П. Левенсон - Чезаре Беккариа. Его жизнь и общественная деятельность

• Название: Чезаре Беккариа. Его жизнь и общественная деятельность
• Автор: П. Левенсон
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

По окончании курса в Пармской иезуитской коллегии семнадцатилетний Чезаре отправился в Павию слушать курс юридических наук, по окончании которого он со степенью доктора прав вернулся на родину. Старому маркизу пришлось скоро убедиться, что семена слепого повиновения отцовскому авторитету, основательно взращенные в родительском доме и, особенно, в школе, под неусыпным руководством таких многоопытных педагогов, какими в те времена считались иезуиты, не дали желанных ростков. Случай не замедлил представиться. Молодой человек познакомился с семейством инженерного полковника де Бласко, миловидная дочь которого, синьорина Тереза, произвела на него сильное впечатление. Простое знакомство уступило место более сильному чувству, и влюбленный юноша предложил своей избраннице руку и сердце. Суровый маркиз, не допускавший мысли, чтобы его сын мог решиться на подобный шаг, не испросив предварительно его разрешения, объявил свое решительное veto. Он, маркиз, мечтал, что сын его сделает блистательную партию, достойную отпрыска такой знатной фамилии, как Беккариа-Бонесана, а не породнится с небогатым семейством полковника австрийских войск. Но влюбленный юноша и слушать не хотел о возможности другой партии – он без Терезы жить не может. Все старания отца, то убеждавшего, то приказывавшего своему сыну отказаться от сумасбродной мысли, доказывая, что у него, наконец, нет таких средств, чтобы содержать семью достойно своему положению в обществе, – не привели ни к чему. Тогда маркиз решился на крайнюю меру, которую применяли в те патриархальные времена. Он выхлопотал у властей разрешение подвергнуть непослушного сына домашнему аресту, пока он не одумается или не приобретет средств самостоятельно содержать семью. Неизвестно, чем бы кончилось это заточение, если бы в дело не вступился оскорбленный отец невесты. Энергичный полковник обратился с жалобой к императрице Марии Терезии на насилие, употребленное маркизом в отношении своего сына, причем выставил на вид свое несомненное дворянское происхождение, приданое, ассигнованное для любимой дочери и другие обстоятельства, дававшие ему, полковнику, право породниться с семейством маркиза Беккариа-Бонесана. Мария Терезия уважила ходатайство полковника и через своего министра Кауница приказала немедленно освободить узника, пробывшего в заточении почти три месяца.

Почувствовав себя на свободе, Чезаре решился, не откладывая дела в долгий ящик, сочетаться браком со своей ненаглядной Терезой, что и случилось 20 февраля 1761 года. Выведенный из себя этим поступком и вообще непривычной настойчивостью сына, воспитанного в строгих правилах ветхозаветной субординации, маркиз рвал и метал, долгое время не пуская его на глаза. Новобрачным пришлось круто; но благодаря заступничеству одного сенатора старик простил сына, помирился с ним, и они вновь зажили в мире, любви и согласии.

Беккариа всю жизнь наслаждался такой полнотою семейного счастья, какое очень редко встречается даже в романах. Привязанность его к Терезе была поистине идеально безграничная. Долгое время он отказывался от поездки в Париж, куда его настойчиво приглашали энциклопедисты, потому что бледнел при одной мысли о возможности даже кратковременной разлуки с горячо любимой женой. Надо читать его письма, писанные в дороге, – а писал он ей чуть ли не на каждой станции, – чтобы убедиться в глубине этого чувства, озарявшего всю его жизнь. «Дорогая и уважаемая супруга и друг, – пишет он в одном письме, – как я Вас люблю, об этом знает только мое сердце, да Саша.[3] Не хочу распространяться о моей меланхолии, чтобы не увеличить и Вашу. Буду Вас любить всегда и клянусь, что по прошествии шести месяцев, то есть через 182 дня, я уже буду в Милане, в Ваших объятиях. Что бы ни случилось, Вы всегда найдете во мне искреннего друга и доброго мужа». Далее следует подробный рассказ о путевых впечатлениях. «Вчерашний день, – пишет он в другом письме, – был для меня днем, полным меланхолии. Сознание, что я нахожусь вдали от тебя, причинило мне такие страдания, что я готов был вернуться домой, если бы не опасался сделаться смешным на всю жизнь. Старайся быть счастливой в кратковременное мое отсутствие – иначе я вернусь, не желая быть причиной твоей скорби».

