье Критского ущелья, тою же тропинкой пошли, как вчера Иисус, по отлогому скату Белой горы.

«Ангелы! Ангелы!» – подумал Симон, взглянув на небо, где, восходя от востока, из-за горы, проносились в очень, должно быть, высоком, земли не достигавшем веянии, первыми лучами солнца позлащенные, все друг на друга похожие, узкие, длинные облака, с одинаково склоненными верхушками, легкие, как пар. С утренней свежестью, курился из ущелья Крита, подземного рая, ладан бальзамных вересков: как будто совершая на земле и на небе служение Господу, проходили перед Ним в торжественно-медленном шествии, склоняя головы и вознося фимиам из кадильниц, златовенчанные, в златовеющих ризах, исполинские Ангелы.