Л. Дитерихс - Павел Федотов. Его жизнь и художественная деятельность

• Название: Павел Федотов. Его жизнь и художественная деятельность
• Автор: Л. Дитерихс
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

По рассказу того же Лебедева, Федотов приписывал свою победу над этими трудностями тому, что увидел во сне своего любимого профессора, Брюллова, который ему указал способ победить их. Лебедева поразил при этом кроме расстроенного вида художника, изможденного его лица еще и тот жар, с которым он утверждал, что подобные сновидения вполне возможны:

«Вы все, господа любители, готовы улыбаться и считать это дело мечтою воображения, и подчас воображения расстроенного; но мы, художники, можем дойти до такого состояния духа, когда беседа с отжившими для нас более чем возможна!..»

По поводу той же картины Дружинин рассказывает случай, в котором ярко выразилась вся натура Федотова, его щепетильное и добросовестное отношение к своим трудам. Художник Жемчужников, любуясь отделкой «Вдовушки», сказал Федотову: «Как это хорошо и как просто!» Павел Андреевич на это ответил весьма метко: «Да, будет просто, как поработаешь раз со сто».

Этот ответ может оценить всякий, кто мало-мальски знаком с техникой искусства и кто ищет прежде всего правды. Нет ничего проще и лучше правды, а сколько труда, сколько волнений требуется для полного выражения ее! Тут мало выразить, поймать ее в главном: все до последней мелочи должно быть правдиво и, кроме того, выяснять и дополнять общий смысл и настроение картины. Федотов именно таким образом и понимал задачу искусства, и действительно, в его картинах вы нигде не встречаетесь с той массой ненужных деталей и аксессуаров, которые мы так часто встречаем в картинах других художников; ни убавить, ни прибавить ничего нельзя: мысль у него выражена совершенно полно!

Усиленные занятия, а также постоянная тревога об участи отца и сестер не могли благотворно влиять на здоровье Федотова. Уже вскоре после приезда из Москвы друзья его, несмотря на видимую веселость Павла Андреевича, стали замечать в нем тревожные признаки развивавшейся болезни. Головные боли, болезнь глаз, которые он лечил совершенно своеобразно, а кроме того, нервное расстройство и бессонница, приобретенные им еще в молодости, были достаточно угрожающими симптомами.

Как большая часть людей, ум которых находится в постоянной работе, Федотов любил мертвую тишину ночью, и малейший шум совершенно лишал его сна. Однажды один из его товарищей уговорил его ночевать у себя; но когда все в доме улеглось, Федотов заметил, что какие-то часы щелкают над его головой. Этой причины было совершенно достаточно, чтобы лишить его сна, пока наконец ему не удалось «схватить часы за хвост», то есть за маятник, и остановить их. Оставалось только захрапеть, но Федотову пришла на ум мысль, что часы, с которыми он так бесцеремонно расправился, конечно, самые верные в доме и что служитель, вероятно, будит по ним хозяина, который может вследствие их остановки опоздать на службу, получить выговор и т. п. Насилу Федотову удалось растолкать лакея, объяснить ему, в чем дело, и, вернувшись на свое место, заснуть.

Непрерывная жгучая деятельность мозга истощила организм нашего художника, и хотя на вид он был крепок и силен, люди, которые его знали в продолжение многих лет, могли ясно видеть разницу в его физическом состоянии прежде и теперь. Годы усиленного труда и мозгового напряжения надорвали силы Федотова, но, несмотря на это, он продолжал так же усиленно работать, надеясь на себя и на свою энергию. Напрасно лучшие его друзья, видя его утомление, советовали ему отдохнуть, – он не слушал их, постоянно твердя, что он не понимает жизни без упорного, усидчивого труда, что он лично не имеет права на такой отдых, что на его руках голодная семья, и, кроме того, он обязан напомнить о себе публике, так как прошел целый год, в который ему не удалось выставить ничего, а публика никогда не прощает подобного к ней отношения и готова приписать это причинам, ничего общего с правдой не имеющим. «Свет сердится, – говорил он, – когда от него отдаляешься, а я не намерен ссориться со светом».

За все время своей художественной деятельности, со дня выхода в отставку, Федотов позволил себе только два раза насладиться полным отдыхом: во время первой выставки картин, успех которых заставил его на короткое время бросить палитру и краски и прислушиваться к отзывам печати, и – во второй раз – во время поездки в Москву, где за хлопотами по устройству семейных дел и из-за массы новых знакомств он поневоле не имел времени работать.

