Николай Лесков - Из одного дорожного дневника

• Название: Из одного дорожного дневника
• Автор: Николай Лесков
• Жанр: Русская классическая проза

---

– Почему же вы думаете, что это он задрал?

– Видать по деревьям, как он залез на дерево и сидел там, караулил.

– Это вы догадываетесь?

– Видно, как лез вверх и как оттуда прямо на горб ему (т. е. зубру) так и прыгнул, так и засел. Деревья, сучья, все кругом от того дерева, где он сел, все поломано. Иные деревца-таки здоровые, толстые так и выхвачены. Это он лапой хватался, хотел сдержать зубра-то, а по иному по старому древу так по коре так когтищами и процарапал. Далеко, далеко он его катал, а тут уж, видно, умаялся, и косточки его и теперь так лежат.

– Большой был зубр?

– Двое между рог сядут, и еще просторно.

– А медведь?

– Не видал, как его убили. Лихорадка меня в это время трясла, а другие говорят, большущий зверь.

– А волки, видал, как гоняют зубров?

– Нет, сам не видал.

– Да ты зубра-то видал ли? – спрашиваю я шутя. Литвин рассмеялся.

– Что, видал?

– Да мы же осока! – отвечал он сквозь смех.

– Так часто видите?

– О, часто.

– И не боитесь их?

– Как старика встретишь, так прячешься.

– Чего же прятаться? Он ведь не бросается.

– Все лучше, как сховаешься (спрячешься) или на дерево взлезешь.

– Разве он когда бьет человека?

– Дядю моего, лет пять будет, крепко напугал.

– Расскажи, пожалуйста.

– Несет дядя домой плетушку, а дело к вечеру. Несет, а глух тоже был покойник: не слыхал, как зверь-то подошел, а он подошел да как ткнет в плетушку, так и взвилась. Дядя упал – старый человек был, – упал и лежит; опомнился, поднял голову, а зубр его плетушку знай подкидывает, да как увидел, что дядя поднимается, опять к нему. Ни жив ни мертв дядя. Зубр подошел и ну его обнюхивать. Дядя так и ждет, что вот поднырнет рогами, да и на цментарж (на кладбище) закинет. Аж он, черт этакий, понюхал, понюхал, посопел, лизнул его раза с два, и да и опять к плетушке, ну ее опять метать.

– А дядя же?

– Помаленьку уполоз в куст, да со страха так старый и вскочил на сосну; целую ночь там просидел, пока наши ехали, так закричал им. Совсем было помер со страха.

– А не вез он часом москаля со страха?

– Як кажете?

Малороссийской поговорки здесь не понимают.

– Не врал дядя? – спрашиваю я снова.

– Ого, врал! Не такой был человек, чтоб врать.

– Чего ж зубр плетушку-то кидал: сердился или играл?

– Потешался. Они ведь охотники забавляться. Иной раз возьмутся бороться – Боже мой! – только стон стоит, трещит все кругом. Заденут рога за рога, как только не сломят.

– А может быть и ломают?

– Нет, не ломают. Як бы ломать, то уж лучше б он иной раз роги поломал, чем жизни решиться, и не поломает бидак.

– Не понимаю я, что ты говоришь.

– Эге! Не понимаете. Вот, как куска стоит.

– Какая куска?

– Куска, куска, что летом по лесу стоит… маленькая такая, тучами так и ходит.

– Комары, что ли?

– Эге, комары, комары. Ух, да и допекают же они зубров! Волк или медведь теперь еще может часом сделать что-нибудь тому, что «поедынче» (отдельно) ходит, а стаду нет, у них хоть их сколько соберись, не выкусят а ни клока. А куска как настанет, так так доймет их, что они иначе бешеные, аж стогнут, землю роют, выйдут на горку, да оттуда все так кувырком и летят. Сам я это раз видел, своими глазами; даже земля дрожит, право.

– Ну, а жизни-то как решаются они от куски?

– Да ходили наши двое один раз в соседскую деревню, да и заблудились. Вышли на какую-то поляну, Бог знает куда; и ночь уж, и месяц взошел; видят, дело плохо. А издали сразу как загудет, да как выскочит на поляну здоровенный зубр, прямо так лбом о корень и хватился, и ну его вертеть, и ну вертеть, и сам гудит. Это куска ему морду-то и осела, он-то с ней ничего и не поделает. Испужались наши хлопцы, да бежать; бежали, куда глаза глядят, так до самого утра проходили. А пошли мы после сено убирать; глядим, около сосны валяются кости зубра и рога, совсем со лбом промеж двух кореньев засунуты. Оглядели это наши хлопцы, так и познали, что это та самая полянка, где они зубра видели. Как доняла его куска, рога-то он засадил меж корней, чтоб лбище свой почесать, да, видно, и не вытащил, а тут его волки, верно, и задушили.

– А может быть, и с голода издох, – добавил крестьянин после небольшой паузы.

– Как же это он задел рога и вынуть не мог? Ведь они же у него к концу уже.

