А. Скабичевский - Пушкин. Его жизнь и литературная деятельность

• Название: Пушкин. Его жизнь и литературная деятельность
• Автор: А. Скабичевский
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии `Жизнь замечательных людей`, осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют свою ценность и по сей день. Писавшиеся `для простых людей`, для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

В Гурзуфе, очаровательнейшем уголке южного крымского берега, вся семья Раевского была в сборе. Здесь впервые Пушкин увидел и познакомился с двумя старшими дочерьми Раевского, Катериной Николаевною, поражавшею своим твердым характером и развитым, чисто мужским умом, и с Еленою Николаевною, 16-летнею девушкою, высокою, стройною, с прекрасными голубыми глазами. Несколько ранее, во время поездки на Кавказ, он сошелся со старшим сыном Раевского, Александром, весьма образованным и умным, и очень увлекся этим молодым человеком. Вообще он очень близко и тесно сошелся с семейством Раевского, в котором все его полюбили, и в письмах своих он вспоминает о жизни в Гурзуфе не иначе, как с восторгом. “Старший сын его (Раевского), – пишет Пушкин своему брату, – будет более чем известен. Все его дочери – прелесть, старшая – женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не насладишься; счастливое полуденное небо, прелестный край, природа, удовлетворяющая воображению, горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда – увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского”… “В Юрзуфе, – пишет Пушкин Дельвигу, – жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом. Я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского lazzaroni.[8] Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос кипарис; каждое утро я посещал его и к нему привязался чувством, исполненным дружбы”. К воспоминаниям о жизни в Гурзуфе относится и тот женский образ, который беспрестанно является в стихах Пушкина этого периода и преследует его в продолжение трех лет до самой Одессы, и там только сменяется другим.

Но не одни только наслаждения природою и влюбчивость занимали Пушкина в это время. В доме нашлась старинная библиотека, в которой Пушкин тотчас отыскал сочинения Вольтера и начал их перечитывать. В то же время, под руководством молодых Раевских, он практиковался в английском языке, и эта практика состояла в чтении Байрона. Знакомство с британским поэтом, бывшим в то время властителем дум и сердец во всей Европе, произвело могучее влияние на Пушкина, не только на его поэтическое творчество, но и на весь образ жизни и мыслей. Тот оппозиционный задор, который повлек за собою высылку Пушкина и который до сих пор скорее имел характер молодого буйства, чем какую-либо серьезную идейную подкладку, теперь окрашивается в цвет модного байронизма. Байронизм этот на русской почве сразу получил совершенно особенный характер. Политическая сторона байронизма стояла здесь на последнем плане; на первом же было гордое и презрительное отрицание всех традиционных обычаев, приличий и предрассудков и стремление к необузданной свободе личности в проявлении глубоких, сильных и демонических страстей. Поездка из Гурзуфа в Каменку, имение Раевских-Давыдовых в Киевской губернии, где Пушкин нашел целый кружок людей, проникнутых байронизмом (А. Раевский, В.Л. Давыдов, князь С.Г. Волконский, В.А. Поджио), довершила развитие в нем байроновского духа. Каменка подчинила себе Пушкина тоном своих суждений о лицах и предметах, образом мышления, в ней господствовавшим, способом относиться к явлениям жизни и людям. Ни перед кем так не старался Пушкин блеснуть либерализмом, свободой от предрассудков, смелостью выражений и суждений, как перед друзьями, оставленными в Каменке. Можно сказать, что Каменка постоянно носилась перед его глазами и служила как бы орудием, которое держало его на крайних вершинах русско-байроновского настроения.

Между тем как Пушкин путешествовал, во внешнем положении его произошла новая перемена. Вследствие болезни и отпуска наместника Бессарабской области, А.Н. Бахметева, должность его была возложена временно на Инзова, который, переехав в Кишинев, перевел туда и попечительный комитет о колонистах южного края. Таким образом, Пушкину пришлось прибыть из Каменки в Кишинев, где он и поселился в доме самого Инзова. Эта новая обстановка совершенно соответствовала байроновскому настроению Пушкина. Население Кишинева в ту эпоху было чрезвычайно пестрое и представляло собою картинную смесь “племен, наречий, состояний”: тут встречались на каждом шагу и евреи, и болгары, и турки, и французы, и итальянцы. Восстание греков наполнило город значительным количеством греческих и молдаванских фамилий, бежавших от смут своей родины. Присутствие их сообщило Кишиневу сильный восточный характер, в котором европейская образованность и восточное варварство смешивались оригинально и живописно. Пестрота, шум, разнообразие и полная распущенность нравов тогдашнего Кишинева произвели сильное впечатление на Пушкина: он полюбил город, вполне соответствовавший его настроению духа.