Скорбная, тяжелая мысль о положении родной семьи заставила его взяться за копии со своих картин. Дружинин уверяет, что сам Федотов не мог глядеть на них без терзаний, но должен был их делать в силу необходимости, принимая в расчет и время, и деньги, так как, копируя, ему не требовалась натура, и делать копии можно было гораздо скорее, чем писать новые картины. Но, несмотря на такие жертвы, Федотову не удалось спасти семью от разорения: домик, в котором он родился, был продан за долги, и с его продажей средства семьи более чем наполовину уменьшились; она впала в совершеннейшую нищету, и сам Федотов не видел никакой возможности выбиться из такого положения.

Надрываясь под бременем собственного существования и существования близких ему лиц, он, как мы уже сказали, получил зачатки той болезни, которая свела его преждевременно в могилу.

Признаки ее начали обнаруживаться весной 1852 года.

В мае его посетил Лебедев и был поражен его худобой и задумчивостью, но в особенности его поразила басня «Слон и Попугай», которую Федотов прочитал ему.

Эта басня отличалась, по словам Лебедева, необыкновенной странностью основной мысли и беспорядком в сочетании идей. Лебедев откровенно высказал свое мнение о ней, на что Федотов возразил, что он уже не раз слышал эти упреки в странности, и спросил, неужели он стал большим чудаком, чем был прежде. При этом глаза его как-то лихорадочно горели, но улыбка была все такая же кроткая и приятная. Во время этого посещения Федотов много говорил о предстоящей выставке и о том, что после нее он поедет в Москву на отдых. «Потому, – прибавил он задумчиво, – что я начинаю уставать».

Летом болезнь Павла Андреевича начала мало-помалу развиваться. Федотов сделался мрачнее, был молчалив, и с его уст все реже и реже срывались меткие слова, удачные сравнения. Он часто бывал у М. А. Половцева, с которым его познакомил гравер Вернадский и куда он ходил, как он выражался, «отогревать душу», но вместо прежних остроумных рассказов, веселых разговоров он или мрачно молчал, или садился за фортепьяно и пел разные романсы, которые прерывал часто припевом, притом совершенно неожиданным:

Брожу ли я,
Пишу ли я,
Все Юлия да Юлия!
Веселья чашу братскую
С друзьями разопью ли я,
И громко песню хватскую
С гитарой пропою ли я…
Все Юлия, все Юлия…
Невольно повторишь…
Ну, вот, поди ж! —

и опять продолжал начатый романс, как будто этот припев был необходим для всех романсов, распеваемых им в то время, хотя эта музыкальная шутка была написана им для гитары и фортепьяно несколько лет назад. Безотчетная тоска, которая, по рассказам близко знавших его людей, никогда прежде его не посещала, часто стала его мучить, прерываясь иногда порывами самой неожиданной и бурной веселости.

С середины лета болезнь совершенно овладела Федотовым. В продолжение нескольких дней он бродил по Петербургу и окрестностям, заходил в магазины, покупал разные драгоценные вещи для какой-то воображаемой им свадьбы, намекая на ожидавшее его величайшее счастье, и роздал все деньги, полученные незадолго перед тем за одну из копий, а также и те, которые были предназначены для помощи родным.

Друзья поспешили принять меры и донесли начальству Академии о развившейся болезни художника; после доклада государю, который приказал приложить все старания для излечения Федотова и определил на этот предмет пятьсот рублей, он был помещен в лечебницу для душевнобольных доктора Лейдесдорфа, на Песках.

Вероятно, этой лечебнице Федотов вместо поправления был обязан только усилением ужасной болезни. По крайней мере, мы имеем свидетельство таких вполне правдивых лиц, как художники Бейдеман и Жемчужников, которые, приехавши раз навестить Федотова, были поражены как помещением, в котором он находился, так и состоянием самого больного.

В прекрасном, чрезвычайно выразительном рисунке Бейдеман выразил то впечатление, которое произвела на него сцена свидания с Федотовым, и показал этот рисунок своему профессору, Маркову, который в свою очередь не преминул донести кому следует об ужасном положении больного.

Вследствие этого последний был переведен в больницу Всех Скорбящих на Петергофской дороге, где пять месяцев боролся с ужаснейшими страданиями.

Его сильный организм долго противился влиянию болезни, но могучая фантазия оказалась в этом случае для него гибельной: во все время страданий мозг его работал с удвоенной силой и не давал ему ни минуты спокойствия, ни минуты благодетельного сна. Несмотря на такие страдания, память его настолько сохранилась, что он узнавал посещавших его друзей, расспрашивал об отсутствующих, чертил рисунки на стенах своей комнаты. Порою на него находило бешенство, и тогда он видел перед собой чудовищные сцены и образы; порою он воображал себя богачом, развивал перед собравшимися друзьями грандиозный проект превращения Васильевского острова в Афины, столицу искусства, с дворцами, садами, статуями и пантеонами…