– Ну, или вширь как завязил, или не умел полегоньку вынуть, все рвал досадуючи, а коренья крепкие, догадки же нагнуться не было. Зверь, хоть дорогой, но все же глупый.

– Поймать его легко или нет?

– Пустое дело: сгородил станочек да положил сена, он и придет; запирай сзади да веди. Так их и ловили, кому там их отсылали, не знаю, королю какому или генералу.

– Чего ж ему идти на сено, когда оно у него есть в лесу?

– Какое там сено?

– Вы же готовите, осокою, как ты говоришь?

– Это даровая работа! Пустое дело с этим сеном.

– Отчего?

– Первое, что его на всех зубров не наготовишь, а второе, что они его сразу все попсуют (попортят): нажрутся, да давай копать его, да кататься на нем, спать разлягутся, все перемочат, перегадят под ногами, да так оно в снегу да в грязи и гноится. Шкода (жаль) работы только, – прибавил он, вздохнувши.

– А в скольких местах кладут сено по пуще?

– Бог их знает, только везде, все одно, сено это зубрам не в помощь. Сгубят сразу все сено и пошли целую зиму кору глодать; пока снег мал, еще осинки молодые скусывают, а там пухнут с голоду на одной коре. В эту-то пору они и к мужикам, на скирдники таскаются, только берегись: все в одну ночь слопают и в леса соседние разбредутся.

– И живут они в соседних лесах или назад идут?

– В Свислочской даче их пропасть живет и вот в нашем маленьком леску, а пара что-то года с два жила, да нет ее теперь. Либо волки загнали, либо в пущу опять вскочили. А то было какие смелые стали; скот наш деревенский пасется, они выйдут да смотрят.

– А ни с коровами, ни с быками не паровались?

– Нет. Наша скотина мелкая, а они какие ведь черти! Где с ними? Он нашу корову просто задушит. Вот у пана тут одного, так спаровали зубра с коровою, потому что крупная, хорошая, так этакая телка зародилась! Рослая, красивая, здоровая, на диво. Только к молоку, говорят, нехороша.[21]

– Нехороша, говоришь, к молоку?

– Да ведьма ее, говорят, испортила.[22]

– Вы все сочиняете.

– Нет, это верно. А вы, пане, смеетесь над ведьмами? Ой! Я пану на это не даю рады (совета). Лихие шельмы, Боже крый от них.

– И людей, стало, они портят?

– Нет, все больше коров да пчел.

– Ну, у меня ни коров, ни пчел нет. А у вас пчел много?

– Нет, мало стало, переводятся борти.

– Что так? Ведьмы, что ли?

– От, и лету им нет, отбиваются все.

Здешние крестьяне верят, что пчелы состоят под особым покровительством невидимых сил. Этому же верят также и в серединной России. В Орловской, например, губернии верят, что есть пчелы, от Бога присланные, и есть загнанные сатаною, вследствие слова, которое знает хозяин. Пчелы от роев, загнанных сатаною, всегда очень сильны и побивают других; но от них хозяин никогда не смеет дать части в церковь (кануну), и купцы «с крещеной душою» будто бы распознают мед от дьявольских пчел и не продают такого воска на церковные свечи, а свозят «в жидовские места» и на фабрики. Действительно, и из крестьян Кромского уезда я знаю пчеловодов, которые ни за что не дают своего меда на канун в церковь; но что им внушает сопротивление общему обычаю тамошних крестьян-пчеловодов, – не знаю.

– А леса вам дают? – полюбопытствовал я у крестьянина.

– Спросить нужно, так дают, по усмотрению.

– А сверх усмотрения?

– Нельзя. Разве пан не видел шлагбавы за нашей деревней?

Я вспомнил, что действительно мы проезжали шлагбаум; что долго звали живущего там стрелка и что нас пропустили, не осматривавши.

– Там смотрят, чтобы ничего не взяли из пущи.

– А мимо шлагбаума?

– Ну, это как кому хочется, – отвечал извозчик, повернувшись ко мне и оскалив зубы. – Да не стоит, – прибавил он, дернув вожжами.

«Разве что так!» – подумал я.

В шерешевское сельское управление приехали очень поздно. Писарь в чемарке встретил нас с заспанными глазами. Приемной комнаты нет. Я улегся на столе, а мой товарищ нашел это импровизированное ложе неудобным, сказав, что «на столе еще належишься», принял половину капли Rhus в сотом делении и в полной униформе погрузился в настланное для него соломенное море.

18-го сентября, г. Пружаны.

Утро прошло презабавно. Проснулись мы от крика в еврейской школе, стоящей около сельского управления. Писарь, услыхав наше неудовольствие, сказал по-польски: «Поганый народ эти жиды!» Спутник мой, ругающий жидов вразобь, вступился за избранное племя, когда его коснулись оптом, и начался спор. Доводы сыпались с той и с другой стороны; но победа, в моих глазах, клонилась на сторону моего товарища, несмотря на то что он затруднялся в выражениях на польском языке. Писарь убедился в том, что и он, и его сослуживцы, и все его приятели бьют баклуши, когда евреи работают.