Елена Сазанович - Всё хоккей

• Название: Всё хоккей
• Автор: Елена Сазанович
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Каждый человек хоть раз в жизни да пожелал забыть ЭТО. Неприятный эпизод, обиду, плохого человека, неблаговидный поступок и многое-многое другое. Чтобы в сухом остатке оказалось так, как у героя знаменитой кинокомедии: «тут – помню, а тут – не помню»… Вот и роман Елены Сазанович «Всё хоккей!», журнальный вариант которого увидел свет в недавнем номере литературного альманаха «Подвиг», посвящён не только хоккею. Вернее, не столько хоккею, сколько некоторым особенностям миропонимания, стимулирующим желания/способности забывать всё неприятное.

Именно так и живёт главный герой (и антигерой одновременно) Талик – удачливый и даже талантливый хоккеист, имеющий всё и живущий как бог. Или как полубог, что практически одно и то же. Он идёт по жизни играючи, не совершая ошибок в своём понимании этой жизни. А если и совершая, то нисколько не раскаиваясь из-за таких «пустяков»: «Не я для мира, а мир для меня». Подобной житейской философии его учила мать, ещё с детства: «Жалость… тянет назад. Человек совершеннее растений и животных. И поэтому не должен обращать на них внимания, чтобы не уподобляться им. Но, если человек хочет стать великим, он не должен обращать внимания и на людей». Поэтому сызмальства мать не только учила его индифферентному уму-разуму, но и всячески охраняла от невзгод и неприятностей.

Финал, как и во всех произведениях Елены Сазанович, неожиданный и стремительный. И также традиционно для автора, роман выписан с тонкими, импрессионистскими прорисовками деталей на экспрессивном брейгелевском фоне, где психологизм соседствует с детективными загадками, а герои то и дело меняются местами, характерами, поступками.

---

И – короткие отрывистые гудки.

Тогда я впервые осознал, насколько мне плохо без Альки. И чуть-чуть обиделся, что она, оказывается, может легко со мной расстаться. Этим же вечером я целовал ее пышные золотистые волосы и шептал:

– Не бросай меня, Алька, не бросай.

– Но ты хоть, хоккеист, веришь, что я твою маму не обсчитала?

– Еще не родился тот человек, кто способен на это. Мою маму ни в чем не обсчитаешь.

С Алькой мы встречались почти каждый день до моей поездки на решающий матч Евротура в Стокгольм. Это были, пожалуй, самые счастливые и веселые встречи. И я уже ни на секунду не сомневался, что влюблен по уши. Алька отвечала мне той же любовью. Хотя о любви говорила меньше, чем я. Она не любила лишних слов о любви. Хотя о посторонних вещах болтала легко и без умолку. Мне это нравилось. С ней было настолько надежно, что не хотелось думать о ненадежности жизни. Все мои проблемы Алька решала на словах, и проблемы, как ни парадоксально, действительно легко решались.

– Представляешь, Алька, тренер заявил, что я сноб. И это меня может погубить.

Алька прижималась всем телом ко мне и горячо дышала в лицо.

– А ты не будь снобом, хоккеист. Ведь со мной ты не сноб. И ничто тебя не погубит.

– А Шмырев и вовсе обозвал меня жлобом. Наверное, от зависти.

– Жлобам не завидуют. Со мной ты не жлоб. И со своим Шмыревым не будь им.

Мне и впрямь казалось, что с Алькой я становлюсь лучше. Потому и старался как можно реже видится с мамой.

Это был наш последний вечер перед поездкой в Стокгольм. Снег прямо валил на наши головы. Метель сбивала с ног. Я приподнял воротник алькиной фуфайки и потуже завязал старенький махеровый шарф на ее шее.

– Знаешь, Алька, я женюсь на тебе, – мои слова перехватил ветер и унес в неизвестную даль вместе со снегом.

– Что-что? – закричала Алька, сделав вид, что не услышала.

