Николай Суханов - Записки о революции

• Название: Записки о революции
• Автор: Николай Суханов
• Жанр: История

Несмотря на субъективность, обусловленную политическими взглядами автора, стоявшего на меньшевистских позициях, «Записки о революции» Н.Н.Суханова давно признаны ценным источником по истории революционного движения в Петрограде в 1917 году.

Мемуары помимо описания масштабных событий содержат малоизвестные факты о закулисных сторонах деятельности мелкобуржуазных партий, остроумные характеристики политических деятелей, любопытные наблюдения о быте, нравах психологии людей того времени.

Издание рассчитано на всех, кто интересуется историей России.

---

От имени нашей группы, меньшевиков-интернационалистов, в этом заседании ЦИК выступал Лапинский, известный деятель ППС и неразлучный спутник Мартова. Он также огласил резолюцию, но я совершенно не помню, кем, где и когда она составлялась. Во всяком случае, я, по-видимому, не принимал в этом никакого участия. Иначе бы я помнил то неизбежное столкновение с Мартовым, которое я испытал бы при ее обсуждении. Резолюция была совершенно неудовлетворительна. Предпосылки были правильны, но выводы дряблы и двусмысленны. Резолюция требует, то есть не требует, а «полагает, что при создавшихся условиях только власть, непосредственно опирающаяся на революционные демократические классы и их органы и ответственная перед ними, способна завоевать себе доверие широких народных масс» и т. д.; правительственная же коалиция «совершенно дискредитировала себя перед народом в роли посредника между революцией и контрреволюцией» (?!), и резолюция «отвергает возможность участия в министерстве представителей партии кадетов, этих истинных политических вдохновителей и руководителей корниловского мятежа»…

Вся эта вреднейшая и возмутительная размазня решительно никуда не годилась. Да, в сущности, она и не соответствовала речам Мартова в этот период. К сожалению, я лично запустил дела нашей фракции и не могу объяснить происхождение этого печального документа. Но все же полагаю, что он явился продуктом не столько поправения, сколько разложения нашей группы, действующей в ЦИК, – в полном соответствии с разложением всего верховного советского органа, взятого в целом.

Его заседание 31 августа, как и предыдущие, кончилось ничем. Даже никакая резолюция принята не была. Часов около восьми вечера немногочисленные депутаты, выслушав речи оппозиции, мирно разошлись кто куда… Во-первых, говорили, что большой зал Смольного нужен для заседаний Петербургского Совета, который уже начал собираться. Во-вторых, кроме этой важной причины была другая: лидеры были заняты в своих партийных центральных комитетах, решая там окончательно вопрос о власти.

К ночи они его решили. Часов в 11 в тот же день по поручению эсеровского ЦК в Зимний дворец прискакали Гоц и Зензинов и заявили Керенскому, что эсеры не войдут в правительство, если туда будут приглашены кадеты… Что касается меньшевиков, то они, быть может, были более смелы и логичны, а может быть, их доблестный лидер затащил их направо несколько дальше; насчет кадетов они были не столь категоричны, но все же более или менее тащились за эсерами, поддерживая их. При этом они усиленно кивали на будущее демократическое совещание, которое-де все рассудит.

Но как же сам премьер Керенский? Разве эсеры мыслили министерство без него? Или они решили поставить этого своего члена в твердые рамки, лишая его полномочий образовать любое министерство?.. О нет, так далеко, конечно, не шли эсеры. Они заявили только то, что заявили: что сами они (то есть их лидеры) не войдут в правительство, если там будут кадеты. А для Керенского была сделана специальная оговорка: ЦК не запрещает отдельным членам партии за свой страх и риск входить в правительство. Если же Керенский пригласит кадетов, то он будет считаться действующим не от имени партии и не может требовать ее поддержки.

Для министра-президента это был во всяком случае некоторый сюрприз. Ведь новый коалиционный кабинет был уже готов и даже прорекламирован. Там были и эсеры и кадеты… Керенский стал тянуть и упираться. Во-первых, он слишком связан с Кишкиным, который «даже голосовал за эсеровскую резолюцию о корниловщине». А во-вторых, если так, то он вообще ни за что не ручается и ставит вопрос о своем дальнейшем пребывании у власти… Пререкания пока что не привели ни к чему. Только что составленный кабинет пришлось отменить, чтобы назавтра приступить к делу снова.

Впрочем, Керенский и назначенная им администрация среди этих важнейших дел по жонглированию портфелями отнюдь не забывали и органической работы на благо отечества. К вечеру в Смольном я узнал, что генерал-губернатор Пальчинский приказал закрыть две столичных газеты. Одна из них была «Рабочий», а другая «Новая жизнь». Первая была центральным органом крупнейшей пролетарской партии. Вторая была беспартийным независимым органом, проводившим последовательную политику интернационализма и классовой борьбы пролетариата. Их прикрыли в момент обороны революции от нападающих царских генералов и биржевиков, в момент сплочения и солидарности всей советской демократии.

