Николай Лесков - Сибирские картинки XVIII века

• Название: Сибирские картинки XVIII века
• Автор: Николай Лесков
• Жанр: Русская классическая проза

---

III

Десятого и семнадцатого марта 1718 года последовали высочайшие указы, которыми (10 марта 1718) категорически определялось: «по сколько именно надлежит брать штрафа с разного звания людей, отбегающих исповеди». Назначено брать «с разночинцев и посадских в первый год по одному рублю, во второй – по два, а в третий – по три, а с поселян в первый раз по десяти денег, во второй по гривне, а в третий – по пяти алтын». А чтобы штраф за небытие взыскивался без попустительства и без пререканий между особами светского и духовного чина, – все это дело передавалось в заведывание лиц одного духовного ведомства, – а прежним взимателям штрафа из особ светского звания настоящими указами предоставлялось только наказание виновных. Заниматься взысканием было, разумеется, гораздо прибыльнее, чем наказывать несостоятельных плательщиков, и потому светские власти описанною переменою были недовольны и стали делать духовенству помехи.

Духовенству же с «набытием прав» по сбору штрафов за небытие прибыло и «страхования», и «страхования» эти были не шуточные. В указе читаем: «А буде о тех, кто у исповеди не будет, а священник о том не донесет и за такую его манэ (sic) взять на нем штраф первое пять рублев, второй десять, а третий пятнадцать рублев. А ежели по тем (т. е. и после третьего штрафа) явится в такой же мане и за то извержен будет священства».

И еще это «страхование» было усилено тем, что повелено было «по извержении» священников «взять их имение», а самих их «отсылать для наказания к гражданскому суду и в каторжную работу».

Известясь о таких указах, особы духовного чина не сразу разобрали: «пришло ли к ним торжество или горечь». Дело оштрафования «небытейщиков» обещало, конечно, хорошие выгоды, но и «страхования» со извержением и отъятием, а наипаче с преданием в руки светских приказных наводило на духовных ужас, который тем легче понять, что «светские» питали зло на духовенство за передачу в их руки самой выгодной части дела, и теперь приказные, по всем вероятиям, не дадут спуску тем из духовных, которые попадутся в их руки.

IV

Особы светского чина и действительно начали держать себя гордо и не уступали духовенству ни одного шага без неприятностей. Даже в самом начале приказные манкировали требованием духовенства. С 1718 по 1721 год духовное ведомство даже не добилось еще, чтобы светские сообщили ему списки небытейцев. Губернаторы, камериры и лантраты относились столь небрежно к требованиям представителей церковной власти, что часто вовсе не отвечали на бумаги архиереев и не только «с безнадежностью» доносили об этом московскому приказу церковных дел. Однообразия в действиях не было, а повсеместно дело шло где как попало: в одном месте «небытейщиков» штрафовали священники, в другом – приказные, и те и другие по своему бессудили одних и мирволили другим, а взысканные деньги «представляли по своей команде», или даже вовсе не представляли. Шла вообще полная безурядица, с которою московский церковный приказ уже не мог найти никакого толку, и тогда за дело это взялось новое высшее церковное учреждение – св. правительствующий Синод.

Только что учрежденный тогда Синод тотчас же оценил значение дела о «небытейщиках», и указами от 20-го и 21-го чисел марта 1721 года сообщил в сенат «ведение», а епархиальным архиереям послал указы, «чтобы впредь собираемые с раскольников и с небывших у исповеди штрафы, опричь оного святейшего правит. Синода, в другие места не отсылать и определенному в Москве камериру тех штрафных денег и об них ведомостей не отдавать».[3]

Таким энергическим и твердым мероприятием Св. синода был положен конец нахальному непослушанию приказных светского звания, но зато возникли теперь недоразумения в самом московском приказе церковных дел, которыми в это время управлял архимандрит Златоустовского монастыря Антоний.

V

Под пригрозою Св. синода светские приказные сдали в духовные правления «сведения и отписки» о небытейцах, но дела эти были в таком виде, что в них нельзя было доискаться толку.

Златоустовскому архимандриту Антонию поручено было разобрать и привести в ясность все беспорядочно сунутые с рук приказными бумаги, а когда он разобрался, то увидал, что сами правительственные указания о тех, кого надо штрафовать, до сих пор еще не ясны. Так наприм., архимандрит недоумевал: «какой штраф наложить и требовать с людей, которые не подходили ни к купеческому, ни к крестьянскому сословию, и из числа коих являлись многие сирые и убогие, именно: солдаты, драгуны, ямщики и жены их, зеленщики, каменщики, ученики латинской и математической школы, оружейники, столяры, сторожа церковные, звонари соборные, приказные сторожа и приставы, люди боярские, сокольники и их работники и работницы, шляпного и суконного дворов ученики и работники, дому государева нижние чины и дворовые люди, хлебники, калашники, блинники, харчевники, масленники, печатного двора батыйщики и тередорщики и работные люди, кожевенники, портные мастеры, сапожники, канатчики, свечники, плотники, швальчики, пивовары и богаделенные нищие мужеска и женска полу».

