Михаил Энгельгардт - Жорж Кювье. Его жизнь и научная деятельность

• Название: Жорж Кювье. Его жизнь и научная деятельность
• Автор: Михаил Энгельгардт
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Помимо этого, Кювье вел строго упорядоченную жизнь. Каждый час имел свою работу, каждая работа – свой кабинет, в котором находилось все, что имело отношение к этой работе: книги, рисунки, препараты.

Жизнь его в эпоху полной славы и блеска проходила следующим образом. Вставая в 8 часов утра, он работал полчаса или час перед завтраком, во время которого читал газеты, слушая в то же время разговор окружающих. Затем принимал лиц, имевших к нему какое-нибудь дело, и около 11 часов отправлялся в Государственный совет или Совет университета. Домой возвращался часам к шести и, если до обеда оставалось хоть четверть часа свободных, пользовался ими для того, чтобы продолжать работу, прерванную вчера. После обеда, если некуда было идти, продолжал научные занятия до 10—11 часов; от 11 до 12 слушал историческое или литературное чтение.

Вполне свободным оставалось для него только воскресенье, и этот день почти исключительно был посвящен науке.

Чтобы не терять даром времени, он устроил приспособления для чтения и письма в своей карете и занимался во время переездов.

По субботам у Кювье происходили вечера, на которых можно было видеть цвет европейской интеллигенции. «Иностранец, – говорит миссис Ли, – удивлялся, встречая на этих вечерах славнейших людей Европы и запросто разговаривая с принцами, пэрами, дипломатами, учеными и самим хозяином, который одинаково приветливо принимал принца и бедного студента из пятого этажа соседнего отеля».

Важная внешность и сдержанные манеры Кювье производили на многих неприятное впечатление. Приведем здесь рассказ Пфаффа, который посетил Париж в 1829 году.

«Думая о старых республиканских грезах, я с какою-то грустью отправился в Jardin des Plantes. Я искал скромный павильон, свидетеля самых замечательных, самых гениальных работ моего друга; он был в прежнем состоянии, но большая аллея вела к нему и свидетельствовала о переменах. Я постучал, дверь отворила уже не старая служанка, истинный тип француженки старого порядка, а элегантный лакей. – Дома ли г-н Кювье? – спросил я: формула, совершенно отличная от прежней, когда я называл его гражданином Кювье. – Какой г-н Кювье? Вы спрашиваете о г-не бароне Кювье или о его брате, г-не Фредерике Кювье? – Я мигом сориентировался. Этот барон был отделен от меня тридцатилетним промежутком времени и высокими почестями».

Кювье, впрочем, принял его приветливо. «Наружность его изменилась; он сильно потолстел и потерял грациозную живость, которая так шла ему в 1801 году, стан его несколько сгорбился; глаза потускнели, хотя все еще светились умом».

Между прочим, Пфаффа поразило равнодушие Кювье к научным вопросам. Он весь был поглощен политикой. В то время во главе правления стояло сравнительно либеральное министерство Мартиньяка, на которое Кювье возлагал большие надежды. Когда Пфафф показал Кювье великолепные препараты профессора Фоманна по сравнительной анатомии, то был поражен его холодностью. «Он бросил на них быстрый взгляд знатока, ограничиваясь словами „хорошо!“ или „прекрасно!“, после чего велел Валансьенну прибрать их к месту».

О том же упоминает Лайель, который в 1829 году заехал в Париж на обратном пути из геологической экскурсии в центральную Францию, Италию и Сицилию. Он побывал у Кювье, но тот разговаривал с ним о католическом вопросе, о выборах, обо всем, кроме естественной истории. Между тем их беседа была бы особенно интересна, так как Лайель уже обдумывал план своего будущего труда, преобразовавшего геологию.

Надо заметить, однако, что под спокойною внешностью Кювье скрывались способность к глубокому и упорному чувству и гуманный характер. Бескорыстие его не подлежит сомнению. Составив с большими издержками великолепную коллекцию окаменелостей, он подарил ее музею Jardin des Plantes. Он был щедр и никогда не отказывал в помощи тем, кто к нему обращался. Многим студентам и начинающим ученым он помогал деньгами и был настолько расточителен в этом отношении, что подвергался упрекам со стороны друзей, которым отвечал: «Ну и что! Я только куплю меньше книг в нынешнем году». Лучшим свидетельством его бескорыстия служит то, что он оставил после себя только 100 тыс. франков, – сумма ничтожная, если принять в расчет огромные оклады, получаемые им.

В отзывах о чужих трудах он был беспристрастен, что далеко не всегда замечается даже у великих ученых. Не соглашаясь с выводами Жоффруа Сент-Илера, немецких натурфилософов, он, однако, отдавал должное их работам.

