Берта Порозовская - Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность

• Название: Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность
• Автор: Берта Порозовская
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Сервет, обложенный со всех сторон дровами, с венком из соломы на голове, погиб настоящим мучеником за свои убеждения. Протестанты, очевидно, не хотели уступить католикам в искусстве подавлять ереси.

Сожжение Сервета (Рисунок из книги Г. Тиссандье “Мученики науки”)

Казнь Сервета, как мы уже сказали, легла неизгладимым позорным пятном на деятельность реформатора. Сервет был иностранец, он не проповедовал в Женеве, его книга даже не была напечатана в Женеве. Кальвин мог, по крайней мере, предоставить печальное право наказать еретика осудившим его католикам. Но, тем не менее, несправедливо было бы свалить на него одного всю вину этого осуждения. Кальвин выступил в духе своего времени. И швейцарские кантоны, и Фарель, и Бусер – все они требовали казни Сервета. Даже кроткий Меланхтон и тот безусловно оправдывает поведение Кальвина, освободившего церковь от этого “богохульника”. Костер, на котором погиб Сервет, не был делом одного только реформатора: он был сложен фанатизмом и жестокостью всего XVI столетия.

Глава X. Кальвин дома и на кафедре

Внутренняя жизнь Кальвина. – Семейные испытания; смерть Иделетты. – Трудолюбие его: лекции, проповеди и литературные произведения. – Корреспонденция Кальвина

Падение партии либертинов окончательно упрочило торжество нового порядка вещей, торжество новой Женевы, Женевы Кальвина и эмигрантов, над старой Женевой. С тех пор население города, наполовину уже состоявшее из новых элементов, окончательно подчиняется воле реформатора. Женева сознательно принимает на себя роль, предназначенную ей последним, – она становится центром реформационного движения, столицей протестантского мира.

Но прежде чем перейти к этому последнему, также девятилетнему периоду деятельности Кальвина, мы должны сказать несколько слов о его внутренней жизни, взглянуть на ту арену, на которой совершалась эта продолжительная, мелкая по своим проявлениям, но грандиозная по своим последствиям борьба с женевскими патриотами. Отчасти в особенностях этой борьбы кроются причины той мелочной мстительности и жестокости, которые не могут быть объяснимы даже его принципиальной нетерпимостью и беспощадными теориями.

В самом деле, этот могучий диктатор, к словам которого благоговейно прислушивалась вся протестантская Европа, в самой Женеве, несмотря на свое громадное влияние, должен был чувствовать себя как бы в осадном положении.

Вот он читает перед многочисленной аудиторией свои знаменитые лекции по теологии. Вокруг его кафедры с напряженным вниманием теснятся многочисленные слушатели. Многие из них – иностранцы, приехавшие издалека почерпнуть учение из самого его источника; это – уже известные проповедники, явившиеся укрепить свой дух в беседах с реформатором; это – будущие миссионеры, будущие мученики. Вдруг с улицы раздается громкий крик, смех, свистки: либертины устраивают реформатору демонстрацию. Тихий, прерывающийся голос ученого смолкает, и вслед за тем Кальвин разражается гневной обличительной речью. Подобные сцены повторялись очень часто, все сильнее раздражая этого и без того раздражительного, болезненного человека. Либертины, как мы уже говорили, не были опасными противниками. Но эти непрерывные мелкие враждебные демонстрации, этот партизанский характер борьбы сообщали ей более непримиримый характер, чем более крупные массовые сопротивления. Редкий день в жизни реформатора проходил спокойно. Когда он идет по улице, его из-за угла встречают свистками. Собака бросается ему под ноги. Хозяин с притворною заботливостью кричит: “Кальвин!”, и собака ворчливо отходит, потому что это ее кличка. Реформатор идет дальше, и его откуда-то окликают, но при этом его имя произносится так, что слышится “Каин”. На мосту, по которому ему приходится проходить, несколько повес, притворившись рассеянными, чуть не опрокидывают его. По вечерам, когда он весь поглощен своей работой, под окном его какой-нибудь напившийся либертин вдруг начинает распевать неприличную песенку. Его проповеди прерываются насмешливыми замечаниями, гримасами. Эти люди, веселые, легкомысленные, ненавидящие сурового проповедника, идут в тюрьму, платят штрафы, должны совершать публичные покаяния, но вслед за тем они снова принимаются за прежнее, не давая своему противнику ни минуты покоя.