Дом Инзова в Кишиневе, где жил Пушкин

Вмешавшись в эту пеструю толпу, Пушкин повел жизнь, полную развлечений, шумных пиршеств, ухаживаний, ссор, дуэлей и всяческих приключений. Не было многочисленного собрания или картежной игры, где бы ни являлся Пушкин, нечесаный, небритый, в молдаванской феске на голове, в архалуке, в бархатных шароварах и с железною дубинкою в руках, вообще в костюме самом картинном, беспорядочностью своею приводившем в ужас чопорных кишиневских чиновников. Беспощадная насмешливость, готовность каждую минуту выйти из себя и подраться послужили причиной того, что Пушкин нажил себе в городе массу врагов и недоброжелателей. Солидные и степенные люди смотрели на него с негодованием, как на дерзкого отрицателя всего святого, как на какое-то чудовище. Распространилось даже среди общества шуточное прозвище, данное Пушкину каким-то остряком, – бес арабский (каламбур на слово “бессарабский”). После же двух дуэлей (с З. из-за карт и со Старовым из-за того, что танцевать – вальс или мазурку) и дикого скандала с молдаванином Балшем, Пушкина положительно стали бояться в городе как бретера и скандалиста. Между тем добрый и мягкий Инзов относился к своему невозможному подчиненному чисто по-отечески. Он журил его после каждой шалости, наказывал арестами, причем приставлял даже солдат к его квартире, или же посылал в командировки. Так, во второй половине 1822 года, после одной буйной карточной ссоры, во время которой Пушкин, снявши сапог, ударил противника каблуком в лицо, он был послан в Измаил, и во время этой именно поездки Пушкин, встретив на дороге цыганский табор, пристал к нему и несколько времени кочевал вместе с ним.

Около трех лет прожил Пушкин в Кишиневе такою жизнью, отлучаясь очень часто то в Киев и Каменку, то в Одессу и степи: 28 мая 1823 года Инзов сдал должность новороссийского генерал-губернатора новому начальнику, М.С. Воронцову. Тогда же было соединено в одной власти и управление Бессарабией; административным центром сделалась Одесса, куда переехал и Пушкин, зачисленный в канцелярию генерал-губернатора. Сначала Пушкин был очень рад этому переводу. Его манила жизнь в Одессе, шумном приморском городе с итальянской оперой, богатым и образованным купечеством, русскими и иностранными путешественниками, наконец, с молодыми способными чиновниками, прибывшими в край по выбору Воронцова. Все это сулило Пушкину много новых развлечений, занятий и связей, каких Кишинев, потерявший значение административного центра, не мог уже дать. Но молодому поэту вскоре пришлось горько разочароваться. Оказалось, что здесь не могло быть и помина о той свободе, простоте и фамильярности отношений к службе, какие существовали в Кишиневе. Новый начальник с блестящей свитой чиновников и адъютантов сразу поставил себя центром управляемой страны.

Дом в Одессе, где жил Пушкин в 1823 году

Только что приобретенный край впервые увидал власть со всеми атрибутами блеска, могущества и стойкости. От подчиненных прежде всего теперь требовались бюрократическая “порядочность” в образе мыслей, наружное приличие в формах жизни и преданность к службе, олицетворяемой главой управления. Пушкин, очевидно, не мог удовлетворить всем этим новым требованиям и в то же время видел, что тысячи глаз следят за его словами и поступками из одного побуждения – наблюдать явление, не подходящее к общему строю; он терялся в этом мире приличий, вежливого, дружелюбного коварства и холодного презрения ко всем его вспышкам, хотя бы и подсказанным благородным движением сердца. Он пытался сначала приноровиться к новой сфере: обстригся, почистился, приоделся; но этого было мало. По существу он оставался все тем же страстным, увлекающимся и необузданным, а не ревностным и подтянутым бюрократом, каким его хотели видеть. Известно враждебное отношение Пушкина к командировке, организованной для него Воронцовым, – исследовать саранчу в южных степях Новороссии. Командировка придумана была Воронцовым с целью дать Пушкину случай отличиться по службе, а Пушкин принял поручение это за желание насмеяться над ним, и всем известен тот шуточный рапорт в стихах о саранче, который был представлен Пушкиным вместо деловой бумаги.