Михаил Барро - Эмиль Золя. Его жизнь и литературная деятельность

• Название: Эмиль Золя. Его жизнь и литературная деятельность
• Автор: Михаил Барро
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

На решение отдать Эмиля в школу повлияло первое серьезное разочарование в обещаниях адвоката. Надежда обеспечить будущность ребенка наследуемым капиталом не оправдалась. Становилось очевидно, что ему самому придется прокладывать себе дорогу к счастью. Под давлением этих соображений собрался семейный совет, в котором принял участие и дедушка. Говорили о коллегии, заглядывали и дальше в будущее, но тут вмешалась бабушка и прямо объявила, что в коллегию Эмиль еще успеет и что лучше отдать его подготовиться в пансион. Это мнение восторжествовало, потому что оно вполне соответствовало тайным опасениям «членов совета» – не слишком ли тяжело будет Эмилю в коллегии. Остальное бабушка взяла на себя и действительно отыскала для Эмиля такой пансион, который может выбрать только зоркий глаз любящего человека.

Это был «пансион Богоматери» (pension Notre-Dame), средней руки, созданный «для дрессировки» маленьких экских буржуа, взятых прямо из рук нежных родителей, и содержавшийся неким Изоаром, человеком очень почтенным и добрым. Поступив в его пансион, Золя почти не чувствовал перехода от домашних порядков к школьной дисциплине. Его ребяческий эгоизм сохранил и здесь все свои прерогативы, потому что девизом Изоара было – не надо стеснять… А Золя не стеснялся тем более. Он учился, когда хотел; но чаще не хотел, а бегал по саду пансиона, слушал плеск фонтанов, рылся в земле и песке и лазал на деревья. Пришлось слегка нарушить систему пансиона, чтобы познакомить беспечного мальчугана с буквами французского алфавита. Впрочем, Изоар и здесь поступил очень мягко. Он пригласил Эмиля к себе в кабинет и, при помощи Лафонтена, сумел заинтересовать его французской азбукой.

Так протекли пять лет учения в пансионе, пять лет не слишком обременительного дела, облегченного к тому же значительной долей безделья. Особенно велика сделалась эта доля, когда под гнетом нужды, затрудняясь с выбором квартиры в городе, семья Золя поселилась за городом в Пон-де-Беро, почти в деревне. Там со всех сторон можно было видеть поля и луга, холмы и лощины, и, чаруя глаза прихотливыми изгибами, бежал поблизости ручеек под названием Торс, многоводный в дождливое время и чуть заметный в сухое. При виде этих прелестей Золя готов был навсегда забыть пансион добрейшего Изоара, а подолгу и действительно забывал. У него было неудержимое и, следовательно, почти стихийное влечение на вольный воздух, под широкие потоки незаслоненного стенами солнечного света, одним словом, влечение к тому, что называется лоном природы. Быть может, это признак артистической натуры с богатым внутренним миром; но как бы то ни было, Золя очень рано полюбил природу, пока еще не той любовью, которая стремится понять, разобраться в тайнах очарования, а любовью художника, готового часами бродить по полям и лесам, прислушиваться к сложному шуму лесных просторов или сидеть на берегу ручья и глядеть в раскинувшуюся даль в немом восторге, как будто поглощая глазами какую-то бодрящую мировую субстанцию.

На двенадцатом году, то есть в 1852-м, Золя впервые причащался и затем поступил в коллегию. Поступил он в восьмой класс, по-нашему в первый, и вначале по успехам занял место в хвосте сотоварищей. Оно и понятно. Домашняя свобода и не меньшая свобода в пансионе Изоара, конечно, должны были отразиться кое-какими изъянами в познаниях Эмиля, быть может непростительными в глазах педантов, но больше всего здесь отразилась резкость перехода к совершенно иной обстановке. Родные это предвидели, а потому квартира в Пон-де-Беро была оставлена и заменена другой, в самом городе, на улице Бельгард, что позволяло им чуть ли не каждый день заходить в приемную коллегии, чтобы приласкать Эмиля.

Но это продолжалось недолго, то есть отставание Эмиля. Воспитанный в тесном кругу семьи, присутствуя с малых лет на домашних советах по поводу той или другой семейной нужды, ребенок очень рано понял, с каким трудом перебивались его родные, и начал смотреть на себя как на единственную их надежду на лучшее. Возникновению этого взгляда несомненно способствовала обстановка домашнего воспитания с его девизом «не надо стеснять». Предоставленный самому себе, ребенок незаметно воспитывал в себе дух самостоятельности, способность ориентироваться в затруднительных случаях своей детской жизни, – с этим согласится всякий, кому приходилось сравнивать бойкие физиономии каких-нибудь пятилетних карапузов, так называемых уличных детей, с «недоумевающими» фигурами ребят из «хорошего общества», окруженных боннами и гувернантками.