Под старость, правда, ему случалось игнорировать чужие работы. Так, он начал было читать «Основные начала геологии» Лайеля, но, убедившись, что тут пахнет ересью, бросил. Вообще в это время он был уже настолько величествен, что мог иной раз не замечать мнений, не согласных с его взглядами.

Насколько Кювье был счастлив в своей научной и административной карьере, настолько же судьба преследовала его в семейной жизни. Он женился в 1803 году на вдове генерального фермера Дювоселя, погибшего на эшафоте вместе с Лавуазье в эпоху террора. Эта женщина, серьезная и спокойная, как нельзя более подходила к характеру Кювье, и между ними царствовали полнейшие «совет и любовь».

Казалось бы – все условия для семейного счастия; но, очевидно, каждому из нас приходится выпить свою чашу с ядом в этой мизерной жизни! Какой-то рок преследовал детей Кювье. В 1804 году родился у него сын – и умер на третьем месяце. В 1812 году умерла четырехлетняя дочь. За ней в 1813 году последовал второй сын Кювье, родившийся в 1805-м, – мальчик бойкий, способный, даровитый. «Эта потеря произвела на него впечатление, которое не могли изгладить годы, – рассказывает миссис Ли. – Долгое время после того он не мог без глубокого волнения видеть детей… В 1830 году, через 17 лет после этой потери, когда Кювье приехал в Англию, я посетила его однажды вместе с моим сыном, не подумав о впечатлении, которое может произвести на него вид этого ребенка. Взгляд, который он бросил на него, и грустная нежность, с какою он ласкал его, никогда не изгладятся из моей памяти».

Оставалась одна дочь, Клементина, родившаяся в 1806 году. Казалось, судьба решила пощадить ее. Это была девушка умная, интеллигентная, с мягким и кротким сердцем, бывшая душою общества, собиравшегося у Кювье. В 1828 году она собиралась выйти замуж; но среди приготовлений к свадьбе у нее развилась скоротечная чахотка, и через несколько недель ее не стало.

Этот последний удар страшно подействовал на Кювье. Он похудел, поседел, осунулся; пытался заглушить горе работой, но оно оказывалось сильнее. Два месяца он не выходил из дома; наконец явился в заседание Государственного совета и по обыкновению спокойно занял председательское место. Начались прения; он внимательно следил за ними; по окончании их хотел сделать заключение, начал говорить, но голос оборвался, слезы хлынули из глаз; он закрыл лицо руками и зарыдал… Все сидели молча, все знали Клементину Кювье… Наконец, подавив свое волнение, он произнес: «Господа, простите меня… я был отцом… я все потерял».

После этого несчастья он сделался раздражительным, мрачным, и приступы веселия, находившие на него иногда прежде, уже не повторялись.

Последние годы жизни Кювье ознаменовались знаменитым спором с Жоффруа Сент-Илером. Уже давно Жоффруа развивал свои идеи, но Кювье не хотел выходить с ним в открытую борьбу, помня его дружбу и помощь в начале своей карьеры. Наконец, однако, молчание стало невозможным. По поводу одного мемуара о головоногих Жоффруа представил академии отчет, в котором, развивая свои взгляды, прямо нападал на Кювье, так сказать, бросал ему перчатку. Кювье поднял ее и принял бой, возбудивший волнение во всем ученом мире.

Спор, главным образом, касался идеи о единстве плана в мире животных, высказанной Жоффруа. Кювье, как известно, признавал в животном царстве четыре различных типа, не связанных никакими переходами. Но и в пределах каждого типа организмы распадаются на ряд форм, самостоятельных и независимых. Каждый вид – замкнутое гармоническое целое, особая система органов, созданная для известной цели, как другой вид создан для другой цели, и так далее. Аналогии существуют лишь постольку, поскольку сходна цель, для которой созданы организмы.

Сент-Илер, пораженный с самого начала своей деятельности сходством, которое замечал между различными организмами, пришел к совершенно другому заключению. По его мнению, весь мир животных обнаруживает ясное единство плана строения, и различные виды, роды и т. д. суть лишь вариации и ступени этого плана.

Мы не будем излагать в подробности ход этого спора; скажем только, что, по общему мнению, победа осталась на стороне Кювье. Главной причиной этого была ясность его воззрений и смутность идей Жоффруа. Что такое его «unité de plan», «unité de composition», – трудно понять из ero сочинений. С одной стороны, здесь как будто подразумевается только единство происхождения, причем низшие типы животных относятся к высшим так же, как, например, первые стадии развития зародыша – к взрослому животному. В таком случае, конечно, между высшим и низшим животным может не существовать никакого сходства в действительном строении, числе и расположении органов.