Николай Суханов - Записки о революции

• Название: Записки о революции
• Автор: Николай Суханов
• Жанр: История

Несмотря на субъективность, обусловленную политическими взглядами автора, стоявшего на меньшевистских позициях, «Записки о революции» Н.Н.Суханова давно признаны ценным источником по истории революционного движения в Петрограде в 1917 году.

Мемуары помимо описания масштабных событий содержат малоизвестные факты о закулисных сторонах деятельности мелкобуржуазных партий, остроумные характеристики политических деятелей, любопытные наблюдения о быте, нравах психологии людей того времени.

Издание рассчитано на всех, кто интересуется историей России.

---

Впрочем, здесь надо соблюдать перспективу, последовательность, градацию. В самые дни корниловщины, как мы знаем, ведь был восстановлен единый демократический фронт. Пока мятеж не был ликвидирован, движение направлялось, главным образом, против корниловских («безответственных») групп; по отношению к центральному советскому органу, дискредитированному и разложившемуся, всегда демонстрировалась полная солидарность, а иногда выражались чувства лояльности и по адресу «законной власти»…

Толчок справа налево дал себя знать, главным образом, на другой день после корниловщины. Вскрылась роль Зимнего; «социал-предатели» из Смольного не замедлили разорвать рабоче-крестьянскую, советскую коалицию с буржуазией. И тут, «на другой день», обнаружилась вся непроходимая пропасть между двумя крыльями Совета, не говоря уже о сферах Зимнего.

Я упоминал, что уже по одним сотням резолюций и телеграмм со всех концов России можно судить, как реагировали на корниловщину столица и провинция. Но в «Известиях» печаталась только небольшая часть такого рода документов. Документы же далеко не обязательно появлялись на свет в результате советских постановлений и бесчисленных народных собраний на заводах, в казармах и на площадях… Уже одни столбцы «Известий» в дни после корниловщины говорят о том, что подлинная демократия вооружилась до зубов и готова к бою: сейчас против корниловцев, завтра – против их пособников и попустителей. Рабоче-крестьянские массы спешно мобилизовались, становясь под знамена большевиков.

Но не только в этой мобилизации проявились результаты корниловского похода. Огромный сдвиг влево произошел по всей линии и выразился в самых разнообразных формах. Нам надо остановиться на нескольких фактах, способных иллюстрировать послекорниловские дни.

Еще в разгар корниловщины, 30 августа, как только весть о покушении буржуазии распространилась по стране, события нашли себе отклик среди балтийских матросов и воинских частей, расположенных в Финляндии. Этот отклик был очень резким и вылился в безобразные формы.

Началось в Выборге с избиения генералов и офицеров рассвирепевшими и впавшими в панику матросско-солдатскими толпами. Офицеров, избивая, бросали с моста в воду и добивали в воде. Убито было в Выборге человек 15. Затем самосуд распространился и на другие города, Гельсингфорс, Або, а также и на некоторые суда, стоявшие в Финляндии…

Немедленно в дело вступились власти: Керенский издал громоподобный приказ, ЦИК выпустил негодующее воззвание, но главным образом воздействие оказали местные армейские организации. Самосуды были локализированы в Финляндии и быстро прекращены. Всего, насколько я могу учесть по газетным сведениям, заплатили жизнью за корниловщину не больше 25 офицеров. Но все офицерство в это время продолжало жить как на действующем вулкане. И продолжалось такое положение – по крайней мере в Финляндии – недели две.

ЦИК разослал эмиссаров для увещевания. Теперь «звездная палата» уже не стремилась посылать своих доверенных лиц: они уже давно были дискредитированы и совершенно бесполезны. Теперь «звездная палата» стремилась привлечь для этой службы именно оппозиционные, новые элементы, а особенно большевиков. Но большевики не проявляли к тому никакой охоты. И вообще дело сильно осложнялось тем, что местные армейские организации, где большевики играли огромную роль, не то что попустительствовали, а без достаточного натиска боролись с разыгравшейся стихией…

Эмиссары «звездной палаты» состояли, главным образом, из левых небольшевистских элементов. В частности, в Гельсингфорс был командирован Н. Д. Соколов, который, как мы знаем, уже был раз избит солдатской толпой при выполнении подобной же миссии.

В заседание ЦИК 9 сентября (происходившее за немноголюдством в зале бюро) явились два новых министра – военный и морской: Верховский и Вердеревский. О выступлении первого речь впереди. Второй же пришел апеллировать к Совету специально о взаимоотношениях между флотской массой и офицерами.