– А вот так! Возьму и женюсь! – еще громче закричал я. И в ответ загудел ветер.

– Не слышу, хоккеист! – в ответ закричала Алька, вновь притворившись, что не услышала.

– Вот женюсь и все! – уже орал во все горло я. – Вернусь и женюсь!

– А я не слышу! – смеялась мне в лицо Алька, придерживая шапку-ушанку двумя руками.

Я безжалостно содрал шапку с ее головы, бросил в сугроб. Золотистые волосы девушки рассыпались по меховому воротнику. Я осторожно приподнял один локон над ухом и еле слышно зашептал прямо в ухо.

– Выйдешь за меня замуж, Алька?

– Ты бросаешь слова на ветер, хоккеист.

Ветер и впрямь разошелся не на шутку. Мы еле держались на ногах.

Я схватил Альку в охапку, и мы укрылись в подъезде.

– Здесь нет ветра, Алька. Ты выйдешь за меня замуж?

– А ты вернешься ко мне, хоккеист?

– Хоккеисты слов на ветер не бросают. Я не просто вернусь, я завалю тебя кучей подарков. Что тебе привезти, Алька?

– Не будь смешным, хоккеист. Чего здесь нет, что есть в Стокгольме? И снег есть, и метель, и елки растут, и даже одна продавщица продает абхазские мандарины на углу, слыхал? Ну, разве что нет краски «Гарнье-Стокгольм». А может ее и вовсе нет?

– В ней ты уж точно не нуждаешься, – я намотал золотистую прядь волос Альки на свой палец. И поцеловал ее. Я собирался сказать, что привезу свою победу, но вспомнил, что победу накануне уже пообещал маме. – В таком случае я привезу тебе свое слово.

– Ты думаешь, из этого слова что-нибудь может получиться? Хоккеист и торговка?

– Ты ошибаешься, Алька, где ты здесь видишь торговок? Хоккеист и его… Его… – слово «жена» почему-то у меня застряло в горле.

– Возвращайся, хоккеист, – Алька нежно поцеловала меня в губы и, слегка оттолкнув от себя, бросилась к своей квартире. Я ее не держал. Слова не мог унести ветер, даже такой сильный, как сегодня. Ведь хоккеисты слов на ветер не бросают.

Альку я тут же забыл, едва ступив одной ногой на мостовую Стокгольма. Знаменитая городская ратуша на острове Кунгсхольмен, где ежегодно устраивается банкет и бал в честь нобелевских лауреатов и где я раскупорил самую дорогую бутылку шампанского от Pernod Ricard за «штуку» евро, Королевский дворец и Опера, сад скульптур Карла Миллеса, где я фотографировался у каждой скульптуры, каждый раз немного изменяя свой гардероб… А сам матч! Мой оглушительный успех – «хет-трик»! Фуршеты, поклонницы и поздравления… Все это притупило память о чувствах. Все теперь работало исключительно на имидж. Это было просто необходимо для тех интервью, которые я раздавал направо и налево.

Маме я звонил каждый вечер и взахлеб рассказывал о своих победах. А по возвращении, утонув в цветах, автографах и воздушных поцелуях длинноногих дорогостоящих девиц, я и вовсе устыдился своего недавнего прошлого. Мне оно казалось каким-то новогодним наваждением в пелене снега, словно дед мороз сыграл со мной неудачную шутку. И я в нее, как в детстве, легкомысленно поверил. Разве существует на свете такой альянс – хоккеист и торговка? Даже стыдно кому признаться. Это потом, гораздо позже я осознал, что на моем пути встречались исключительно торговки, разодетые в дорогие шмотки, болтающие исключительно о товаре (приравнивая к нему человека) и знающие цену каждой вещи на свете. Единственной торговкой, из всех встреченных на моем пути, не была Алька. Но это я понял гораздо позднее.

А по приезде мы собирались шумно отметить нашу победу в ресторане.