Внимательный златоустовский архимандрит основательным изучением дела обнаружил такое положение, которое еще не было в виду правительства, но которое, однако, вполне соответствовало живописанию Посошкова, в его «изъявлении очевидности лицемудрия», где он писал, что у нас «аще подкрепления» (указами) не будет, то и впредь вси по прежнему в церковь ходить не будут.[4] Небытейщиков приходилось забирать и штрафовать не в отдаленных дебрях и пустынях, а в покровительствуемых императором новоучрежденных школах, при собственном государевом дворе и, наконец, даже при самых приходских церквах и соборах, где сторожа и звонари упрямо не хотели «отбывать исповедь», а в то же время эти упрямцы были так «сиры и бедны», что в штрафе с них нечего было взять ни в первый раз, ни во второй, ни в третий.

Архимандрит, обнаружив такое удивительное состояние в церковном благоустройстве, не испрашивал в виду этого новых попечительных мероприятий, которые, может быть, теперь были бы уместны, а только представил вопрос: «с вышеозначенных разночинцов скудных и бедных рублевый ли штраф или за скудость по усмотрению и обыску умалять – поселенский ли или противо купечества штраф имать?» Далее он спрашивал: «как поступать с теми, которые в податных книгах написаны неисповедавшимися, а после той переписи и подания книг померли?» Или – «с теми, кои временно проживали в домах на квартире или в работниках и при переписке записаны в этих домах, а когда наступило время взыскания с них штрафа, они в тех домах уже не оказались». Архимандрит Антоний спрашивал у св. синода разрешения, с кого в таковых случаях взыскивать штраф: «с хозяев ли тех домов, или велеть им тех людей отыскивать».

Таких осмотрительных и осторожных людей, как глава московского приказа церковных дел, архимандрит Антоний, оказалось довольно много. В виду «страхования» и «пригроз», последовавших из Синода, исполнительные лица духовного ведомства старались действовать как можно осмотрительнее и, не принимая на себя ничего, чту им могло казаться хотя мало-мальски сомнительным, с разных сторон слали в Синод свои многочисленные вопросы и «ожидали на них в разъяснение указов».

В Синоде скоро образовалось огромное скопление бумаг этого рода, из которых каждая требовала «наставлений, указаний и точных и явных определений», Синод был обременен этими бумагами и по многим из них сносился с сенатом, а сенат требовал сведений от губернаторов, – синод делал замечания архиереям, а архиереи своим подначальным администраторам, и все это при медлительности тогдашних сношений и при умышленном «препирательстве» и «отписках» со стороны представителей разных ведомств страшно увеличивало громадность дел, заведенных о «небытии», из которого в результате не выходило ничего!

Но здесь, в Европейской России, с розысками «небытейщиков» все-таки не встречалось таких достойных памяти затруднений, какие обнаружились в Сибири, где расстояния огромны, полукочевое народонаселение редко и дико, а духовенство было в тогдашнее время совершенно необразованно и имело за себя таких «крепких» представителей, как Арсений Мациевич, Павел Конюшкевич и другие, любившие постоять за свою власть. Тут нашлись настоящие борцы для борьбы с «светскими властителями», и рачения их достойны долгой памяти в истории нашего духовного просвещения.

VI

В Сибирь вопрос о сыске людей, не бывающих у исповеди, пришел не сразу, но зато здесь он получил серьезную постановку. Первые «строжайшие указы» о сыске виновных в небытии и о взыскании с них штрафа пришли при митрополите сибирском Филофее Лещинском, который был настроения аскетического и шумных дел мирского характера не любил,[5] и потому, несмотря на всю строгость указов, повелевавших немедленно начать бесконечное дело «о небытии», он не обратил на эти указы никакого внимания. Или он был добр и не хотел теснить людей и, хорошо зная условия жизни сибирских дикарей и полудикарей, он понимал, что там требуемое дело сделать нельзя, а что от возни с ним придет только порча на тех, кто начнет с ним справляться. Дело тронулось только после того, как Филофей отошел, в 1721 году, на покой и на место его был сделан сибирским митрополитом черниговский архиерей Антоний Стаховский. С этих пор дело «о небытейцах» получает движение и все возвышается строгая о нем требовательность, а с тем вместе разыгрывается и полнейшая невозможность выполнить над небытейщиками все то, чту требовалось. Новый сибирский иерарх[6] распорядился, чтобы сибирские священники в конце церковных богослужений по воскресным и праздничным дням «читали бы все преждесостоявшиеся высочайшие указы о хождении к церквам и о бытии наипаче (курсив подлин.) у исповеди», но на этой почве дело не шло, и новый иерарх (третий после получения указов «о небытии»)[7] Варлаам Петров (друг губернатора), через пятнадцать лет повелел сибирскому духовенству смотреть на «взыскание штрафа за небытие» как на «самонужнейшее государственное дело».[8] И с этих пор в нисходящих и восходящих бумагах по духовному ведомству в Сибири начинают писать об «исповедной повинности» и об «исповедных недоимках».