Михаил Энгельгардт - Чарльз Лайель. Его жизнь и научная деятельность

• Название: Чарльз Лайель. Его жизнь и научная деятельность
• Автор: Михаил Энгельгардт
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Многие критики Лайеля указывали на эту непоследовательность. «Немецкие критики, – говорит он, – жестоко нападали на меня, говоря, что, отвергнув доктрину самозарождения и ничем не заменив ее, я не оставил им ничего, кроме чудесного и прямого вмешательства Первой Причины при появлении каждого нового вида, и тем самым опровергаю свою же доктрину преобразования земной коры действием реальных сил». Да, он и действительно признавал вмешательство Первой Причины. Логика ученого разбивалась здесь о чувство верующего. «Когда я в первый раз представил себе процесс исчезания видов и появления новых, – процесс, который совершается ныне, совершался в течение бесконечных периодов прошлого и будет совершаться в грядущих веках, постоянно в гармонии с изменениями, происходящими в неодушевленном мире, – эта идея поразила меня, как грандиознейшее представление, какое я когда-либо имел о Провидении. Какую массу обстоятельств нужно было предвидеть или предугадать, чтобы решить, какими свойствами и силами должен обладать каждый вид, дабы просуществовать известный период времени и сыграть свою роль в отношении всех других существ».

Такова была общая теория Лайеля, если можно назвать теорией подобные умозрения. В частности, его отталкивала от эволюционизма необходимость подчинить той же теории и человека.

«Я, как нельзя яснее, понимал, – писал он впоследствии Дарвину, – что, сделав уступку в одном, придется допустить и все остальное. Вот что заставляло меня так долго медлить. Я всегда чувствовал, что человек и его расы подлежат тому же закону, что животные и растения вообще».

В научных воззрениях логика Лайеля разбивалась о религиозное чувство; в политических – о преувеличенную боязнь резких перемен и сопряженных с ними неудобств.

Взгляды его отличаются широтою и свободомыслием. В теории он сочувствовал самым решительным и радикальным реформам; но на практике советовал «погодить». Признавал равноправие женщин, но утверждал, что им не следует давать равные права с мужчинами, потому что от этого понизится политический уровень страны. Признавал рабство позорным учреждением, но не советовал торопиться с его уничтожением.

Сторонник медленного развития природы, он впадал в ту же ошибку, которую часто делают люди, ссылающиеся на природу, как на образец для человеческой деятельности. Природа развивается медленно; самые колоссальные результаты достигаются в ней постепенным накоплением мелких, едва заметных изменений. И вот, ссылаясь на то, что природа действует медленно, людям рекомендуют топтаться на месте или даже пятиться и упираться. Но природа никогда не топчется на одном месте, природа не знает, что значит «погодить» и никогда не ждет. Напротив, каждый из ее деятелей развивает всю свою энергию, не спрашивая о результате. Так что если уж брать пример с природы, то придется оправдать самый крайний, слепой фанатизм. Действуй по своему убеждению, не глядя ни на кого и не останавливаясь ни перед чем, а что из этого выйдет – не твоя печаль!..

Характерны рассуждения Лайеля о рабстве негров в Америке. Рабство вещь гнусная, слов нет, рассуждает он, но как от него отделаться? Отменить без долгих церемоний? Разом пустить на волю тысячи беспечных, неразвитых, невежественных, непривычных к самостоятельному существованию рабов? Нельзя, страшно: изленятся, запьянствуют, станут бездельничать и нищенствовать…

Оставить все по-старому: дать рабам образование и развитие, и тогда уже освободить их?.. Но как держать в рабстве развитых людей, когда и дикие еле выносят его гнет?

Так он и не выбрался из этой дилеммы, оставшись при «надо погодить».

Впрочем, в его рассуждениях о рабстве проявилась не только логическая непоследовательность, но и недостаток гуманности, чуткости к человеческим страданиям. Он был добрый, приветливый, обходительный человек, но он был слишком сытый, слишком счастливый, слишком благополучный человек, и это благополучие иногда застилало ему глаза. По крайней мере, мы не можем иначе объяснить возмутительные страницы в его американских путешествиях, посвященные рабству.

«Поездка по Южным Штатам совершенно изменила мои чувства по отношению к плантаторам. Рабы, домашние и полевые, – веселый, беспечный, легкомысленный, но отнюдь не несчастный народ».

