Николай Александров - Джордж Байрон. Его жизнь и литературная деятельность

• Название: Джордж Байрон. Его жизнь и литературная деятельность
• Автор: Николай Александров
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Байрон охотно отправлялся в Грецию, между прочим, еще и потому, что ему тогда уже надоело жить в Италии, и он уже начал тяготиться своей связью с графиней Гвиччиоли. Еще во время своего пребывания в Равенне он иногда мечтал о поездке в Южную Америку, для того чтобы сделаться там мирным плантатором. «Если мы не отправимся в Грецию, – писал он в мае 1823 года, – я решил уехать в какое-нибудь другое место и надеюсь, что мы во всяком случае через месяц уже будем в море, так как мне надоела и эта страна, и этот берег, и все здешние люди». По мере того как время отъезда из Италии приближалось, Байрон становился все более и более нерешительным. Он иногда говорил, что вернется назад из Греции через несколько месяцев, а порой даже выражал сомнение в том, состоится ли вообще его поездка туда. Кроме того, незадолго перед отъездом его начало преследовать мрачное предчувствие, что смерть его близка и что он уже не вернется из Греции. А он верил в предчувствия. В начале июня 1823 года, т. е. приблизительно за месяц до своего отъезда, поэт однажды сидел вечером у друга своего, леди Блессингтон, которая собиралась на следующий день уехать в Англию, и с глубокой грустью говорил о предстоящем ему путешествии. «Мы теперь здесь собрались все вместе, – заметил он, – но кто знает, когда и где мы встретимся опять. Я имею какое-то предчувствие, что мы видим друг друга в последний раз, так как мне что-то подсказывает, что я уж никогда не вернусь обратно из Греции». Договорив последние слова, поэт склонил свою голову на ручку дивана и начал истерически рыдать.

Утром 14 июля 1823 года Байрон ступил на борт своего корабля «Геркулес» вместе с приятелем Трелани, молодым графом Гамбой (братом графини Гвиччиоли), итальянским врачом Брюно, камердинером Флетчером и 8 другими слугами. Кроме поэта и его свиты, на корабле находились еще капитан судна Скотт и несколько матросов. «Геркулес» был вооружен двумя пушками и нагружен всякого рода оружием и амуницией. Байрон взял с собой, кроме того, еще 5 лошадей и большой запас медицинских средств. Через пять дней он был уже у Легхорна, где ему вручили рифмованный привет от Гёте, на который он немедленно ответил письмом. Из Легхорна Байрон 24 июля отплыл в Кефалонию. В пути он много занимался чтением, а также наблюдением исторических берегов, мимо которых проходил его корабль. Проезжая мимо Стромболи, поэт заметил Трелани: «Вы увидите эту сцену в 5-й песне „Чайльд-Гарольда“. Товарищи Байрона по экспедиции были очень довольны им как спутником: он был все время очень весел и много шутил. Байрон не забывал в дороге и своих любимых физических упражнений: он каждое утро плавал и стрелял в цель. В начале августа экспедиция достигла Кефалонии. При виде берегов Мореи поэт воскликнул: „Я себя чувствую теперь так, как будто сразу стал моложе на те одиннадцать лет, которые прошли с тех пор, как мне довелось быть здесь в последний раз и когда я проезжал эти же места на фрегате старого Батерста“.

Байрон пробыл на острове Кефалонии до конца 1823 года. В течение первого месяца он ночи проводил на корабле, а дни – на берегу; но когда убедился, что ему придется оставаться долго в тех местах, то совсем перебрался на берег и поселился вместе с графом Гамбой в деревне Метоксате, расположенной в окрестностях Аргостоли, столицы острова. По прибытии на Кефалонию Байрон немедленно отправил двух посланцев к временному правительству Греции, чтобы узнать о положении дел и получить необходимые инструкции. В ожидании возвращения этих посланцев он решил держаться строго выжидательной политики. Эта тактика его оказалась очень разумной при той неурядице, которая тогда господствовала в Греции. Временное правительство было без денег и не пользовалось почти никаким авторитетом, а многочисленные вожди инсургентов соперничеством между собой ослабляли боевые силы страны и губили движение. Байрон решил не предпринимать ничего до тех пор, пока для него не выяснится положение дел в Греции и пока ему не удастся добиться хоть какого-то согласия между греческими вождями. Он каждый день получал множество писем с приглашением приехать в Афины, Акарнанию или Морею. Каждый день к, нему приезжали делегаты от различных фракций инсургентов с просьбой о поддержке; но он всем отвечал одно: „Прекратите ваши раздоры и боритесь за всю страну, а не за часть ее только; я явился сюда не с тем, чтобы помогать кому-нибудь из вас в отдельности как партизан, а для того, чтобы помочь вам всем как общий ваш друг“.