Девять лет, как мы видели, продолжалась эта борьба. В продолжение девяти лет реформатор переживал состояние человека, находящегося накануне изгнания. Стоило ему только утратить большинство в совете, и – казалось – все воздвигнутое им здание рухнет. Эти постоянные мучительные ощущения выводили его из себя, вызывали у него приливы ярости, под влиянием которых он мог во время проповеди потребовать казни 700 женевских юношей, заставляли его настаивать на наказании своих личных обидчиков, придавали его печатной полемике страстный, крайне невоздержный тон. Подчас даже на этого сильного человека, не останавливавшегося ни перед какими опасностями, находили минуты полного изнеможения. “Лучше было бы для меня, – писал он в 1555 году, – быть сожженным папистами, чем беспрестанно подвергаться этой пытке. Только одно удерживает меня на этой суровой службе: надежда, что смерть скоро принесет мне избавление”. Кальвин – и этого никогда не следует забывать для верного понимания его личности – совершенно искренно видел в своих тиранических замашках лишь усердие в служении Богу. Быть снисходительным к несогласным с ним мнениям он считает себя не вправе. “Ведь и собака лает, когда нападают на моего божественного господина” – вот один из его обычных аргументов в оправдание своей нетерпимости.

Семейная жизнь Кальвина также подвергалась частым испытаниям. Иделетта родила ему троих детей, но все умирали скоро после рождения. Кальвин покорно принимал эти удары. “Бог дал, Бог взял, – писал он друзьям. – Пускай мои враги видят в этом наказание Божье; разве у меня нет тысяч детей в христианском мире?” Ко всему этому присоединилась еще долгая, изнурительная болезнь Иделетты, закончившаяся ее смертью в апреле 1549 года. Письма Кальвина обнаруживают в этом сухом, скупом на излияния человеке глубокую нежность к его умершей подруге. “Я потерял, – пишет он Вире, – кроткую спутницу моей жизни, ту, которая никогда не покинула бы меня, ни в изгнании, ни в нищете, ни даже в смерти. В течение всей своей жизни она была для меня драгоценной опорой... она никогда не думала о себе, не доставляла мне никаких хлопот. Я стараюсь по возможности сдерживать свою скорбь. Друзья помогают мне, но мы плохо успеваем. Ты знаешь нежность моего сердца, чтобы не сказать его слабость. Я сломился бы, если бы не делал над собой усилий”.

И, действительно, Кальвин мужественно боролся со всеми постигавшими его ударами. Кто увидал бы его на другой день после похорон на кафедре, в совете, ни в чем не изменившим порядку своего рабочего дня, тот мог бы подумать, что у него совершенно нет сердца. Но это обвинение в полнейшем бессердечии, так часто раздающееся из враждебного реформатору лагеря, вряд ли вполне справедливо. При всей своей сухости он не был недоступен для дружбы, и беспредельная преданность его друзей была бы совершенно необъяснима, если бы отношения к ним самого Кальвина были лишены всякой сердечности.

Трудолюбие Кальвина положительно кажется невероятным. Пробегая длинный список его сочинений, относящихся к самому тревожному периоду его жизни, нельзя не проникнуться глубоким удивлением к этому железному прилежанию, к этой неослабевающей деятельности духа, заключенного в такую хрупкую оболочку. Производительность Кальвина как писателя была бы изумительна даже в том случае, если бы он одновременно не был и дипломатом, и законодателем, и проповедником, и профессором. Мы видели уже, какую преобладающую роль он играл во всех светских и церковных делах Женевы, как наряду с самыми важными вопросами он разрабатывал мельчайшие детали городского управления. Совет ничего не предпринимает без его ведома. Частные лица также беспрестанно обращаются к нему за советами, за разрешением недоразумений. Через неделю он проповедует ежедневно, иногда даже по несколько раз в день. Три раза в неделю он читает лекции по богословию; председательствует на еженедельных собраниях консистории и конгрегации, навещает больных в качестве пастора и заведует делами благотворительности. Дома его уже ждет громадная корреспонденция из всех стран Европы: тут и дружеские послания, и жалобы, и донесения, и богословские консультации – Кальвин отвечает на все немедленно. Наступает ночь и застает его за непрерывной работой. Ему совершенно достаточно трех часов сна. Но и этот короткий отдых не всегда ему дается. Сильнейшие головные боли, лихорадки, различные болезни нередко лишают его сна, не дают ему даже подняться с постели. Но работа от этого не прекращается. Если это свободный от проповеди день, ему приносят книги, и он в кровати пишет или диктует своему секретарю. Иногда его на носилках уносят в церковь, и он прерывающимся от слабости и одышки голосом произносит свои проповеди, которые тут же записываются некоторыми слушателями. Затем, вернувшись домой, он продолжает работу, с нечеловеческой энергией побеждая страдания своего тела. В одном из писем к Фарелю (14 июня 1552 года) мы читаем описание одного из его рабочих дней: “Право, я давно уже не запомню такого тяжелого дня. Вместе с этим письмом посланец должен унести начало моего труда: 20 страниц корректуры, мои лекции, проповедь, четыре послания, примирение враждующих сторон, десять человек, ожидающих моих советов! Надеюсь, ты простишь мне, если я буду краток”.