Положение было не ново. Ныне Зимний дворец еще меньше, чем некогда Мариинский, мог разрешить проблему «доверия» солдат к командному составу. По-прежнему тут мог помочь только Совет, к которому прибег Вердеревский, как некогда прибегал Гучков. Благодаря Совету и его армейским органам отношения верхов и низов в армии за последние месяцы имели как-никак такие формы, какие допускали сотрудничество на поле битвы. Корниловщина вновь сорвала достигнутый статус. Если и можно было надеяться на его восстановление, то исключительно усилиями Совета.

Однако дело в том, что удельный вес Совета был теперь совсем не тот. Неограниченная власть тех групп, которые были готовы беззаветно служить интересам буржуазии и ее «отечества», была промотана почти без остатка. Теперь решающей силой и монополистами влияния среди масс были большевики. Теперь приходилось апеллировать к ним. Но это было рискованным предприятием: ведь большевиками были по-прежнему наполнены тюрьмы. На апелляцию прямо к большевикам не рискнули бы даже самые «либеральные» представители Зимнего.

Но не только не рискнули бы; дело в том, что ни одной голове Зимнего и недоступна была та простая мысль, что большевики – это не кучка злоумышленных слуг Вильгельма, а источник движения необъятных народных масс и решающая сила в революции… Большевики были еще бессильны в верховном советском органе, в ЦИК, который был создан на июньском съезде. Это обстоятельство создавало иллюзию даже у мудрых смольных «мамелюков», что существует «вся демократия», во-первых, и большевики – во-вторых.

Но это была совсем дешевая иллюзия. ЦИК, подобно Временному правительству, уже почти висел в воздухе и располагал силой только в едином фронте с большевиками. Как только по миновании опасности большинство ЦИК разорвало этот фронт для привычных объятий с цензовиками, так в тот же час он вернулся к своему обычному состоянию: он стал не более как полуразложившимся собранием неразумных мещан и бесплодных политиков, копошащихся an und fur sich…[152]

Впрочем, даже большинство ЦИК уже было теперь не то: корниловщина многих научила многому. Военно-революционный комитет был хорошей школой и создал такой «прецедент», который сильно расшатал основы и нарушил традиции. Это мы воочию увидим дальше. Но, во всяком случае, советские лидеры, проводя свою прежнюю линию, спотыкались не столько на непослушании своего большинства, сколько на бессилии всего верховного советского органа в целом: реальная сила уплыла к большевикам. И вот при таких условиях что получалось из попыток Зимнего снова и снова в трудном положении апеллировать к Смольному.

Адмирал Вердеревский, достаточно умный, тактичный и испытанный в демократизме человек, произнес искреннюю и даже трогательную жалобу на невыносимое для него положение дел. Он отметил возвращение к мартовской эпохе войны между солдатами и офицерами. Казалось, она изжита. Но министр признает, что ныне корниловщина вновь подвела под нее прочный фундамент. Министр, однако, настаивал на полной лояльности командного состава. Со своей стороны он торжественно обещал не допускать никаких покушений на матросские организации. Но требовал от ЦИК помощи в деле установления «таких отношений во флоте, без которых жить нельзя». «Скажите ваше властное слово, – говорил министр, – помогите и против безответственной, лишенной всякого идейного содержания агитации, направленной на углубление недоверия к офицерскому составу. Только опираясь на демократию, я могу вести свою работу во флоте. Только в тесном единении с ней я буду работать, и, когда не увижу доверия, я покину флот».

Эти речи держал, несомненно, лучший представитель Зимнего, вызывая шумные аплодисменты советского большинства. И он искал «властного» слова «звездной палаты», кивая на «безответственных» большевиков. Тут явно не было надлежащего понимания дела, и лучший из министров не замедлил получить урок…

После долгих прений, не приведших ни к чему, кроме посылки делегаций, стали формировать делегацию в Гельсингфорс. И правые настаивали, чтобы в нее вошли не только большевики вообще, но вошел, в частности, Троцкий, который был тут же, в заседании.

Троцкого освободили из тюрьмы 4 сентября так же внезапно и беспричинно, как и арестовали 23 июля. Юстиция Керенского не постыдилась предъявить Троцкому в качестве обвинительного материала известный нам документ провокатора Ермоленко, послуживший основанием и для обвинения Ленина в государственной измене, и для грязной клеветы против всех большевиков. Газеты сообщали одновременно об освобождении Троцкого и Пуришкевича, арестованного в корниловские дни. Но Пуришкевич вышел из тюрьмы чистый как голубь, а Троцкого присоединили к «делу Дрейфуса» и взяли с него залог в три тысячи рублей… Троцкий немедленно вернулся на свой пост – уже в качестве члена единой с Лениным партии: мы знаем, что полулегальный июльский съезд большевиков вотировал объединение с бывшими «междурайонцами»… И вот Троцкому-то и пришлось дать маленький урок политики лучшему министру «директории». Троцкий решительно отклонил свою кандидатуру в состав делегации и мотивировал это так.