Аркадий Аверченко - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Аркадий Аверченко
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-29281-3

Аркадий Аверченко – «король смеха», как называли его современники, – обладал удивительной способностью воссоздавать абсурдность жизни российского обывателя, с легкостью изобретая остроумные сюжеты и создавая массу смешных положений, диалогов и импровизаций. Юмор Аверченко способен вызвать улыбку на устах даже самого серьезного читателя.

В книгу вошли рассказы, относящиеся к разным периодам творчества писателя, цикл «О маленьких – для больших», повесть «Экспедиция в Западную Европу сатириконцев…», а также его последнее произведение – роман «Шутка мецената».

---

– Ах, милый Меценат. Жить-то ведь надо. Хорошо вам, когда сделал в чековой книжке закорючку – и сто обедов с шампанским в брюхе. А мы народ трудящийся.

Когда он прятал вынутые из ящика деньги, Мотылек сказал, поглаживая жилетный карман:

– Телохранитель! Ты теперь обязан из этих денег внести четыре рубля за мои часы в ломбарде. Иначе я испорчу твоего протеже. Все ему выболтаю – как ты его Меценату продаешь. Меценат удивился:

– Опять деньги на часы? Да ведь ты у меня вчера взял на выкуп часов?!

– Не донес! Одной бедной старушке дал.

– Не той ли, что скрипит в избушке, а кругом трава?

– Нет, моя старушка городская.

– Как теперь быстро стареют женщины, – печально сказал Кузя сверху. – В двадцать два года – уже старушка.

Мотылек покраснел:

– Молчи там, сорока на крыше!

Вышедший во время этого разговора Новакович вернулся, таща за руку так разрекламированную им «бриллиантовую каплю росы».

Глава III куколка

Это был застенчивый юноша, белокурый, голубоглазый, как херувим, с пухлыми розовыми губами и нежными шелковистыми усиками, чуть-чуть видневшимися над верхней губой. Одет он был скромно, но прилично, в синий, строгого покроя костюм, в лаковые ботинки с серыми гетрами и с серой перчаткой на левой руке.

– Вот он – тот, о котором я говорил. Замечательный поэт! Наша будущая гордость! Байрон в юности. А это вот тот аристократический дом, о котором я вам рассказывал. Немного чопорно, но ребята все аховые. Тот, что на диване, – хозяин дома – Меценат, а этот низший организм у его ног – Мотылек. Он – секретарь журнала «Вершины» и может быть полезен вам своими связями.

– Очень приятно, – робко пролепетал юноша, тряся пухлую Меценатову руку с длинными холеными ногтями. – Я очень, очень рад. Новакович много о вас говорил хорошего. Моя фамилия – Шелковников. Имя мое – Валентин. Отчество – Николаевич…

– Бабушку мою звали Аглая, – в тон ему сказал Кузя, свешивая голову с вершины шкафа. – Мопсика ее звали – Филька. Меня зовут Кузя. Познакомьтесь и со мной тоже и, если можете, – снимите меня со шкафа.

Шелковников с изумлением поглядел наверх и только теперь заметил Кузю, беспомощно болтавшего ногами.

– Простите, – смущенно воскликнул он. – Я вас и не заметил. Очень приятно. Моя фамилия Шелковников. Мое имя…

– И так далее, – сказал Кузя. – Снимете меня или нет?

– Не трогайте его, – схватил Шелковникова за руку Новаконич. – Это я наказал его за грубость нрава. Пусть сидит.

Вошла Анна Матвеевна с приборами на подносе, с двумя бутылками коньяку и скатертью под мышкой.

– Этого еще откуда достали, – ворчливо сказала она, оглядывая новоприбывшего. – Ишь ты, какой чистенький да ладный. И как это вас мамаша сюда отпустила?

Заметив, что гость окончательно смутился, Меценат попытался ободрить его:

– Не обращайте на нее внимания – это моя старая Анна Матвеевна. Она вечно ворчит, но предобрая.

Юноша вежливо поклонился, чуть-чуть прищелкнув каблуком, и почел нужным представиться старухе:

– Очень рад. Моя фамилия Шелковников, мое имя…

– Уху сварили, Кальвия Криспинилловна? – осведомился Мотылек, оттирая плечом нового гостя. – Знаешь, Телохранитель, у нас сегодня пикник в этой комнате. На ковре будем уху есть. Ловко?

– Взять бы хорошую палку… – добродушно проворчала старуха, – да и… А вы чего же, сударь, стоите? Присели бы. А лучше всего, скажу я вам, не путайтесь вы с ними. Они – враги человеческие! А на вас посмотреть – так одно удовольствие. Словно куколка какая.

– Ур-ра! – заревел Новакович. – Устами этой пышной матроны глаголет сама истина. Гениально сказано: «Куколка»! Мы сейчас окрестим вас этим именем. Да здравствует Куколка! Меня зовите Телохранителем, ибо я в наших похождениях охраняю патриция Мецената от физической опасности, а то птичье чучело на шкафу называется Кузя.

– Снимите меня, – попросил Кузя, обрадованный, что вспомнили и о нем.

– Сиди! Там наверху воздух чище. Дыши горным воздухом!