«Белым приходится гораздо хуже. Они должны бороться с леностью и беспечностью своих рабов; лечить их, когда те заболеют; следить, чтобы их не возмутили аболиционисты…»

«Школы устроены всюду, но господствует устное обучение; грамоты боятся, так как грамотные вздумают, чего доброго, читать возмутительные памфлеты. Впрочем, многие из рабов умеют читать и получают в подарок от своих господ Библию…»

Вообще, плантаторы очень заботились о религиозном воспитании рабов. Так, Лайель присутствовал однажды на свадьбе негров, происходившей с соблюдением всех надлежащих обрядов. По окончании таинства ему вздумалось спросить, имеет ли этот брак юридическое значение. Оказалось, что нет, не имеет. Неграм нужно внушить представление о святости религии, но соблюдать эту святость слишком накладно для белых. Если представится случай выгодно распродать семью негров, то делать нечего – экономический интерес прежде всего: в этом случае можно и должно разъединить узы, скрепленные Богом. Можно, продать мужа в одни руки, жену – в другие, и даже, ради приплода, перевенчать их заново, с другими лицами.

Дабы не развивать семейной привязанности у негров, дети их отбирались у матерей, воспитывались и кормились в группах, под надзором общей няньки. Лайель наткнулся однажды на сцену кормления негритят и, осведомившись о причине этого явления, получил ответ, что рабыни слишком небрежно относятся к своим детям, так что для пользы последних приходится отбирать их у матерей. Это объяснение противоречило тому, что он слышал раньше: будто рабыни, которым предоставлено жить с детьми, так привыкают к ним, что в случае распродажи семьи в разные руки поднимают бунт и устраивают душераздирающие сцены… Но он не заметил этого противоречия и продолжал восхищаться отношением плантаторов к неграм.

«Северяне понятия не имеют о том, как привязаны к своим рабам многие здешние семьи».

«Получив свободу, негры больше потеряют, чем выиграют. Они живут в отдельных домах, устраивают прогулки… Едят свинину!..»

Для полноты идиллии оказалось, по его наблюдениям, что и работают негры под влиянием «более высоких мотивов, чем белые, – из бескорыстной любви к исполнению своего долга».

Словом, идиллия во всех отношениях, и если выходят какие недоразумения, то больше по вине аболиционистов, которые возмущают покой плантаторов и сбивают с пути негров своей пропагандой.

Понятно, что при таких воззрениях он увидел в «Хижине дяди Тома» только грубую карикатуру, хотя и соглашался, что ужасы, изображенные Бичер-Стоу, может быть, и действительно совершаются, но «как редкое исключение».

Тем не менее, когда в Америке разразилась междоусобная война, он писал одному из своих американских друзей: «Если война уничтожит эту язву – рабовладельческий труд, – то подобный результат окупит все издержки и всю кровь».

Это, бесспорно, противоречие; но что прикажете делать?! Человек – ходячий сумбур, чем и отличается от животных, которые всегда верны себе. Им-то легко: повинуйся инстинкту и кончено дело! А нам?! Инстинкты, унаследованные от троглодитов или еще более ранних предков, тянут в одну сторону; принципы, привитые воспитанием или чтением, – в другую; общественные приличия и правила – в третью; собственная игра ума – в четвертую… Сведи тут концы с концами! И вот даже величайшие умы, сильнейшие головы не могут вполне освободиться от противоречий, что мы видим и на примере Лайеля.

Глава VII. Последние годы жизни

Обращение в новую веру. – «Происхождение видов». – Доисторическая археология. – Буше де Перт. – Древность человека. – Последние экскурсии Лайеля. – Смерть леди Лайель. – Смерть Лайеля.

На старости лет Лайелю пришлось отказаться от своих излюбленных воззрений относительно происхождения видов. Пока этот вопрос решался a priori, можно было оспаривать всякое решение; исход спора зависел от большей или меньшей диалектической ловкости автора. Но дело приняло другой оборот у Дарвина. Он не старался угадать, каким образом одни виды могут превращаться в другие; он уяснил процесс, происходящий в природе. Нельзя было отрицать ни фактов, на которые он опирался, ни выводов, которые вытекали из фактов.

Лайель был давнишний знакомый Дарвина и знал, что тот работает над вопросом о происхождении видов. В письмах его нередко попадаются заметки о спорах на эту тему, происходивших у Доунского отшельника. Так, в 1856 году он пишет:

«В последний раз, когда Гукер, Гёксли и Воластон были у Дарвина, они оспаривали неизменность видов и, кажется, зашли дальше, чем хотели… Дарвин различает в числе разновидностей обыкновенного домашнего голубя три хороших рода и пятнадцать хороших видов, если устанавливать роды и виды согласно принципам, принятым лучшими орнитологами!.. После всего этого не происходим ли мы от Оранга?»