Греция тогда чувствовала сильную нужду в военном флоте, чтобы освободить свои порты от блокады турецких кораблей. Байрон предложил временному правительству 40 тысяч рублей для приобретения флота и в то же время хлопотал о заключении займа для этих целей у английских банкиров. В переговорах с различными делегатами и в переписке с вождями и правительством проходило почти все время поэта на Кефалонии. Некоторые биографы его утверждают, что греческие делегаты, посетившие его в Метоксате, между прочим, заметили ему, что он может надеяться на корону освобожденной Греции, на что поэт-республиканец будто бы ответил следующее: „Если мне сделают подобное предложение, я, быть может, приму его“. Во всяком случае, несомненно, что вся Греция смотрела на него как на своего освободителя и ожидала приезда его с величайшим нетерпением. Среди населения острова Кефалонии он скоро стал очень популярен за свое замечательное великодушие и щедрость.

К концу 1823 года дела Греции несколько поправились, главным образом, благодаря прибытию флота, нанятого на деньги Байрона. Турецкие корабли должны были тогда оставить важный греческий порт Миссолонги и удалиться в Лепанто, а их место занял греческий флот. Теперь уж наступило время, когда Байрон мог и должен был выйти из своего выжидательного положения. Приглашая его в декабре этого года немедленно приехать в Миссолонги, принц Маврокордатос, губернатор Западной Греции и самый способный из греческих вождей, заканчивал свое письмо Байрону следующими словами: "…Мне незачем говорить вам, до какой степени ваше присутствие здесь желательно для всех и какое счастливое направление оно даст всем нашим делам. Ваших советов будут слушаться, как изречений оракула».

Дом в Миссолонги, где жил Байрон.

Несколько дней спустя после получения этого письма Байрон вместе с графом Гамбой покинул, наконец, Кефалонию и на двух небольших судах отплыл в Миссолонги. На пути туда судно, на котором плыл поэт, совершенно неожиданно столкнулось с турецким военным кораблем и не сделалось добычей турок лишь благодаря тому, что те заподозрили в нем миноносец. В Миссолонги Байрону устроили чисто королевскую встречу. Все население города и окрестностей собралось на берегу; все корабли, стоявшие на якоре в порту, приветствовали его судно, когда оно проходило мимо них, пушечными выстрелами; все войска и все гражданские и военные власти, с принцем Маврокордатосом во главе, встретили Байрона на месте высадки и проводили его в приготовленный для него дом под восторженные крики «ура», при звуках шумной музыки и громе артиллерийских залпов. «Я не могу передать того впечатления, – рассказывает граф Гамба в своих воспоминаниях о поэте, – которое эта сцена произвела на меня. Я с трудом мог удержаться от слез».

Этот восторженный прием на время сильно воодушевил Байрона, и он стал смотреть с большей надеждой на ближайшее будущее Греции и на предстоявшую ему здесь работу. Его назначили в это время главнокомандующим, «архистратигом» трехтысячного отряда, который должен был отправиться против Лепанто, занятого турецкими войсками. Кроме того, он окружил себя гвардией из 500 храбрых сулиотов, которых содержал на собственные деньги. Байрон энергично принялся за обучение своих солдат и с нетерпением ожидал момента, когда ему можно будет выступить в поход. Во время этих военных приготовлений великий поэт в последний раз отпраздновал день своего рождения. Утром 22 января 1824 года, когда ему исполнилось 35 лет, он вышел из своей спальни в комнату, где собрались некоторые друзья его, и с улыбкой сказал: «Вы жаловались недавно, что я уж больше не пишу стихов; сегодня день моего рождения, и по этому случаю я только что написал кое-что; по моему мнению, это лучше того, что я обыкновенно пишу». Это было последнее его стихотворение, начинающееся следующими трогательными строками:

О сердце! замолчи! пора забыть страданья…
Уже любви ни в ком тебе не возбудить;
Но если возбуждать ее не в состояньи,
Все ж я хочу еще любить…

(Пер. Н. Гербеля)

В начале февраля все уже было готово к походу против Лепанто, как вдруг гвардия Байрона взбунтовалась и потребовала увеличения своего жалованья, угрожая в противном случае не трогаться с места. Бунт этот был скоро подавлен, но тем не менее выступление в поход пришлось на время отложить. Этот инцидент произвел крайне удручающее впечатление на поэта и был, вероятно, вернейшей причиной того сильного припадка падучей болезни, который случился с ним в ночь на 15 февраля. На другой день после припадка Байрон жаловался на ужасную тяжесть в голове; медики поставили ему пиявки, но так близко к височной артерии, что от громадной потери крови он лишился чувств. Ко времени этой болезни великого поэта относится отлично характеризующий его случай, сообщенный товарищем его по участию в греческом движении, полковником Стенгопом. «Вскоре после ужасного припадка, – рассказывает последний, – когда Байрон лежал в постели больной и с совершенно расшатанными нервами, в его спальню внезапно ворвались мятежные сулиоты, потрясая своим дорогим оружием и громко требуя удовлетворения. Поэт, наэлектризованный этим неожиданным фактом, казалось, сразу совершенно выздоровел, и чем более сулиоты неистовствовали, тем он становился спокойнее и смотрел отважнее. Сцена была поистине величественная». «Невозможно, – говорит по поводу того же инцидента граф Гамба, – достаточно справедливо оценить присутствие духа и отважность Байрона в каждом более или менее затруднительном случае. Обыкновенно очень раздражительный и способный вспылить из-за пустяка, он при виде серьезной опасности моментально успокаивался… Человека более неустрашимого в минуты опасности, чем был он, трудно себе и представить».