Каким бы кратким было влияние отца на Эмиля, оно, конечно, тоже не прошло бесследно. В день закладки канала Эмиль стоял рядом с отцом. Прибавьте к этому и другие обстоятельства деятельной жизни Франсуа, – все это не могло остаться без влияния на впечатлительный ум ребенка, все это окружало отца в глазах Эмиля каким-то героическим ореолом и вызывало восхищение, а за тем – и желание подражать. Конечно, дети – всегда дети. Они резвятся, шумят почти одинаково, но как ручьи уносят с собой обломки камней, захваченных со дна, так детский ум незаметно набирается впечатлений от окружающего и, рано или поздно, проявит свое «содержание».

Золя проявил его очень рано. После первой заминки при поступлении в коллегию он быстро освоился с новым положением и к концу года получил уже пять наград. Он сделал даже больше, маленький tour de force, вроде бы совсем неожиданный, а именно: сдал экзамен сразу за два класса, то есть из восьмого перешел прямо в шестой…

Пребывание в шестом классе – самое неприятное воспоминание Золя из школьной жизни. Несмотря на все свои старания он не мог получить здесь ни одной награды, и все из-за того, что встретился с упорной неприязнью учителя. Трудно сказать, на основании известных биографических данных, что было причиной этого странного, хотя и не такого уж редкого, чувства наставника к ученику. Быть может, Золя, обогнавший товарищей на целый год, казался учителю выскочкой, которого не будет лишним осадить, а может быть, тут замешалась и своего рода антипатия, без сомнения не замедлившая сделаться обоюдной. Как бы то ни было, Золя и потом не мог без негодования вспомнить об этом первом столкновении с человеческой злобой, а в свое время он чувствовал это, конечно, еще сильнее.

Пятый и четвертый классы были для него возобновлением прежних успехов, а третий – настоящим триумфом: он получил в это время все первые награды. В этом же классе Золя предстояло сделать выбор будущей специальности, одной из двух: словесной или естественной. Золя всегда блистал сочинениями и начинал уже «творить» по собственному влечению, – в этом отношении его симпатии были безусловно на стороне словесности. Но эта ложка меду отравлялась для него невыносимым, громадным «придатком» в виде греческого языка со всей его сушью, в виде сочинения латинских стихов и прочего, и он решил поэтому остаться словесником по любви, а не по обязанности, и записался естественником. Сюда манила его и давняя любовь к природе. Былое, чисто артистическое наслаждение ее красотами и величием дополнилось теперь интересом к ее «механизму», и научные занятия сливались, таким образом, с потребностями мальчика, с его натурой. К каким результатам привело Эмиля его решение заняться естественными науками, мы вскоре увидим, а пока обратимся к его положению среди товарищей.

Это положение представляло в миниатюре положение семьи Золя среди экского общества. Пока был жив Франсуа, у него, конечно, были и друзья, и завистники, и враги всё благодаря тому же каналу. Но очень вероятно, что даже друзья скорее походили у него на людей, связанных с ним лишь серьезными деловыми отношениями. Во всяком случае, как только он умер, приятели исчезли, завистники и враги, конечно, позлословили насчет внезапного крушения семьи; а эта семья осталась одинокой, как кучка иностранцев, закинутых судьбою в чужие края, то есть осталась, в сущности, тем, чем была постоянно среди экского общества. До этого момента сближению мешали отчасти аристократические замашки инженера, отчасти его положение в Эксе как новатора и к тому же пришельца, а после помешала нужда. Достаточно, в самом деле, припомнить не только развязку, но саму необходимость судебной тяжбы семьи с компанией, чтобы понять всю полноту одиночества, в котором она оказалась со смертью Франсуа, – остальное же очевидно как всякое следствие.

Все эти обстоятельства, конечно, не замедлили отразиться на судьбе Эмиля. Трудно представить себе, чтобы в забытой всеми семье не говорили о неблагодарности того-то, о лживости другого, о корыстолюбии третьего и так далее, чтобы не подсчитывали, чем обязаны все эти господа Франсуа Золя и сколько украли они у его наследников; а если говорили и подсчитывали, то трудно допустить, чтобы эти толки миновали ушей Эмиля. Ребенок с юных лет начинал смотреть на жителей Экса как на виновников несчастия своих близких, а это, вместе с вольной и невольной замкнутостью семьи, конечно не могло способствовать развитию общительности в характере мальчика. Конечно, все дети – дети, оптимизм в особенности свойствен их возрасту, но если атмосфера семейной жизни оставляет глубокий след в развивающейся душе ребенка, то именно таков был этот след в душе Эмиля.