Лев Троцкий - Европа в войне (1914 – 1918 г.г.)

• Название: Европа в войне (1914 – 1918 г.г.)
• Автор: Лев Троцкий
• Жанр: Публицистика

Мировая война 1914–1918 г.г., явившаяся высшим и наиболее сгущенным выражением империалистической экспансии буржуазных государств, столкнула между собою различные политические системы и государственные организмы. Война произвела невиданный перелом в представлениях и быте народных масс. Она бросила рабочие массы в объятия национализма и шовинизма. Она привела к крушению международное рабочее движение, чтобы затем возродить его для борьбы за социалистическую революцию.

Эта исключительная эпоха отразилась в литературной деятельности Л. Д. Троцкого, протекавшей во время войны в разных странах Запада. В настоящий том вошли написанные за этот период статьи, фельетоны, очерки и корреспонденции, посвященные вопросам мировой политики и отображению быта воюющей Европы. Весь этот разнохарактерный материал сгруппирован нами по отдельным странам. Статьи, относящиеся к Франции, в этот том не включены и войдут в отдельный том, который явится дополнением к настоящему.

---

Но зачем меня держат в тюрьме? Что-то, очевидно, готовят? Но что именно? Не отправят ли в один из средиземных портов, чтобы оттуда «нечаянно», «по недоразумению» выбросить меня на корабль, с которого я попаду на русское военное или транспортное судно? Организовать это вовсе не так трудно – под закулисным руководством русского посольства в Париже и его здешней агентуры. Ведь крови-то мы им нашей ежедневной газетой испортили немало. А в Средиземном море есть русские суда. Меня и держат в тюрьме до надлежащего момента.

Вывод: немедленно написать обо всем этом Депре, чтобы поднять надлежащую кампанию в прессе.

Сделано.

Воскресенье 12-е. Освобождение из тюрьмы. Комиссар: Вы останетесь на несколько дней здесь, потом будете высланы. – Куда? – Не знаю. Шпик (через час): Вы уедете сегодня вечером в Кадикс. – Кадикс? Так и есть. Южный порт. Сон в руку.

Меня провожают по коридору «товарищи» по заключению.

«Немец»-воришка: «Вы, наверно, останетесь в Испании. А когда я выйду, я вас поселю у себя в доме, и я скажу, что я ручаюсь за этого человека».

Таким образом, у меня есть в Испании влиятельный покровитель. Жаль только, что он в тюрьме…

Надушенный полицейский комиссар, явившись за мною в тюрьму, первым делом: «Bonjour, monsieur, comment vous portez vous?» (здравствуйте, как поживаете?). – Избыток южного добродушия или издевательство?

– А вы? – спросил я его.

Он (смущенно). Мерси, очень хорошо.

Я. Я также, мерси.

После этого он заговорил менее фамильярным тоном. Одноглазый шпик привез меня из тюрьмы в мой пансион. Там меня, смущенного, встретили, к великому моему изумлению, очень хорошо. Чему приписать их необыкновенное сочувствие? Потом я понял: сюда приходил Депре, не простой смертный, а директор мадридского отделения страхового общества, и разъяснил, что я не фальшивомонетчик и не немецкий шпион, а «пацифист», стою за мир (как в Испании!) и, кроме того, аккуратно уплачу по счету.

С Депре условились насчет необходимых шагов в печати и в парламенте по поводу высылки в Кадикс. Шпик дежурил у ворот пансиона, провожал меня, когда я выходил, и так как я не знал дороги, то он проявлял величайшую догадливость: «Не нужен ли вам рабочий дом?» и показал мне направление.

Шпик спросил меня, желаю ли я сам платить за свой билет до Кадикса. Я твердо отказался. Достаточно платы за номер в образцовой тюрьме. В конце концов, мне нет нужды ехать в Кадикс.

Вечером меня увезли – за счет испанского государственного бюджета.

VII

На юг

Итак, едем из Мадрида в Кадикс, путевые издержки за счет испанского короля. На вокзале нас провожало изрядное количество полицейских в штатском. Кадикс? Это где-то на крайнем юго-западе Пиренейского полуострова, который сам есть крайний юго-запад Европы. До сих путешествие в сопровождении ангелов-хранителей приходилось совершать только на крайнем северо-востоке. Высылка под гласный надзор полиции в уездный город Кадикс. Не Киренск, а Кадикс… Это не на Лене, а по ту сторону Гвадалквивира.

Из Сан-Себастьяно – в Мадрид, из Мадрида – в Кадикс, это значит пересечь с севера на юг всю толщу полуострова.

На двух скамьях третьего класса нас трое: я и мои спутники. Впрочем, к нам иногда подсаживаются более любознательные пассажиры. Мои спутники этому не препятствуют. Наоборот, охотно объясняют, что я не фальшивомонетчик, а «пацифист» (pacifista). Такая рекомендация вызывает в большинстве случаев разочарование. От одного из спутников, более разговорчивого и вообще, как оказывается, крайне независимого, я узнаю любопытные подробности. Как, собственно говоря, до меня добрались? Очень просто: по телеграмме из Парижа. Мадридская дирекция получила от парижской префектуры телеграмму: «Опасный анархист, имя рек, переехал границу у Сан-Себастьяно. Хочет поселиться в Мадриде». Так что меня ждали, искали и были обеспокоены, не находя в течение целой недели.

Один из сопровождающих меня шпиков был на мадридских скачках и заметил меня. Почему? «Всех других, кто посещает скачки, я знаю, а вас не знал и отметил себе». Вот по этой нити и нашли.

– Вы были с французом, – говорит он после некоторой паузы.