– Так и быть, можешь пригласить свою даму, – хлопнул меня по плечу Санька Шмырев. – Чего ты ее скрываешь? И так всем известно, что ты влюблен по уши.

Я в ответ хлопнул его гораздо сильнее.

– Ты о чем, дружище? По уши влюбляются только в детстве. В Стокгольме мое детство закончилось. Знаешь, на чужбине с ним как-то легче прощается.

Не хватало притащить на такое солидное мероприятие такую несолидную Альку, просто девчонку с улицы, где торгуют некачественными фруктами.

Мы шумно и дорого отметили нашу победу. Из девушек была только подруга нашего капитана Лехи Ветрякова. Красавица, сошедшая прямо с обложки модного глянцевого журнала. В прямом смысле сошедшая, потому что Леха держал этот журнал у самого сердца. Длинноногая блондинка в супероткрытом блестящем платье с полуоткрытым пухлым ротиком преданно смотрела на Леху и ни разу за вечер не проронила ни слова. Поэтому никто так и не узнал: а умеет ли она вообще мыслить и разговаривать? Но это никому было и не интересно. Ее красота могла оправдать любые, самые глупые мысли и слова. И я дал себе слово, что моей девушкой станет непременно такая же. И ее фото обязательно будет красоваться на глянцевой обложке вместе с моим. (Мои прогнозы очень скоро сбылись. Фортуна всегда играла на моей стороне. А я как всегда играл роль нападающего).

В конце шумного застолья к нам подошел официант с огромной корзиной абхазских мандаринов и слегка поклонился.

– Просили передать вашему столику. Так сказать, от чистого сердца.

Мои скулы напряглись, я почувствовал, как лицо покрывается красными пятнами. Удивленный Шмырев попытался перехватить мой взгляд, но ему не удалось. Я смотрел в одну точку на столе.

– И у кого такое чистое сердце? – хохотнул Леха.

Официант пожал плечами.

– Я толком не понял. Вроде бы какой-то грузчик передал, наверное, поклонник вашей команды.

– Ну! Если уже грузчики нам поклоняются, значит, ребятки, наша победа вонзилась в самое сердце народа! Значит мы и впрямь победители! Так выпьем за нас, самых из самых! – Леха высоко поднял бокал.

Санька Шмырев недоуменно вертел в руках ярко желтый мандарин, понюхал его и почему-то недоуменно посмотрел на меня. Но сейчас мой взгляд, уже спокойный и равнодушный, ничего ему не сказал.

Каждый раз я объезжал за два квартала улицу, на которой мог встретить Альку. Но однажды таксист притормозил прямо напротив лотка, где она торговала мандаринами.

– Пойду куплю килограмчик. Это быстро, парень, ты погоди. А то жена придушит, если не затарюсь.

Я поднял воротник пальто и спустился с сидения, чтобы меня не было видно. Но любопытство взяло вверх, и я осторожно заглянул в окно. Мандаринами торговала совсем другая продавщица. Старая, толстая и очень крикливая.

– Ты поезжай, – сказал я таксисту, расплачиваясь. – Я тоже пойду куплю мандарины. А то и меня придушит – мама, если я не затарюсь.

– Ну, мама это святое, – хихикнул таксист, ловко пересчитав деньги. – Только мандарины похуже стали, видишь, продавщицу заменили. Теперь придется покупать в другом месте.

Я обогнул немногочисленную очередь с другой стороны. И терпеливо ждал, когда на поле боя между толстой продавщицей и покупателями закончится перебранка. В маленьком перерыве между базаром, я осторожно обратился к продавщице.

– Извините, – робко начал я.

Она, подперев руки в боки, с недоумением обернулась ко мне, не ожидав такого нахальства.

– Ты че? Совсем ослеп от наглости? Не видишь, что очеряга с другой стороны? А?

– Я по другому вопросу…

– А у нас только один вопрос! Мандарины! – она гордо встряхнула головой, словно торговала не полусгнившими фруктами, а по меньшей мере «Подсолнухами» Ван Гога.