Лев Троцкий - Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции

• Название: Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции
• Автор: Лев Троцкий
• Жанр: Публицистика

Объединение в настоящем томе двух в разное время вышедших книг («Терроризм и коммунизм») и «Между империализмом и революцией»), оправдывается тем, что обе книги посвящены одной и той же основной теме, причем вторая, написанная во имя самостоятельной цели (защита нашей политики в отношении меньшевистской Грузии), является в то же время лишь более конкретной иллюстрацией основных положений первой книги на частном историческом примере.

В обеих работах основные вопросы революции тесно переплетены со злобой политического дня, с конкретными военными, политическими и хозяйственными мероприятиями. Совершенно естественны, совершенно неизбежны при этом второстепенные неправильности в оценках или частные нарушения перспективы. Исправлять их задним числом было бы неправильно уже потому, что и в частных ошибках отразились известные этапы нашей советской работы и партийной мысли. Основные положения книги сохраняют, с моей точки зрения, и сегодня свою силу целиком. Поскольку в первой книге идет речь о методах нашего хозяйственного строительства в период военного коммунизма, я посоветовал издательству приобщить к изданию, в виде приложения, мой доклад на IV Конгрессе Коминтерна о новой экономической политике Советской власти. Таким путем те главы книги «Терроризм и коммунизм», которые посвящены хозяйству под углом зрения нашего опыта 1919 – 1920 г.г., вводятся в необходимую перспективу.

---

Французская революция могла до поры до времени оперировать при помощи громоздких и неизменно отстававших представительных учреждений только благодаря тому, что тогдашняя Германия обреталась в ничтожестве, а Англии было трудно тогда, как и теперь, приступиться к континентальной стране. Таким образом, французская революция, в отличие от нашей, имела в самом начале длительную внешнюю «передышку», позволявшую до поры до времени медлительно примеривать и приспособлять последовательные демократические представительства к потребностям революции. Когда же положение стало более грозным, руководящая революционная партия не политику ориентировала по диагоналям формальной демократии, а топором гильотины обтесала наспех демократию по потребностям политики: якобинцы истребили правых членов Конвента и запугали центристов болота. Революция пошла не по руслу демократии, а по теснинам и порогам террористической диктатуры. История вообще не знает революций, которые бы завершались демократическим путем. Ибо революция – очень серьезная тяжба, которая всегда разрешается не по форме, а по существу. Бывает, и при том нередко, что отдельные люди проигрывают свое состояние и даже так называемую честь по условным правилам карточной игры; но классы никогда не соглашаются проигрывать достояние, власть и «честь» по условным правилам игры «демократического» парламентаризма. Они всегда решают этот вопрос всерьез, т.-е. в зависимости от действительного соотношения материальных сил, а не их полупризрачного отражения.

Можно не сомневаться, что даже в странах с абсолютным большинством пролетарского населения, как Англия, порожденное рабочей революцией представительное учреждение будет отражать наряду с первыми запросами революции чудовищные консервативные традиции этой страны. Сознание сегодняшнего английского тред-юнионистского вождя – это амальгама из религиозно-общественных предрассудков эпохи восстановления собора св. Павла и ранее того; практических навыков чиновников рабочей организации в эпоху высшей капиталистической зрелости; надутости мелкого буржуа, который хочет быть респектабельным; нечистой совести рабочего политика, который много раз предавал. К этому надо прибавить интеллигентские, профессорские, фабианские влияния: социалистическое морализаторство воскресных проповедников, рационалистические схемы пацифистов, дилетантизм «гильдейских» социалистов, упрямую и высокомерную фабианскую ограниченность. Если нынешние социальные отношения Англии крайне революционны, то ее могущественное историческое прошлое отложилось крайним консерватизмом в сознании не только рабочей бюрократии, но и верхнего слоя наиболее квалифицированных рабочих. В России препятствия для социалистической революции объективные: преобладание раздробленного крестьянского хозяйства и техническая отсталость; в Англии – субъективные: окостенелость сознания коллективного Гендерсона и многоголовой Сноуден. Рабочая революция справится с этими препятствиями методами очищения и самоочищения. Но нет никакой надежды на то, что она справится с ними на пути демократии. Именно мистер Макдональд этому помешает – не своей программой, а фактом своего консервативного существования.

