Валерий Брюсов - Полное собрание стихотворений

• Название: Полное собрание стихотворений
• Автор: Валерий Брюсов
• Жанр: Поэзия

«… Когда сейчас, с расстояния времени, смотришь на сделанное Валерием Брюсовым в литературе, во-первых, поражает быстрота, с какою совершенствовалась его душа, а значит, и творчество; во-вторых, вызывает почтительную робость объем написанного им, многообразие его интересов: от десятков книг стихов и переводов с разных языков до нескольких книг прозы и теоретических статей, романа „Огненный ангел“, мелких рецензий в нескольких редактируемых им на протяжении жизни журналах; в-третьих, удивляет этот, подмеченный В. Ходасевичем, сплав жизни и литературы, когда самые изощренные психологические переживания поэта оказываются лишь отражением реально существовавших взаимоотношений мужчины с женщиной или, наоборот, на эти взаимоотношения переносятся как самые светлые, так и самые темные озарения поэта, что приводит к результатам трагическим, вплоть до самоубийства – хоть в перетекании литературы в жизнь и жизни в литературу есть глубочайшая правда... »

(Латышев М. Из статьи «Пути и перепутья Валерия Брюсова»)

---

12 октября 1922

* * *

Странствующий рыцарь, Дон Кихот!
Чуден был, был вдумчив твой приход.
Двадцать пять столетий ждали мы;
Вдруг пробил Сервантес толщу тьмы.
С толстым Санчо Панса на осле,
Тощий, ты поехал по земле
Из родной Ламанчи вдаль и вдаль.
Ты поныне едешь, и едва ль
Ехать перестанешь где-нибудь.
Странствующий рыцарь, здесь побудь!

<1922>

* * *

Быть может, у египетских жрецов
Учился ты; кой-что познал, быть может,
Из тайн халдейских; споры в синагогах
Ты слушал; в строки Библии вникал
И много думал о вопросах вечных.
Твой ум был остр, но тесен кругозор
И замкнут гранью тесной Палестины.
Тир и Сидон, с их роскошью увядшей,
Тебе казались образцом богатств,
Лишь по бродячим греческим купцам
Ты знал Элладу, глух к стихам Гомера,
К виденьям Фидия, к мечтам Платона;
Рим – по солдатам, что привел Пилат,
Да по монетам, где представлен «Кесарь».
Шел грозный век, империя творилась,
В горниле римском плавились культуры,
А ты в глуши своих родных пустынь,
Сын плотника, в затишьи Назарета,
Мечтал восстать учителем земли...

Земли?.. быть может... может быть, и нет.
Как разгадать мечты твои в пустыне,
Где Дьяволом ты искушаем был!
Ты вышел как соперник Иоанна,
Чтоб скромно поучать родной народ.
Но рыбаки со скал Генисаретских, —
Простой и грубый, неученый люд, —
Твоим словам восторженно дивились
И ужасались мудрости твоей.
Ты их учил – и представал пророком;
Ты исцелял – казался чудотворцем,
И вот, успехом легким опьянен, —
Сначала тайно, после все открытей,
Ты дерзко объявлял себя Мессией,
И рыбаки поверили тебе...
Свою мечту запечатлел ты смертью,
Как тысячи пророков, и пошла
Молва глухая о тебе по свету...
И все бы кончилось глухой молвой.

<1922>

* * *

Люблю в закатном замираньи
Луча, над блестками зыбей,
На миг немое трепетанье
Пугливых, сизых голубей;

Они в предчувствии утраты
Дня, осенявшего их дрожь,
Скользят, – и вот уже трикраты
Я прошептал: «Снов не тревожь!»

Те сны! как паутинной нитью
Они над памятью давно,
Кружась, легли, и по наитью
Я сам вертел веретено.

Вот черный волос, вот багряный,
Зеленый, синий... света сны!
В клубке дыханья нитей пряны,
И ими полночи пьяны.

Но здесь, у плахи солнца! в силах
Еще я крикнуть вслух: убей!
Чтоб глубь дрожанья отразила
Пугливых сизых голубей.

17 января 1923

Ультиматум весны

Каждогодно все так же, из миллионолетия в новые,
В срочный день объявляет весна ультиматум,
Под широтами дальними на время основывая
Царство, где оборона отдана ароматам.

И поэты все так же, новаторы и старые,
Клянутся, что не могут «устоять при встрече»,
И церемониймейстер, с мебели бархат снега спарывая,
Расстилает парчу зелени вдоль поречий.

Каждое эхо, напролет не сутки ли,
Слушает клятвы возобновленных влюбленных,
Даже, глядя на город, в каменной сутолоке
Око синего неба становится ослепленным.

В этот век – черед мой; по жребию назначенный,
Должен я отмечать маятник мая,
{Повторять} в строфах, где переиначены,
Может быть, славословья Атлантиды и Майи.

Служить не стыдясь Весне, ее величеству,
Слагаю вновь, мимоходом, в миллионолетиях – году,
С травами, зеленью, небом, со всем, что приличествует
Придворному поэту, – очередную оду.

28 марта 1923

Республика последних снов

Республика последних снов на грани,
Где шелест нив и шум лесной к пустыне
Приносят гул надбрежных обмираний!

Предельные, где скат песков, святыни!
Убогий храм, прямь пальмовой колонны,
И нить бойниц, в простом, но тесном тыне.

Там, на крыльце, твой светлый лик, наклонный
К окну, где свет от светочей Кибелы;
Чу! хоры жриц – мне омен благосклонный!

Там, сзади, край, где, в битвах огрубелы,
Ввысь вызов мечут журавлям пигмеи,
Где склоны гор костями странных – белы;

Там тяжек путь, пустых ночей немее,
Самумов зов, за сушью сдвиг миража, —
А здесь, а здесь! твой взор, – черты камеи!