– С французом? – удивляюсь я.

– О, да, я его заметил, – и галиго хитро щурит глаз.

Тщетно было бы разубеждать его. Несуществующий «француз» уже не менее недели как стал полицейской реальностью: он имеет свои приметы и на розыски его производятся расходы из государственного бюджета. Пусть существует!

– Французская полиция, – говорит знаток скачек, – хуже всех. Она часто нам посылает такие телеграммы. Один раз синдикалист-поляк приехал в Барселону, в сущности невинный человек. Сейчас телеграмма: «Опаснейший анархист». Я его провожал из Барселоны в Виго, и мы полностью сошлись в оценке французской полиции… Наши франкофилы? Из-за денег. Вы можете мне поверить. Все они получают от Англии и Франции. Конечно, испанцу трудно быть англофилом, даже за плату. Но франкофилом? – Почему бы нет, раз хорошо платят. Англия поддерживает Португалию против нас и не хочет сильной Испании. Гибралтар! Гибралтар! Но и Франция хороша: она покушается на Каталонию. Если Германия победит, мы будем иметь Гибралтар. Если победит Франция, мы можем лишиться Барселоны. Я германофил по идее. А Романонес франкофил из-за денег. – Так независимый полицейский агент аттестовал своего премьера.

Поразительно, с какой свободой мои шпики разговаривали обо мне с пассажирами, рекомендовали меня как «симпатичного» человека, которого оклеветала парижская полиция. О, эти французы, они точат зубы на Барселону! А этот господин за мир, – pacifista. Pacifista. На эту тему шел общий разговор, в котором и я принимал посильное участие.

1 час. 30 мин. ночи. По пути в Кадикс. Сейчас стоим в Альказар де Сан Хуан (см. гид Жуан, стр. 306). Это Ла-Манча. Тут сейчас Тобозо, откуда родом Дульцинея. Совсем по соседству. Дульцинея остается подлинной реальностью, и от нее заимствует свою реальность Тобозо. Эта местность населена Сервантесом. Все названия звучат выразительно его милостью и живут особой жизнью только благодаря тому, что сошли со страниц «Дон-Кихота».

Однако, если подумать, выходит гнусно: французские полицейские «деликатно» провели меня через границу, почитатель Монтеня и Ренана спросил даже: «C'est fait avec discretion?» (незаметно сделано, неправда ли?), а одновременно та же полиция телеграфировала в Мадрид, что через Ирун-Себастиан проехал опасный русский анархист – имя рек. Но, с другой стороны, почему им было не сделать так, как они сделали?

Степь, ноябрьским холодком тянет над ней, луна светит бесстрастно. По этим степям ездил Дон-Кихот Ламанчский с тазом цирюльника на голове. Санхо-Панса ковылял за ним на осле. Железной дороги не было, но степь была такой же и почти такие же харчевни давали приют рыцарю, который запоздал родиться.

Степь. Степь. Костер в степи, и на нем котел, и у котла люди. Огоньки в степи, одинокие в прохладе и сумраке ноябрьской ночи.

Степь захолмилась. Вагон дремлет под стук колес. В Кадикс, так в Кадикс! Надо заснуть.

За ночь ландшафт совершенно изменился. Степь осталась позади. Мы приближаемся к Кордове. Оливковое дерево, пробковое. Юг! Вся местность холмится. Размеренные пересечения плоскостей придают окрестностям характер спокойного разнообразия. Низенькие домики белого камня под черепицею. Мавританские здания без крыш. Испанский юг!

Понедельник 13-го. И в пути нет отбою от выигрышных билетов. Удивительное место занимает лотерея в испанской общественной жизни. Билеты в табачных и иных лавочках, в местах чистки сапог, на руках у газетчиков и газетчиц, даже у профессиональных нищих. О лотерее кричат на всех перекрестках Мадрида, на всех станциях железных дорог. Кажется, что продают все, но никто не покупает.

Мысль работает в направлении сравнительного шпиковедения: испанские провожатые и французские. У тех культура выше и, при всей разговорчивости, сильна профессиональная выдержка, есть вопросы, о которых они не выражают мнения или отделываются общими словами. У этих нет никаких сдерживающих «принципов», даже профессиональных. Один – уже знакомый инвалид испано-американской войны, без глаза, грубиян, но сентиментальный, любит опрашивать о семье, гладит по голове уснувшего мальчика крестьянки. Очень обиделся, когда я, еще в Мадриде, сказал на прощанье хозяйке пансиона, что испанцы хороший народ, Мадрид – хорошая столица, но испанская полиция – плохая полиция. Он запротестовал: высшие плохи, начальники, а мы – солдаты. Но и сам он способен на всякие мерзости. Он давил ладонями волошские орехи, точно клещами. И человека задушил бы так же.

Второй, галиго (т.-е. родом из Галиссии), специалист по скачкам и боям быков, по виду опереточный баритон третьего разбора, с большими черными усами вверх, в котелке, болтун, обильно жестикулирует, щелкает языком, изображает губами, усами и руками всякие знаки, чтобы заставить понять себя… Капризен, жалуется попеременно на холод, жару, усталость, боль в пояснице. Швыряется афоризмами, подобранными на улице: Лондон – город промышленности, Берлин – город науки, Париж – город порока. Оказывается сторонником биологической теории общественного развития, каждая нация переживает периоды юности, зрелости, старости и смерти. В этой теории – прибежище его патриотизма: она утешает его в падении Испании и предрекает гибель ее векового врага – Великобритании. Галиго бесцеремонно отзывается о своем правительстве и обо всей вообще международной политике, говорит не без мягкости, но на языке базарного шулера. Германофил.