В таком духе написаны все письма, между которыми попадаются интересные описания парижских достопримечательностей, меткие характеристики ученых, литераторов, художников, верные суждения о различии между церковной архитектурой во Франции и Италии. Он оставил Париж гораздо раньше предположенного срока, потому что разлука с любимой женщиной действовала на него разрушительно. Во избежание подобной разлуки Беккариа отказался от весьма почетного и выгодного предложения, сделанного ему императрицей Екатериной II, – посетить Петербург. Если парижские соблазны не могли его долго удерживать в стенах очаровательной столицы Франции, то понятно, что перспектива отправиться на далекий туманный север, в неведомую Московию, должна была показаться не особенно заманчивой. К тому же Д'Аламбер, находившийся в переписке с «Северной Семирамидой» – как тогда звали великую императрицу, – энергично отсоветовал ему пускаться в дальний путь…

Тогда в Милане образовалось общество молодых писателей, восторженных поклонников французских энциклопедистов, мечтавших о коренном преобразовании общественного строя путем распространения новых идей о неотложности реформ. Литературным органом общества был журнал «Il Caffé». Некоторые называли общество «школой», – «la scuola del Caffé», которой выпадала честь быть «воспитательницей народа, средоточием новаторов». Беккариа сделался душой литературного содружества, созданного по образцу английского журнала «The Spectator» Адиссона, – одним из главных сотрудников этой, по словам Вильмена, «académie savante et généreuse, qui se forma à Milan, sous la protection du comte de Firmian».[4] В журнале Беккариа написал обширную статью о значении слога, о котором де Мэстр говорит, что он состоит из союза чувства со вкусом, а Бюффон – что в слоге виден человек. Но главная задача этого кружка состояла не в литературных состязаниях, а во всесторонней критике существовавших безобразий уголовной юстиции, достигшей тогда геркулесовских столбов. В эпоху, когда лучшие люди сознавали необходимость общественного обновления, ликвидации старых грехов, отравивших жизнь человека, униженного в своем достоинстве, попираемого в своих насущных правах, реформа общественного строя представлялась одной из важнейших задач, которая должна была повлечь за собою уничтожение произвола и неправосудия, нетерпимости кастовой организации, неравномерности распределения прав и обязанностей между гражданами.

Жестокость и возмутительное бесправие царили в судах всей Западной Европы. Италия, и особенно Милан, стонавший под игом австрийского владычества, не составляли исключения из общего правила. Наследие, оставленное позорной памяти инквизицией, широко распространяло свое гибельное влияние над всеми романскими племенами. Инквизиционный процесс, введенный знаменитыми ордонансами Карла V и Франциска I в 1532 и 1539 годах, лишал человека, привлеченного к следствию, всяких средств самозащиты, обращал его в неизбежную жертву произвола судей, снабженных неограниченными полномочиями для увеличения наказания и бессильных смягчить последнее. Уголовное судопроизводство было капканом для подсудимого. Мучительные пытки считались неизбежными спутниками следствия, направленного исключительно на то, чтобы добиться сознания обвиняемого, которое всегда служило основой обвинительного приговора. Пытка всегда достигала намеченной цели; под влиянием нестерпимой физической боли жертва всегда говорила то, что нужно было следователям. Несоразмерность преступления с наказанием, неравенство наказаний, применявшихся неодинаково, смотря по тому, к какому сословию принадлежал подсудимый, коварные допросы, или, как они назывались у нас в дореформенное время, «допросы с пристрастием», направленные не для уяснения истины, а чтобы спутать, сбить с толку обвиняемого, обезумевшего от боли, вынужденного сознаться в своей вине, тайна следствия, застенок и, наконец, самый способ казни, обставленной ужасающими аксессуарами, – все это, вместе взятое, составляло предмет ужаса для населения, низводило судебный приговор на степень бесчеловечного убийства, совершаемого на законном основании. До какой кощунственной жестокости доходила забота законодателя о последних минутах человека, приговоренного к смертной казни, видно из ордонанса Франциска I от 1534 года. В силу этого ордонанса лицам, приговоренным к колесованию, «должны быть сломаны и раздроблены руки в двух местах, сверху и снизу, а равно хребет, ноги и бедра. Затем их кладут на высокое колесо, поставленное на возвышении, лицом к небу, и в таком положении они должны оставаться в живых, чтобы покаяться, до тех пор, пока это будет угодно нашему Господу оставить их».