Если б русская революция, при зыбкости социальных отношений внутри, при крутых и всегда опасных переменах извне, связала себя путами буржуазного демократизма, она давно бы уже лежала на большой дороге, с перерезанным горлом. Правда, Каутский пишет, что гибель Советской Республики не была бы ныне серьезным ударом для международной революции. Но это уж иное дело! Мы не сомневаемся даже, что крушение республики русского пролетариата сняло бы тяжелый камень со многих отягченных ныне сердец. Они сейчас же объяснили бы, что всегда это предвидели. Каутский написал бы тысяча первую брошюру, в которой объяснял бы, почему пала власть русских рабочих, но забыл бы объяснить, почему он сам обречен на ничтожество. Мы же по-прежнему считаем, что как раз тот факт, что Советская Республика не пала в труднейшие годы, служит лучшим свидетельством в пользу советской системы. Разумеется, она не заключает в себе никакой чудодейственной силы. Но она оказалась достаточно гибкой, чтобы, теснейшим образом связав коммунистическую партию с массами, облегчить партии необходимое маневрирование; чтобы не парализовать ее инициативы; чтобы обезопасить ее от второстепенных и третьестепенных, по отношению к основным задачам революции, шансов парламентской игры. Что касается противоположной опасности – оторваться от перемен в настроениях и от изменений в соотношении сил, – то как раз в этой области советская система в течение последнего года доказала свою высшую жизненность. Меньшевики всего мира подхватили слово о термидорианском этапе[225] русской революции. Но ведь не они, а мы сами поставили этот диагноз. И, что еще важнее, необходимые для сохранения власти пролетариата уступки термидорианским настроениям и тенденциям мелкой буржуазии коммунистическая партия сделала без ломки системы и не выпуская руля. Один размышляющий русский профессор,[226] которого революция кое-чему научила, не без остроумия назвал нашу новую экономическую политику «спуском на тормозах». Весьма вероятно, что наш профессор, как и многие другие, представляет себе этот спуск, размера и значения которого мы отнюдь не хотим умалять, как нечто окончательное и решающее. Ему придется снова убедиться, что, при всей решительности отдельных своих уклонов, наша политика всегда восстановляет и сохраняет свое основное направление. Для этого нужно только брать ее не в масштабе газетной сенсации, а в масштабе эпохи. Во всяком случае «спуск на тормозах» имеет, с точки зрения стоящего у власти пролетариата, такие же преимущества, какими для буржуазного режима являются своевременные реформы, ослабляющие силу революционного напора: сравнение, которое должно бы многое сказать Гендерсону, ибо вся его партия есть только предохранительный тормоз при буржуазном обществе.

А как же обстоит дело с «вырождением» советской системы, о чем так много говорят и пишут международные меньшевики, правда, уж не первый месяц, даже и не первый год? То, что они называют «вырождением», стоит в теснейшей связи с тем, что выше названо спуском на тормозах. Международная революция переживает процесс молекулярного собирания сил при внешнем застое и даже отступлении. Одним из выражений этого является наша новая экономическая политика. Естественно, если этот период тяжелой международной заминки сказывается на положении и на настроениях трудящихся масс России и, следовательно, на работе советской системы. Ее административный и хозяйственный аппарат сделал за этот период крупные успехи. Но жизнь Советов, как массовых представительств, разумеется, не могла сохранить ту силу напряжения, какой отличалась в первый период первых внутренних побед или во все моменты острой внешней опасности. Самодовлеющая возня парламентских партий, их комбинации и интриги могут достигнуть и нередко достигают чрезвычайного «драматизма» во время величайшей угнетенности в народных массах. Советская система не имеет такой независимости. Она гораздо непосредственнее отражает массы и их настроения. Чудовищно же ставить ей в минус то, что является ее основным плюсом. Только развитие революции в Европе снова даст могущественный толчок советской системе. Или, может быть, можно «поднять настроение» трудящихся при помощи меньшевистской оппозиции и прочих таинств парламентаризма? Недостатка в странах парламентской демократии нет. И что же? Только тупейший профессор государственного права или только бесстыднейший ренегат социализма могут отрицать, что рабочие массы России сейчас, при так называемом «упадке» советской системы, участвуют в направлении всех сторон общественной жизни в сотни раз более активно, непосредственно, непрерывно, решительно, чем в любой парламентской республике.

В странах старой парламентарной культуры выработался целый ряд сложных и разнообразных передаточных механизмов, при помощи которых воля капитала находит свое выражение через парламент, вышедший из всеобщего голосования. В молодых и культурно отсталых странах демократия на крестьянской основе получает несравненно более откровенный и тем самым очень поучительный характер. Как с амебы начинают изучение животных организмов, так изучение тайн великобританского парламентаризма надо бы начинать с изучения практики балканских конституций. Господствовавшие в Болгарии, со времени ее самостоятельного существования, правящие партии вели между собой беспощадную борьбу, почти не отличаясь друг от друга в программном отношении. Каждая призванная князем к власти партия, с русофильским или германофильским уклоном, распускала Народное Собрание и производила новые выборы, которые неизменно давали ей подавляющее большинство, предоставляя для соперничающих с ней партий по два, по три места. Одна из этих обреченных демократическими выборами на ничтожество партий призывалась затем князем к власти через два-три года, распускала Народное Собрание и получала подавляющее большинство мандатов на новых выборах. Болгарское крестьянство, которое по своему культурному уровню и политическому опыту никак не ниже грузинского, неизменно проявляло свою политическую волю в том, что голосовало за партию власти. И в революции крестьянство поддерживает только ту партию, относительно которой оно на деле убеждается, что она может стать или уже стала властью. Так было с эсерами после мартовской революции 1917 г. Так было с большевиками после Октября. Демократическое господство меньшевиков в Грузии имело по существу «балканский» характер, только на подкладке революционной эпохи, – т.-е. опиралось на засвидетельствованное всем опытом истории бессилие крестьянства в условиях буржуазного порядка создать самостоятельную партию, способную руководить государством. Программу и руководство давали в новой истории всегда города. Революции получали тем более решительный характер, чем в большей мере крестьянские массы связывали свою судьбу с судьбой крайней левой партии городов. Так было уже в Мюнстере на исходе реформации. Так было в Великую Французскую Революцию, где городской якобинский клуб сумел опереться на деревню. Революция 1848 года разбилась на первых же шагах именно потому, что ее слабое левое крыло не сумело найти опоры в деревне и крестьянство в лице армии осталось опорой порядка. Нынешняя русская революция размахом своим обязана именно тому, что рабочие сумели политически овладеть крестьянством, показав ему, что способны создать власть.