Новокрещеный Куколка, оглушенный всеми этими спорами и криками, не знал, в какую сторону поворачиваться, кого слушать…

Меценат ему показался самым уравновешенным, самым спокойным. Поэтому он деликатно протискался бочком сквозь заполнивших всю комнату Мотылька и Телохранителя, придвинул к Меценату стул и сел, осведомившись с наружно независимым видом:

– Как поживаете?

– Благодарю вас, – вежливо отвечал Меценат, пряча в седеющие усы улыбку полных и красных губ. – Скучаю немножко.

– А вы бы искусством занялись. Поэзией, что ли?

– Хорошо, займусь, – согласился покладистый Меценат. – Завтра же.

– Я еще молодой, но очень люблю поэзию. Это как музыка… Правда?

– Совершеннейшая правда.

– Скажите, это ваша фамилия такая – Меценат?

– Фамилия, фамилия, – подскочил Мотылек, протискиваясь между разговаривающими и фамильярно присаживаясь на оттоманку. – Наш хозяин сам родом из римлян. Происходит из знаменитого угасшего рода. В нем умер Нерон, и слава Богу, что умер. А то бы, согласитесь сами, неприятно было попасть в его сад в виде смоляного факела. А теперь это – какое прекрасное угасание! А? И от всей былой роскоши осталась только Кальвия Криспинилла – Magistra libidinium Neronis.

– Это… латынь? – простодушно спросил Куколка.

– Испанский, но не важно. Скажите, вы не родственник одного очень талантливого поэта – Шелковникова?

– Нет… Не знаю… А что он писал?

– Ну, как же! У него чудные стихи. Одни мы даже заучили наизусть. Как это?..

В степи – избушка, Кругом – трава, В избе – старушка Скрипит едва.

Чудесно! Кованый стих.

– Позвольте, – расцвел как маковый цвет Куколка. – Да ведь это же мои стихи!.. Откуда вы их знаете? Ведь я их даже не печатал!

– Помилуйте! По всему Петербургу в рукописных списках ходят. Неужели это ваши?! Да что вы говорите? Позвольте мне пожать вашу руку!.. Это чудно! Какая простота и какая чисто пушкинская сжатость!.. Кузя, тебе нравится?

– Я в форменном восторге, – сказал сверху Кузя, позевывая. – Кисть большого мастера. Ни одного лишнего слова: «В степи – избушка!» Всего три слова, а передо мной рисуется степь, поросшая ковылем и ароматными травами, далекая, бескрайняя… И маленькой точкой на этой беспредельной равнине маячит покосившаяся серая избушка с нахлобученной на самые двери крышей…

И Кузя замолчал, погрузившись в задумчивость. На самом деле он был так ленив, что ему не хотелось лишний раз повернуть языком. Впрочем, немного потрудился: поднял голову и подмигнул, предоставляя дальнейшее подвижному Мотыльку.

Мотылек сложил свое гуттаперчевое лицо в гармонику и пылко продолжал:

– А это: «Кругом – трава!» Трава, и больше ничего. Стоп. Точка. Но я чувствую аромат этой травы, жужжание тысячи насекомых. Посмотрим дальше… «В избе – старушка». И верно! А где же ей быть? Не скакать же по траве, как козленку. Не такие ее годы. И действительно поэт тут же веско подкрепляет это соображение: «Скрипит едва». Кругом пустыня, одинокая старость – какой это, в сущности, ужас! Что ей остается? Скрипеть!

Меценат опустил голову и закрыл рукой лицо с целью скрыть предательский смех, а Куколка ясным взором восторженно оглядывал всю компанию и поддакивал:

– Да, да!.. Я вижу, вы поняли мой замысел.

– Мотылек! – сказал расставшийся окончательно со своей тоской Меценат. – Ты должен устроить эти стихи в какой-нибудь журнал.

– Обязательно устрою. За такие стихи всякая редакция зубами схватится.

Новакович отвел Куколку в сторону и спросил шепотом:

– Ну, как вам нравится общество, в которое я вас ввел?

– Чудесное общество. Они все такие тонкие, понимающие…

– Еще не то будет. Вы коньяк пьете?

– Да… собственно, не пью…

– Ага! Ну, значит, выпьете. Анна Матвеевна! Надеюсь, икорка у вас на льду стояла?

– Для тебя еще буду на лед ставить!..

– Анна Матвеевна! Не забывайте, что я знал вашего папу.

– Врешь ты все, – проворчала скептическая старуха. – Он уж лет тридцать будет как помер.

– Ну, что ж. А мне уже под пятьдесят. Вы не смотрите, что я такой моложавый. Это я в спирту сохранялся. Боже, как быстро жизнь мчится! Как сейчас помню вашего отца… Веселый был старик! Мы с ним часто рыбу удили…

– Да, неужто ж, верно, знал отца?! – зацепилась на удочку старуха. – Нешто ты тоже зарайский?

– Я-то? Всю жизнь. Еще, помню, у вашего папы коровка была… серенькая такая…

– Бурая.

– Во-во. Серовато-бурая. Хорошее молоко давала. Старик часто меня угощал. «Сережа, говорит, ты мне первый друг. Жалко, говорит, что моя дочка Анюта уже замуж вышла. А то был бы ты мне зятем».

– Скажете тоже! – застыдилась Анна Матвеевна, расстилая на ковре скатерть.

У Новаковича была странная натура: он мог так нахально рассказывать о самых невероятных вещах, способен был так просто и самоуверенно лгать, что одним своим тоном мог поколебать недоверие самого скептического слушателя.