Был долог срок – искать возврат. Пора же
В тень памяти швырнуть Край Носорогов.
Слышней наш топот; копья взносит стража.

Миг, разве миг? Я, пыльный, на порогах,
Мечта, стой здесь! Мечта, в день не гляди ты!
Что, кроме влажных губ к губам! С отрогов

Последних снов диск ранней Афродиты.

11 июня 1923

* * *

Развертывается скатерть, как в рассказе о Савле,
Десятилетия и страны последних эпох;
Что ни год, он сраженьем промочен, прославлен,
Что ни дюйм, след оставил солдатский сапог.

Война на Филиппинах; война в Трансваале;
Русско-японская драма; гром на сцене Балкан;
Наконец, в грозном хоре, – был трагичней едва ли,
Всеевропейский, всемирный кровавый канкан!

Но всхлип народов напрасен: «поторговать бы мирно!»
Вот Деникин, вот Врангель, вот Колчак, вот поляк;
Вот и треск турецких пулеметов под Смирной,
А за турком, таясь, снял француз шапокляк.

Жизнь, косясь в лихорадке, множит подсчеты
Броненосцев, бипланов, мортир, субмарин...
Человечество – Фауст! иль в музеях еще ты
Не развесил вдосталь батальных картин?

Так было, так есть... неужели так будет?
«Марш!» и «пли!» – как молитва! Первенствуй, капитал!
Навсегда ль гулы армий – музыка будней?
Красный сок не довольно ль поля пропитал?

Пацифисты лепечут, в сюртуках и во фраках;
Их умильные речи – с клюквой сладкий сироп...
Но за рынками гонка – покрепче арака.
Хмельны взоры Америк, пьяны лапы Европ!

<1923>

Шарманка

Не запела, застонала,
Заскрипела то, что знала,
И забыла, – быль иль сон?
Песня – вздохи, пляска – стон.
Скорбный вопль за блеском бальным,
Вальс в напеве погребальном...
Вздрогнет, охнув, ржавый вал,
Кашель старческий обронит, —
И мазуркой вновь хоронит,
Плачем правит карнавал.

Наших бабушек приманка,
Как ты, шамкая, шарманка,
До трамваев дожила?
Краска с ящика сошла,
Доски гнилы, слева, справа;
Лишь на створке – немец бравый,
В шляпе длинное перо.
Петь ты хочешь дряхлым хрипом,
Но, под полинялым трипом,
Ох, скрипит, болит нутро!

Звуки, словно в стужу, дрогнут.
А старик, над старой согнут,
Вертит, вертит рукоять...
Эй, бедняк! чего стоять!
Все – кто в кино, кто на даче...
Или ты не ждешь подачи,
Нищий мейстер? – что пятак!
Только б стоном удлиненным
Жить в былом, в похороненном:
Плакать можно ведь и так!

1923

Германии 1923

Кошмар! Кошмар опять! Один из многих,
Историей являемых в бреду:
Сонм пауков, огромных, восьминогих,
Сосущих кровь близ мертвых клумб в саду.

Германия! Да, ты в былом повинна
За страшное, но – страшен твой расчет!
Раздавлена низринутой лавиной,
Ты знала казнь, вновь казнь, и казнь еще!
Нет ничего: ни стран – манить под тропик,
Ни стимеров – дробить в морях стекло,
Ни фоккеров – кричать, что век торопит,
Ни шахт, копивших уголь и тепло,
Ни золота, ни хлеба... Да! свидетель
Весь мир, как рок смеялся и казнил:
Твои богатства рвали все, а детям
Нет молока, и в школах нет чернил!

И тщетно те, кто зиждил это
Богатство, те, чей подвиг – труд,
Встают, чтоб мышцами атлета
Открыть блистанье лучших руд:
Им против – свой земляк-предатель,
Им против – звон чужих монет...
На Шпрее зажечься ль новой дате?
Мечтаешь: да! быть может: нет...
От Сен и Тибров до Миссурей
Следит строй мировых владык,
И, веря в помощь, твердо в Руре
Стоит француз, примкнув свой штык.

А те? – Веселятся и пляшут, ведь раны
Их бойни избытой – не им;
И золото, золото, – пряно, багряно, —
Поет им оркестром немым.
Им весело, весело, – золото в башни
Слагать, вить второй Вавилон.
Что день, их восторг удалей, бесшабашней:
Весь мир им достался в полон.
Там черный, там желтый, там парий, там кули:
Всех – в копи, к станкам, на завод!
«Недаром же в Руре штыки мы примкнули!» —
Поют, выводя свой гавот.
«Враг сломлен, мы вместе, теперь мы посмеем»,
«Нам власть над землей с этих пор!»
«Над толпами станем, пропляшем по змеям»,
«А в фасках фашистов – топор!»

Те пляшут, та исходит кровью,
Мир глухо ропщет под пятой...
Но с трона вдруг поводит бровью
Пугливо идол золотой.
На миг в рядах поющих смута,
И мысль, прожженная огнем,
Кричит невольно и кому-то:
«Не надо вспоминать об нем!»
А он, у грани их веселий,
С земли всходя до звездных сфер,
Стоит; и тучи вниз осели,
Чтоб людям вскрыть СССР.

Да, так. Старуха Клио хмурее
Глядит, как точит кровь земля;
Но внове ль ей? все ж от Лемурии
Был путь до Красного Кремля.
И все равно, опять прольются ли
Такие ж токи в тайну тьмы:
Из бурь войны, из революции
Мир стал двойным: они и мы.
Иных нет сил...

<1923>