Никакого формального повода, никакой видимой причины не было для прикрытия газет. Это был просто реванш за «Новое время». Это была такая звонкая и наглая пощечина, которая заставила ахнуть далекие от пролетариата и совершенно незаинтересованные слои. Пощечина, во-первых, всему российскому рабочему классу, ставшему, как один человек, на защиту революции и самого Керенского. Пощечина, во-вторых, всей свободной, независимой печати, ополчившейся прямо и честно против корниловщины, официальной и закулисной, прямой и косвенной… На другой день даже «Известия» назвали этот правительственный акт, черным по белому, гнусной провокацией. При этом вскоре выяснилось, что г. Пальчинский был скорее исполнителем предначертаний, данных министром-президентом. Очень хорошо!

Я узнал эту новость в Смольном, во время вечернего заседания Петербургского Совета, куда явились встревоженные Авилов и Гржебин. Надо было что-нибудь предпринять. Но было поздно, и выпуск завтрашнего номера был сомнителен. Практического значения приказу «верховной власти» мы, конечно, не придавали. Но надо было решить, как действовать с формальной стороны. Большевистский «Рабочий» поступил очень просто. Он игнорировал приказ и выпустил очередной номер, захватив на всякий случай небольшой вооруженный отряд для охраны своей типографии. Не такие были сейчас условия, чтобы гг. Пальчинский и Керенский, бывшие официальной властью, могли фактически применять полицейскую силу против рабочих…

У нас же в «Новой жизни» возникли разногласия: действовать ли в явно революционном порядке или соблюдать какой-то минимум «лояльности». Дело в том, что из редакции в этот момент были в Петербурге только Авилов и я. Горький же, наиболее ответственное лицо, находился в Крыму, и снестись с ним тут же было нельзя. Это обстоятельство останавливало нас. И кроме того, типография «Нового времени» чинила всяческие препятствия к выпуску закрытой газеты. Словом, в тот же вечер мы мобилизоваться не успели, и на следующий день наша газета не появилась.

На следующий день, 1 сентября, я с утра отправился в Смольный – главным образом по делам «Новой жизни». На лестнице встретил Карахана, который приветствовал меня: «А, один из лучших представителей мелкобуржуазной демократии!» Я вытаращил глаза, но Карахан, смеясь, проследовал дальше. То же самое произошло при встрече еще и еще с кем-то… Наверху дело разъяснилось: мне сунули в руки номер «Рабочего» с большим, посвященным мне фельетоном Ленина, где в первых строках он рекомендует меня в качестве одного из лучших представителей мелкобуржуазной демократии. Мои новожизненские статьи дали Ленину в его подполье повод для высоких теоретических построений. Фельетон, озаглавленный (по моему адресу) «Корень зла», тогда не показался мне особенно интересным. Но сейчас, напротив, он кажется мне в высокой степени поучительным, и, может быть, впоследствии я еще вернусь к этим рассуждениям великого революционера.

Помню, тут же меня подхватил под руку вечно колеблющийся, ветреный и легковесный меньшевик Элиава, член Военно-революционного комитета; он потащил меня в конец коридора, в крайнюю комнату налево, напротив кабинета президиума. Там происходило какое-то немноголюдное, беспорядочное заседание. Оказалось, что это особая комиссия при Военно-революционном комитете – наш доморощенный «комитет всеобщей безопасности», выполняющий полицейские функции. Почему-то на меня набросились с вопросами, кого именно сейчас еще следует арестовать, кто представляет собой, по моему мнению, опасность в качестве продолжателей и пособников Корнилова? Дело шло, главным образом, о штатских людях, о лидерах буржуазии…

Но ведь нового заговора-то сейчас не было. Индивидуальные аресты сейчас были ни к чему. Поля для деятельности комитета всеобщей безопасности теперь, собственно, также не было. Оно могло бы открыться при иной политической конъюнктуре, при иных целях демократии, при ликвидации Керенского и создании революционной власти. Это не ставил сейчас на очередь ни Смольный в его целом, ни поднявшийся, руководимый большевиками, столичный пролетариат… В ответ на обращенные ко мне вопросы я только отмахивался и смеялся.

В малой зале, где обыкновенно заседало бюро, я увидел министра внутренних дел Авксентьева и хотел расспросить его насчет «Новой жизни». Около него стояла группа людей и допрашивала его о делах в Зимнем.